Терпкое вино на румяных щеках

Атмосфера напряжённая, слегка тягучая и безмолвная. Она топит Чанбина в размышлениях и в запахе секса. Его взгляд потухший, неуверенный. Он так быстро привязался к Бан Чану, что не заметил, как шансы на взаимную любовь угасли в нём, а постоянно весёлый огонёк в глазах потух. Простыни смяты, потолок всё такой же серый. На улице поздняя ночь. Фонарь пробирается в окно и падает на постель, где Бан Чан активно подмахивает бёдрами, звучно касаясь ими задницы Чанбина. Сумрак, такой уютный и спокойный, а на душе обоих — беспокойный неделями, месяцами, годами ураган. Чанбин смотрит на старшего. Тот красивый и до одури родной. Но когда-нибудь этому всему придёт конец. Чанбину остаётся лишь принимать толчки, которые даже не прекращаются. Бан Чан хорош в постели, но сейчас у Чанбина, кажется, даже не стоит. Благо, Бан Чан даже не замечает этого — преследует собственное удовольствие. Он крепко обнимает Чанбина, наваливается на него всем телом, припечатывает к воздушно-мягким подушкам, пока кончает. Чанбин принимает ухом приятные стоны и поцелуи после оргазма старшего. Бан Чан уходит на балкон. Он растворяется в сигаретном дыме. Смотреть на ночной город — услада для глаз. Он голый, оперевшись о подоконник, смотрит на тёмную сторону жизни. Красиво и спокойно. Настроение — всё крушить после рабочего дня, плавно развеивается по прохладному воздуху, распуская косы разврата во дворы и клубы. Все это Бан Чану не по душе. Намного роднее привести Чанбина под вечер к себе и провести несколько часов в болоте удовольствия и в поцелуях со вкусом терпкого пряного вина. Чанбин ощущается именно так. Бан Чана душат собственные мысли. Он скоро уедет, а как же Чанбин? Что он тут будет делать без старшего? Найдёт ли замену? Будет жить дальше, не забывая своего единственного? Или Бан Чан у него не единственный? Так всё удручает. Бан Чан вдыхает никотин, позволяет заполнить не только лёгкие, но и мозг, чтобы уже убить себя до конца. Депрессивное настроение давит огромной бетонной стеной сверху, хочется забыться во всём этом. Кажется, так много проблем. Ничего решать не хочется. Бан Чану хочется лишь Чанбина. Хочется вечно смотреть на то, как тот улыбается и тычет каждый раз пальцем ему в щёку, где есть милая ямочка. Чанбин целовал бы её постоянно, Бан Чан уверен в этом. Он знает его очень хорошо, но почему же всё ещё тянет с глупым признанием? Я тебя люблю. Я тебя люблю. Я тебя люблю. Очень-очень. Так хочется просто зарыдать, упасть на колени перед Чанбином и высказать это. Бан Чан не может уехать. Ему никто не позволит. Мать на родине ждёт его, а он прожигает ночи в чужом теле, не заботясь о том, что она думает. Она даже и не знает. Бан Чан признаётся сам себе: ему плевать. Хочется видеть и слышать только Чанбина. Весёлого, умного, поэтичного. А на остальных так плевать. У Бан Чана есть всё: квартира, работа, хорошая зарплата в придачу, даже Чанбин рядом есть, но его, блять, так мало. Он склоняет голову вниз: темнота пленит и помогает тяжёлым думам выветриться, что преследуют Бан Чана уже несколько недель. Чанбин приходит после туалета и выпитой кружки свежей воды такой же обнажённый, как и старший, подстраивается рядом и наблюдает, как густой дым выходит из рта старшего. Где-то на набережной слышен гул машин, такой далёкий, недоступный. У Чанбина желание погулять по тёмной улице за руку с Бан Чаном. Чтобы никто не мешал, чтобы всё было умиротворённо. Хочется поговорить о какой-нибудь ерунде, о насущных проблемах, о том, что они будут делать на выходных, будучи парой. Может быть посмотрят фильм или вместе пойдут на вечернюю пробежку с счастливыми лицами? Как остальные пары. Как обычные люди. Но у них всё равно что-то не так. Сигарета осыпается на пальцы: Бан Чан смотрит Чанбину в глаза больше пяти минут. Он хочет плакать и вопить, что есть сил, потому что больно, невыносимо больно. Ветер неожиданно дует сильнее, смахивает единственную слезу с щеки старшего. Он говорит ему: «Не сдавайся!», а Чану хочется теперь рассмеяться со всего этого. Со своей трусости и ничтожности. Чанбин не замечает того, что тот плачет. Или делает вид, что не замечает. И то, и другое кажется странным и болезненным. Пустить всё на самотёк? Сделать первый шаг? Не отпускать? Что, блять, делать? Вопросы витают в воздухе. И с виду не поймёшь у кого именно они в голове. Может сразу у обоих, а может ни у кого. Они — навязчивые, смертельно раздражительные; колются, не дают спать. На балконе одиноко стоит старый стол. Не сломанный, но потрёпанный временем. Он тоскливо располагается около стены, слева — выход. Здесь холодно, что аж мурашки бегают по нагим телам. Чанбина потряхивает. Бан Чана тоже. — Не уходи, — шепчет сорванным голосом Чанбин. Он поворачивает Бан Чана к себе лицом, моргает быстро, потому что невозможно уже. Хочется плакать — он будет плакать, но сейчас нарочно заставляет себя прекратить показывать слабость. Но его трясёт, так ужасно и сильно. — Ты мне очень нужен. Бан Чан берёт его кисти в свои крепкие ладони и целует каждую — любит, ценит. Чанбин плачет сильнее, похож на смешного ребёнка. Бан Чан слабо, устало улыбается. Он нужен хоть кому-то. Он нужен Чанбину. Бан Чан зажимается, в горле жгучий ком всех тех невысказанных слов и чувств, нос жжёт от чистоты и искренности сказанных только что слов. Он не сдерживается, обнимает хрупкое сейчас тело. Чанбин в его объятиях трясётся. Может потому, что холодно? Один из них, неважно кто, мотает головой. Не в холоде дело. Ветер ещё раз проносится мимо, вновь смахивает слезу Бан Чана. Всё становится лучше? Или нет? Почему так много вопросов? Где искать ответы? Бан Чан прижимается к Чанбину сильнее, слушая его надрывный плач. Он обязан остаться. Он не сможет уйти. Он никому не нужен, кроме Чанбина. Чанбин любит его? Чанбин ценит его? Вновь отсутствуют ответы. Бан Чан знает одно — он ему нужен. Он нужен этому индивидуальному солнцу, этому мальчишке в душе и статному мужчине с виду. Бан Чан горд, что есть такой Чанбин. Он подбрасывает его к себе на руки, ноги младшего обвивают торс другого. Сигарета летит с пятого этажа вниз. Недавно так хотел вылететь и Бан Чан. Задница встречается с прохладным покрытием старого стола. Он немного качается, но Бан Чан продолжает сохранять координацию — придерживает обоих. Они целуются, будто в последний раз, со вкусом всех пережитых моментов, с солёными слезами Чанбина и со вкусом дешёвых сигарет. Всё смешивается, в кромешной темноте не понятно кто из них плачет. Наверное, Бан Чан сдался. Чанбин бы никогда не посмеялся над таким. Он успокоит, Бан Чан знает. За это всё он его и любит. За всю доброту, что делает Чанбин безвозмездно. Их поцелуй становится отчаянным, жалким. Бан Чан после утыкается мальчишке в плечо, плачет, чувствуя горячие ладони с холодным инеем поверх, который мягко пробирается сквозь кожу головы, вороша кучи мыслей и дерьма, что скопилось за всю жизнь. Это успокаивает. Волосы ерошатся, Бан Чан тает в чужих руках, отчаянно цепляясь за обнажённое тело под ним. Он плачет так жалко. Чанбин в ответ успокаивающе целует: приятно и нежно. Бан Чан медленно расслабляется, его перестаёт трясти от всего, что есть. Сейчас перед ним только Чанбин, ночная темнота и безграничная любовь. В последнем ему хочется утопиться, а первого — зацеловать до посинения. Чанбин прекрасен просто своим существованием. Бан Чан целует его. В этот раз выходит тягуче и жадно. Чанбин сразу всё понимает: его лицо искажается, и он вновь рыдает, вцепляясь в чужие плечи ногтями, потому что не хочет отпускать. Они поцеловались в последний раз, и это до смерти ранит бедного мальчика, что подрагивает от рыданий на хлипком деревянном столе. — Нет! Не уходи! — он кричит на старшего, бьёт слегка по груди того и плачет в голос, умоляя. Для него остаётся лишь ночная пустота, её же тишина и отголоски ветра, который перебирает листья на высоких деревьях под их балконом. Где-то справа, за окном, всё ещё слышен гул машин. Ночной город прекрасен, вид на него — тоже. Но почему же ночь оставляет на Чанбине такой сильный отпечаток? Сейчас хочется спрыгнуть птицей вниз, чтобы встретиться с мягкой пучиной земли, которая донесёт на тот свет, а не с лицом напротив, что стыдливо косит глаза и заламывает брови. — Пожалуйста, Чан... — шепчет в агонии мальчишка. — Я так тебя люблю, ты... останься, прошу. Ради меня. Останься. Бан Чан смаргивает слёзы, но не выдерживает: в следующие мгновения рыдает на плече Чанбина, не сдерживая крик. С Чанбином не страшно, с Чанбином уютно. Он успокаивает старшего одним своим присутствием, вселяет надежду на лучшее будущее, а не на всё то, что произойдёт завтра. На все те ошибки, которые Бан Чан совершит. — Мне не нужно слышать это в ответ, Чан. Я просто хочу быть рядом, — бредит мальчишка на ухо старшему. Неправда. Чанбину хочется быть любимым. Он нагло врёт Бан Чану в глаза, чтобы не выглядеть в его глазах слабым и беспомощным. Он уже устал. Устал просто плакать, жить этот день, точнее, существовать в нем. Ему всё надоело, кроме хриплого надрывного дыхания рядом. Он жаждет услышать в ответ хоть что-нибудь. Что угодно, но знает, что сейчас любое слово только больше изранит. — Нет, Чанбин, — выдыхает Бан Чан и отстраняется, глядит в глаза и поглаживает чужую мокрую щёку большим пальцем. Я тоже тебя люблю, чёрт возьми! Но Бан Чан молчит, будто горло сдавили и не дают сказать такие важные для них слова. Всё вокруг затихает, пока Чанбин с надеждой смотрит в его глаза, сохраняя тлеющую надежду на лучший исход. — Я ничего уже не могу изменить. И Бан Чан в ответ тоже лжёт, разрезая все капли надежды, что были в душе мальчишки. Чанбин опускает голову, закусывает губу и кивает, потому что ему тоже уже ничего не изменить.

***

На утро Бан Чан просыпается придавленным к чужому телу. После всего они ещё раз переспали, не так, как обычно, а с чувствами и с опаской, с изрезанными душами, с осколками внутри и с улыбкой, по которой стекали капли слёз. Как в последний раз. Чанбин после прижал сильно, бережно, не хотел отпускать, даже когда волосы Бан Чана возле глаз мешали рассматривать в окне звёзды, даже когда стало невыносимо жарко. Чанбин лишь гладил того по голове, беззвучно плакал и целовал макушку мужчины. Сейчас Бан Чан, стоя на кухне возле плиты, где кипятится чайник, рассказывает всё матери. Эгоист: вываливает все проблемы своей родной душе, заставляет выслушать, хоть та и не против, и ждёт совета, потому что не знает, что делать теперь. Он всего лишь любит. Бан Чан долго слышит на другом конце трубке молчание. Всё тело напрягается, страшно до жути. — Оставайся с ним, малыш, — мягко проговаривает мама, — на то родители и нужны, чтобы дети уходили от них. Ты не сможешь здесь со мной прожить без него, дорогой. Бан Чан снова плачет, закрывает болезненно красные глаза ладонью и плачет. Горько. — Спасибо, мам, — шепчет он судорожно в трубку, боясь разбудить солнце на кровати. Он не знает, что дальше говорить. Просто молчит и пытается успокоиться, пока мама на том конце смеётся. — Приезжайте только к нам, я хочу увидеть его. Последнее, что слышит Бан Чан, — это нежное: «Всё равно люблю тебя». Он радуется. Чанбина хочется сразу осчастливить, но тот погружен в беспокойный сон, ворочается, мычит что-то, и Бан Чан мягко опускается к нему на край кровати, целуя в подбородок. Голова сразу находит место на чужой груди, беспокойно вздымающейся; рука ложится на слегка грязную голову, пальцы перебирают пряди волос; Бан Чан улыбается — уже не как измученно, а впервые за несколько последних событий счастливо. Так легко на душе, так хорошо. Чанбин медленно просыпается, сразу сталкиваясь с чужим взглядом на себе. — Сходи в душ, я жду тебя на кухне, — и уходит. Чанбин с полотенцем на голове выходит из ванной, на лице нет эмоций — ночь всё забрала. Хочется вернуться в постель и не просыпаться примерно до конца жизни. Но Бан Чан стоит перед ним в фартуке, слишком весёлый и энергичный. Видеть его такого по ощущениям словно мираж, на что сбитый с толку Чанбин хмурится. Неужели Бан Чан так рад, что уезжает? Неужели Чанбин ему совсем не нужен? Ночь оседает на дне души Чанбина. Он не забудет её никогда. Приходится засунуть все воспоминания, все недавние раны далеко-далеко, пока они молча без других мешающих звуков стучат вилками по тарелкам, заглатывая вкусную яичницу. Чанбину она в горло не лезет. После завтрака Бан Чан располагается на диване в гостиной, Чанбин садится рядом. Тишина обволакивает обоих. Испытываемые чувства у обоих разные. Хочется поскорее всё рассказать Чанбину, чтобы радоваться всю оставшуюся жизнь от того, что Бан Чан не совершил главной ошибки, но он не знает с чего начать. Неожиданно его рука, будто на автомате, ложится поверх руки Чанбина. Бан Чан сжимает ту своей и счастливо улыбается, вводя этим мальчишку в ступор. — Я тоже тебя люблю, Чанбин. Очень сильно люблю. На улице солнце греет лучами. В квартире жарко и оживлённо. Чанбин заливисто смеётся с самого утра, Бан Чан натворил кучу дел с приготовлением торта. Зачем они это всё затеяли? Чтобы отметить день начала самых крепких отношений. Чанбин теперь тоже счастлив, постоянно чмокает старшего куда попадёт, а тот с улыбкой говорит, что познакомит его с мамой, а после они проживут прекрасную долгую жизнь с детьми, если захотят, или с пятью кошками. И обязательно с сигаретами Бан Чана по ночам и страстным сексом после, той же ночью. Со вкусом терпкого вина на губах и румяных щеках Бан Чана, с которых Чанбин будет сцеловывать слёзы при просмотре мелодрамы. — Проживём эту жизнь, как обычная пара: будем целоваться на последних рядах, кидаться там же попкорном, бегать за руку по полю летом, а ночью голышом купаться в озере? — спрашивает как-то Бан Чан, одурманенный ночным небом и личной звёздочкой рядом. — И не одну.