Игра в блеф

      Столько лет прошло, а ты совершенно не изменился. Сидишь за столом в своём кабинете — такой же уверенный, с высоко поднятой головой, поза расслаблена. Хочешь убедить, что всё ещё влияешь на расстановку фигур на доске. Даже зная, что это далеко не так и, предвосхищая дальнейшие события, ты достойно принимаешь удары судьбы, впрочем, не изменяя себе ни секунды. Глядишься прямо на меня, и я понимаю, что былое чувство тлеющим огоньком горит где-то далеко за рёбрами. Думала, что спрятала его чуть глубже, но нет. Щёки в момент разукрашиваются румянцем, и становится трудно дышать.       Стою напротив стола и нервно тереблю цепочку от брендовой сумки, стараясь унять охватившее тело приятное волнение, а ты невозмутим, как скала. Твой взгляд блуждает по мне так по родному, что не хочется прекращать эти дешёвые попытки растопить лёд между нами настолько грубыми методами. В соблазнении ты всегда был столь же хорош, как и в ведении дел.       Но теперь мы по разные стороны не только стола в кабинете. Пальцы едва подрагивают — глупое тело всё ещё помнит жаркие прикосновения, а простыни в спальне — твой запах. Мне безумно нравится наша игра под названием «всё в прошлом», а больше всего — обоюдная ложь. Что я для тебя «досадное воспоминание», а ты для меня лишь «очередная корыстная цель». Так ведь проще, правда, Ходж? Не так болит, и ты знаешь это, закрываясь на все проржавевшие от времени замки в охладевшей душе.       Заправляю прядь волос за ухо, открывая вид на массивные серьги с россыпью изумрудов — твой подарок «на годовщину расставания», в нашу последнюю встречу прошлым летом в Милане небрежно брошенный под ноги в разгар ссоры. Тогда мы были раздеты и честны друг перед другом, не то, что сейчас — в броне из люксовых брендов. Неторопливо веду пальцами от мочки, вниз по шее. Под кожей неровным пунктиром бьётся пульс, опускаюсь невзначай к впадинке над ключицей. Глаза напротив вспыхивают, обжигая нарочито надменным холодом, а тёмная бровь изгибается в удивлении. Не думал, что стану их носить? Прочищаешь горло — явно не ожидал. Романтик Бейкер, взращённый бессрочной трагедией из-под пера Шекспира. Сделал свою жизнь нескончаемым потоком боли и мук. Рад?       Улыбаюсь одними уголками губ, наслаждаясь твоим участившимся дыханием — грудь неровно двигается под неизменно чёрной рубашкой, расстёгнутой на две верхние пуговицы. Так как мне нравится — ещё в университете стоило сделать один незначительный комплимент, и вот, посмотри, как привычка прочно въелась. Как мы друг в друга. Коррозия. Нездоровая тяга к саморазрушению однозначно нас погубит, Ходж. — Я любила тебя, — специально делаю акцент на прошедшем времени и не могу скрыть злую ухмылку, глядя на то, как заходятся желваки на точёных скулах. Нравится, когда я делаю больно, а затем подставляешь другую щёку, потому что жить без этого не можешь. — Я тоже… — осекаешься на полуслове, стараясь не выдать то, как на самом деле ранен словами, а я только начала. — Но теперь мы друг другу никто.       Дерьмо. Не думала, что это так на меня подействует, но прикусываю слизистую щеки с внутренней стороны, пытаясь сохранять хорошую мину при плохой игре. Почему-то чувствую, как выпущенный яд слов растекается по венам, достигает самого сердца и ранит по-настоящему. Твой рот кривится в гадкой улыбке, будто внутри кричишь прямо в лицо: — Этого ты хотела, Касс? Забирай всё.       Мы молчим, и лишь воздух, плотный и наэлектризованный сгущается между нами. Тебе достаточно просто подняться с места, а мне сделать два шага к столу. Но происходящее так затягивает нас, что мы плюём на чувства, переключаясь на циничный расчёт. Только вот оба знаем, что просчитались: я никогда не была сильна в точных науках, а ты мог прочитать любого, как открытую книгу, но только не меня — в рукаве прятала пару тузов, в последний момент подкидывая в уже кроплёную тобой колоду.       Неясный шум сбоку отвлекает нас, и серые глаза устремляют своё внимание на дверь. Зрачок расширяется так, что они становятся почти чёрными. Вскакиваешь, будто по сигналу тревоги и упираешься кулаками в гладкое дерево стола. Костяшки белеют, а ты тяжело дышишь. Я оборачиваюсь и всего на долю секунду замечаю её, скрывающуюся за темнотой коридора. Ту, из-за которой твои слова бьют больнее обычного. Наотмашь. Иллюзия игры становится горькой реальностью. Мне хочется влепить тебе звонкую пощёчину, но на правду ведь не обижаются, так же? — Серьёзно? — только и могу выдавить, хотя в груди растекается отравляющий металлический привкус неприятной истины. — Бармен? Как низко пали великие, — заставляю голос не дрожать, хоть ноги еле держат меня. В кончиках пальцев покалывает и горло сушит нещадно. Язык прилипает к нёбу, уголки глаз щиплет от подступающих глупых женских слёз, которые ты не переносишь. И я впиваюсь короткими ногтями в кожу рук. — Ты ничего не знаешь обо мне и моей жизни, Кассандра, — бросаешь неоспоримым фактом, а моё имя прокатывается по твоим красивым, манящим губам, кажется, в последний раз. В этот уж точно. И я вижу в глазах напротив ответ на все свои вопросы, которые вообще успели зародиться в голове за эту долю секунды, тянущуюся невыносимую вечность. — Отчего же? — веду продрогшими плечами, несмотря на прикрывающую их ткань дорогого пиджака. — Совсем скоро она не будет тебе принадлежать, — ловлю себя на мысли, что фраза с подтекстом, но так даже лучше. Пусть подумает, будет ли нужен девчонке, оставшись ни с чем. По сдвинувшимся к переносице бровям понимаю, что ударила точно в цель. — Кажется, тебе пора, — выходишь из-за стола, поправляя идеальные манжеты своей чёртовой идеальной рубашки, обнимающей широкие плечи. Преодолеваешь разделяющее нас расстояние, но не ледяную стену, что выстраивается прямо сейчас вокруг моего сердца. Хочется твоё имя из головы выжечь, вычеркнуть, испепелить. А ты за секунду оказываешься рядом, и внутри кровь бьётся по сосудам в агонии.       Тщеславие кровоточит в унисон душе. Одинаково сильно хочу ощутить твой поцелуй на губах, чтобы стало ещё больнее и с тем же рвением — чтобы оттолкнул меня. Руками в грудь, давая почувствовать, что всё — правда. А ты просто стоишь рядом. Так близко, что жар наших тел смешивается, как и воздух, которым дышим, становится общим. В последний раз. Молча смотришь на меня, как никогда прежде. Так выглядит настоящее расставание? А затем резко хватаешь за плечи и вжимаешь в себя, зарываясь пальцами в волосы. Вот теперь и я чувствую, как тебе больно. Только о ком плачет твоя душа?       Отсчитываю десять ударов беспокойного сердца под рубашкой. Осторожно и медленно отстраняюсь. Трудно дышать, и я с шумом хватаю воздух, заглушая подступающие рыдания. — Можешь не провожать, — бесцветно бросаю, потупив взгляд в пол. Иначе пропаду. — Скажи Леону, что я согласен на его условия, — мрачно, хрипло. Руки повисли безвольными плетьми вдоль сильного, манящего тела. — Ему не обязательно было присылать тебя, Касс.       Без тебя знаю. Инициатива всегда беспощадна к инициатору. Никогда не признаюсь, что скучала и хотела увидеться. Что сама попросила Макгарта поговорить с тобой. Сожаление в твоих глазах сменяется пониманием, что партия сыграна. Ты проиграл. Как и я. — Я действительно любил тебя, — грустно улыбаешься, отворачиваясь к окну. — Знаю, — проглатывая ком в горле, уверенно проговариваю, словно солдат, вышагивающий победный марш на параде. И едва слышно шепчу: — Я тоже. Без промедления выхожу из кабинета, захлопывая дверь в прошлое, где останешься и ты, Ходж. Поверженный, с разбитым сердцем и женщиной, которая, возможно, когда-нибудь вылечит тебя от любовного недуга с моим именем. Останавливаюсь у выхода в вип-зал, достаю телефон и быстро набираю сообщение; на постепенно покрывающемся влажными каплями экране изображение плывёт, словно в кривом зеркале. «Ходж согласен».