Сон

Если бы он только знал, каково это… Если бы Дай хоть на секунду смог почувствовать то, что чувствовал Шинья, лёжа рядом с ним, совсем близко. Ведь сейчас, в темноте и тишине номера их разделяет только тумбочка между кроватями. Этот чёртов бесполезный кусок дерева, который кажется непреодолимым препятствием между ними. Потому что больше всего в этом прогнившем насквозь мире Шинье сейчас хочется оказаться на соседней кровати, рядом с Даем, под одним одеялом. Нет. Не так. Под Даем. Судорожно хватая губами воздух, выгибаясь навстречу, цепляясь пальцами за плечи. Отдаваясь ему – неистово, без остатка, до ярких вспышек перед глазами, до боли, до изнеможения. Пока есть силы. Пока неверное, измученное сознание ещё молит о ласках, о его грубоватых, но таких необходимых ласках. Когда узнаешь как это – быть с ним, жизнь без него превращается в самую страшную пытку. А Шинья теперь знает. К сожалению, знает. Потому что Дай был пьян, возбуждён и почти невменяем. И с утра не помнил ни секунды из прошедшей ночи. А Шинья и не стал напоминать. Лишь тогда, один-единственный раз он рыдал, запершись в душе и включив воду посильнее, чтобы никто не услышал. Потому что сказку, в которую он успел поверить за ночь – ту сумасшедшую, сладкую, полную страсти ночь, которая осталась лишь в его памяти, - просто отобрали. Растоптали, как песочный замок. И эти два года после превратились в пытку. В жестокую, изысканную пытку по имени Андо Дайске. Сколько раз после, деля с ним один номер в турах, Шинья молил всех богов, чтобы Дай пришел таким же пьяным, как в ту самую ночь. Просто потому, что отчаянно ласкать себя, свой болезненно возбуждённый член, неистово толкаться скользкими пальцами в жаждущее тело казалось невыносимым. Это сладкий позор, его самая большая слабость, немыслимое унижение. Потому что без этого становилось совсем погано и хотелось лезть на стены от острого, разъедающего изнутри чувства неудовлетворённости. Он мог бы, наверное, найти фанатку посговорчивее, вызвать шлюху, да сходить в клуб наконец, чтобы найти себе безликого и безымянного партнёра на ночь… Но так и не сделал ничего, продолжая, сгорая от стыда, трахать себя смазанными пальцами и отчаянно дрочить, представляя себе Дайске, который сделал бы с ним то же самое и ещё больше. Не хотелось ни фанаток, ни шлюх, ни других мужчин в своей постели. Только одного… Самого недоступного, самого близкого, самого… Шинья сходил с ума от каждой ночи, проведённой в одном номере с ним. И давил стоны и крики, чтобы не разбудить, не потревожить чуткий сон. Потому что мысль о том, что Дай узнает, казалась просто чудовищной. И оставалось только поддаваться желанию и влачить такое жалкое существование зависимого от него человека. Шинья закусил уголок подушки, подавляя рвущийся из горла отчаянный всхлип, и толкнулся пальцами еще глубже, снова задевая простату. На секунду замер, прислушиваясь к мерному дыханию Дайске. Тот, по всей видимости, спокойно спал. Сильнее закусив губу, чтобы не застонать, он продолжил, поймав ритм. Глубокий, резкий толчок и ладонь скользит по влажному от смазки члену, пальцы потирают чувствительную головку, чуть сжимают у основания. Как бы хотелось, чтобы вместо его руки сейчас была рука Дайске, лаская, даря наслаждение, готовя к большему. Чтобы после было не гнетущее чувство пустоты и презрения к самому себе… А он… Горячий, твердый, возбуждённый, ритмично движущийся в жаждущем его теле. Тихий хриплый стон все же прорвался сквозь закушенную губу, и Шинья испуганно замер, прислушиваясь. Дай завозился, переворачиваясь, почти полностью стягивая с себя одеяло. В неверном свете луны в окно, сквозь неплотно закрытые жалюзи, на фоне кипенно-белой ткани его кожа казалась тёмной. И в который раз Шинья проклял привычку Дайске спать в одних боксёрах, игнорируя пижаму. Ведь в такие моменты как никогда остро хотелось сделать всего один шаг до соседней кровати, лечь рядом, стянуть этот глупый кусок ткани и ощутить под пальцами, под губами тёплую, нежную, бархатистую кожу. Упиваться его запахом, наслаждаться терпким вкусом… Это становилось настоящим наваждением… - Эй, Шинья, ты чего? – хриплый ото сна голос прорезал тишину номера. Кажется, стона сдержать не удалось, и Дай проснулся, услышав его. - Ничего, - но судорожное, рваное дыхание не скрыть так просто. - Что с тобой? Ноги? Или кошмар приснился? Нет, Дай… Я лежу в полутора метрах от тебя и самоудовлетворяюсь, грезя о том, как ты кончал в меня два года назад. - Отвали, Дай. Всё в порядке, спи уже. - Уже не хочу. Спасибо, что разбудил, - в голосе послышалось раздражение. Шинья закусил уголок подушки. Знать, что он не спит… что услышит любой шорох, каждый шумный выдох, едва слышный стон… И нет сил остановиться. Слишком сладко… слишком далеко он зашёл… Пожалуйста… - Почему ты не спишь, Шинья? - Не спится. Просто оставь меня… - Правда? – в голосе Дайске невесть откуда появились игривые нотки. – И что же ты делаешь в темноте, один, пока я сплю? - Ничего, - Шинья осторожно двинул пальцами и зажмурился, закусив губу. - Не лги… Если ты ничего не делаешь, то почему же ты тогда так часто и шумно дышишь? И стонешь… Наш малыш Шинья дрочит, верно? - Даже… если так… Это совершенно не твоё дело… - голос срывается от острой смеси возбуждения и страха. - И какие же у тебя фантазии? Кого ты представляешь? - Шинья охнул, почувствовав, как матрац прогнулся под весом Дая. – Кого, Ши? - Это не… - Не моё дело? Неужели… А может, мне просто интересно, кого ты представляешь, когда делаешь с собой это, - Шинья всхлипнул, почувствовав тёплые пальцы поверх своих, задающие ритм, крепче сжимающие ладонь. – Скажи мне, кого ты хочешь, когда делаешь это? - короткий стон сорвался с губ, когда Дай заставил убрать пальцы и заменил их своими, неспешно лаская. – Кого ты так отчаянно хочешь почувствовать в себе, а, Шинья? Я помогу тебе… только скажи мне, чьё имя ты будешь стонать и кричать? – томное бархатное мурлыканье в самое ухо и такие желанные пальцы там, где они необходимы больше всего на свете. И с губ против воли срывается протяжным умоляющим стоном имя. - Дааай… - Что? Что ты хочешь? – Дай толкнулся пальцами глубже, растягивая сильнее, едва задевая самыми кончиками сладкую чувствительную точку. Шинья всхлипнул. - Пожалуйста… Дай…Дайске… - Меня? Хочешь меня, Шин-чан? - Хочу… прошу тебя… хочу… - Шинья раскрывается еще сильнее, раздвигая ноги шире, отчаянно подаваясь навстречу ласкающим и истязающим пальцам. Дай мягко усмехнулся и продолжил терзать его тело неспешными, ритмичными толчками, не меняя ни глубины, ни силы толчков. - Ты такой сладкий, Шинья… такой узкий… Но ты же не девственник, да? Сколько мужчин попробовало тебя? Сколькие уже насладились твоим телом? – толкаясь сильнее, задевая простату, срывая с искусанных губ короткий вскрик. - Никто… кроме… Дай… не могу… прошу… тебя… - хрупкое тело сотрясала крупная дрожь. Слишком ярко, слишком сильно, слишком мало… мучительно мало. - Кроме? Ну же… кто это был? Каору? Тошимаса? Или наш малыш Кё? А может, кто-то посторонний? - Не могу… сказать…тебе… - задыхаясь, судорожно подаваясь навстречу, коротко вскрикивая и высоко, жалобно всхлипывая. - И почему же? – Дай прошелся язычком по изгибам уха, обжигая нежную кожу дыханием, сводя с ума. – Скажи мне… - он отстранился, лишая мучительной ласки, которую дарили пальцы, лишь лаская невесомыми прикосновениями возбужденную плоть. Шинья тихо, жалобно захныкал, чувствуя то самое мерзкое чувство пустоты там, где всем существом желал ощутить сладкую, восхитительную, сводящую с ума наполненность. - Дай… Дай… Дайске…прошу… умоляю… Дайске… - Что? Я все еще не слышу имени, - Дай почти невесомо провёл пальцами по впалому животу, по судорожно вздымающейся в такт тяжелому, прерывистому дыханию груди, легко потёр напряжённые, сжавшиеся в крохотные твердые комочки соски. – Ты же хочешь… Так чего тебе стоит просто сказать мне, кто же был так хорош, что ты вспоминаешь его, когда делаешь это с собой? Шинья вскрикнул, когда Дай обхватил губами сосок, чувственно обвёл язычком, мягко поддразнивая напряжённый комочек. Невыносимо, остро, сладко… желанно… и так мало… Дай не касался его там, где сейчас каждая клеточка молила о прикосновении. Он мучительно жаждал хотя бы лёгкого касания пальцев… До боли хотел ощутить тёплую, влажную ладонь, обхватывающую мучительно напряжённый член… ловкие, сильные пальцы, которые хоть немного заполнили бы ту пустоту… О горячей твёрдости внутри… - Дааай… ты…ты… - воздуха едва хватало на слова. - Что я? – нежные, сильные руки были везде, лаская самые неожиданные, такие чувствительные точки его слабого, совсем некрасивого тела, сводя с ума, срывая с губ жалобные всхлипы и стоны. Шинья потянулся было сам, чтобы коснуться себя, хоть немного унять болезненное возбуждение, но в следующий миг руки оказались вздёрнуты над головой и прижаты к кровати, а Дай склонился к самому лицу, так близко, что между губами оставалось едва ли больше сантиметра. Медленно, томно, со вкусом скользнул языком по нижней губе, и дальше, в приоткрытый ротик, углубляя поцелуй, всё настойчивее, грубее, почти вылизывая. И Шинья плавится от ощущений, от тяжести горячего тела, от упирающегося в бедро неоспоримого свидетельства того, что Дай тоже хочет… От этого самого сладкого, самого развратного поцелуя. Он почти беспомощен, буквально распят под Даем, который явно упивается своей властью над ним. И нет ничего желаннее этой беспомощности. - Давай же… просто скажи мне, - жаркий шёпот в губы, - Скажи мне имя и ты получишь всё, что захочешь. Я дам тебе всё, что только пожелаешь, за одно-единственное имя, - Дай отпускает одну руку и тянется к боксёрам, стягивая, оставаясь совершенно обнажённым… Теперь Шинья чувствует его всего. А Дай, словно сам теряя последние крохи самоконтроля, потирается бёдрами о бёдра Шиньи, скользя возбуждённым членом в ложбинку ягодиц, заставляя подаваться навстречу и почти неслышно постанывать. Кожа к коже, тело к телу. И между телами так сладко… так невыносимо жарко и влажно… - Ты… это ты… ты… Дай… прошу…. – едва слышный, срывающийся, хриплый шёпот. Дай на секунду замирает и продолжает ритмичные движения. - Как это я? - Ты… не помнишь… был…пьян… с Тотчи… я… ты… мне… - И почему же ты до сих пор молчал? - А… ты бы…поверил? Прошу…Дай… хочу… - Меня? Хочешь меня? - пальцы скользят глубже, сильнее, резче. - Прошу… только… тебя… Даай… Горячее сильное тело вжимается сильнее, бёдра подаются навстречу, пальцы раз за разом скользят во влажный сладкий жар желанного и вожделеющего тела. Шинья хрипит и рвано всхлипывает, подаваясь навстречу, насаживаясь сильнее, выгибается так, что, кажется, сейчас затрещат позвонки, не выдержав напряжения. Запрокидывает голову, кусая губы в кровь. - А я ведь вспомнил… давно уже вспомнил, Шин-чан… - Дай скользит губами по напряженной шее, обжигая дыханием, изредка прикусывая нежную кожу. – Ты был таким сладким, таким страстным тогда…. И так трогательно скрывался после… Сладкий, горячий малыш Ши… Я столько ночей слушал твои стоны… Ты ведь думал, что я сплю, верно? Дай издевался, дразнил, играл с его телом, как на одной из своих гитар. Умело, настойчиво, сладко… Так, что ощущение реальности стиралось, уступая место тяжелому, тягучему как патока, чуть терпкому на вкус мучительному возбуждению. А ведь всего каких-то четверть часа назад Шинья думал, что больше возбудиться невозможно. Но сейчас… было так жарко… так мучительно… Невыносимо… И слов больше не было. Только короткие отчаянные всхлипы, хриплые судорожные вздохи и жалобные стоны срывались с искусанных губ. Он гортанно застонал, почувствовав горячие, желанные губы Дайске на своих, вновь дарящие жадный, жаркий, восхитительно влажный поцелуй. - Ну же, Шинья… Шин-чан… покажи мне… хочешь меня? И Шинья раскрывается до конца, обхватывая его ногами, подаваясь навстречу, нетерпеливо ёрзая в попытках поймать ритм, отдаться ему, впустить в себя и наконец ощутить то невероятное, восхитительное чувство единения, которого так желал. - По…жалуй…ста… Дай… - даже не шёпот, едва слышный хрип. В уголках глаз закипают невольные, отчаянные, бессильные слёзы. Он не может больше ждать… это невыносимо, когда хочется выть от мучительного, острого, сладкого возбуждения. Всего один… всего один сильный, немного резкий, наверное, толчок бёдер отделяет его от того, чтобы сорваться в бездну безумия. Потому что нет сил терпеть эту пытку… когда Дайске, такой горячий и твёрдый дразнит его, потираясь о ягодицы… так близко… И протяжный, хриплый, отчаянный крик срывается с губ, когда тем самым, мучительно желанным движением Дай, наконец, заполняет его собой. Так сладко… так жарко… так хорошо, чёрт возьми, что слёзы против воли текут по вискам. И хорошо, что Дай не может их видеть. Он двигается. Сначала медленно, размеренно, но ни один из них не может терпеть. И, наконец, отпустив руки Шиньи и подхватив его под бёдра, Дай движется всё быстрее, всё более резко, глубоко, сильно… невозможно… Шинья, едва ли хоть что-то соображая сейчас, отчаянно цепляется за широкие плечи, наверняка оставляя синяки. И каждый следующий толчок, задевающий простату, казался последним… хотелось кричать, выть, молить о разрядке… Но голоса уже не было и оставалось только тихо скулить и отчаянно подаваться навстречу. И хочется ещё сильнее, быстрее… глубже… резче. Чтобы было невыносимо сладко…. До боли… Чтобы раствориться в этих ощущениях, умереть и воскреснуть, забыв о том, кто они, где они… Чувствовать только, как жарко и влажно между ног, как Дай сильно и глубоко толкается в его жаждущее тело, как внутри разливается живое, такое сладкое, такое желанное тепло. И самому, выгнувшись до боли, с хриплым вскриком излиться, пачкая его и свой живот. И чувствовать слёзы, стекающие по вискам, теряющиеся во влажных от пота волосах... И мелкую дрожь собственного тела, и жар чужого, вжимающего в кровать… Бешеный стук сердца, его судорожное, хриплое дыхание, звук которого прорывается сквозь высокий, едва слышный звон в ушах. И перед глазами будто туманная дымка, размывающая очертания предметов. Невозможно… невероятно… хорошо… И совсем не хочется, чтобы Дай отстранялся, вставал, уходил куда-то… Но иначе нельзя. Ведь должен же сон когда-нибудь закончиться… Сон… Сон? Сон?!