я обнимаю твое плечо

Удивительная находка, очередное сверхъестественное чудо — кроме оставшейся в руках жизни — что сегодня им выпало. Хижина пробитая от и до. Кажется, стены выдерживают давление опершихся на них спин только на молитвах живших здесь пастухов. Он бессильно прошёлся по местами обугленной хижине — странно, что не сгорела соломенная крыша — и где-то под обломками камней и рассыпанных знаков, что порезали пальцы перед всем этим, валяется пачка, как светящееся сокровище с пыльными арабскими буквами. Джейсон с тяжелым стоном наклоняется, цепляет пальцами и трясёт. Как тихим записочным шелестом, он слышит одну единственную. Возможно, одну на двоих. Ник хороший парень, спорить не о чем, но сегодня сигареты ему не улыбались: то не нашлась зажигалка, то получил по лицу от полковника, что, тоже, наверное, из-за дурной привычки. Джейсон тянет уголок губ. Идёт обратно. Ник, сидящий на подоконнике, рассеянно смотрит в окно, Рейчел под ногами дремлет, обняв себя. Сидящий по другую сторону полковник изредка бросает на неё взгляд. Джейсон мелко подмечает торчащий из-под порванной штанины протез. После сегодняшнего подобный мог быть и у него, придави иракец ему ногу. И то в самом удачном раскладе. Салим, как буддийская статуя, сложил ноги, закрыл глаза, может даже задремал. Тоже понятно дело. Джейсон осторожно садится рядом и немного потряхивает того за форму на локте. Салим промаргивается, жмурится, хмурит брови, — смотрит наконец на Джейсона. Колчек выжидающе поджимает губы, с подступающей улыбкой демонстрируя предмет в руке. Салим устало улыбается в ответ, принимает нежно вложенную в руку пачку, рассматривает, раскрывает. Внутри, застряв, одна единственная. Салим одобрительно кивает, вручает обратно под выжидающий взгляд. Почему не берет? — Хорошие. Тут хороший табак. — Это тебе, - говорит прямо, если иракец не понял. - Не для оценки качества. Салим улыбается уголком рта, качает головой. — Это твоя награда, Джейсон. Возьми ее сам. — Я не курю, - говорит, - но ты вроде да, - и неуверенно кивает на карман формы, где прячется металлический коробок. Салим ведёт за его взглядом. — Может тогда и не стоит пробовать..? - и все же лезет в карман, доставая кроху, что помогала хозяину в темноте. Джейсон переводит взгляд с протянутой зажигалки, смотрит на облачённые царапинами и пылью чужие пальцы, мнёт пачку в руке, смотрит на торчащий табачный кончик, высунувший свой нос, облизывает зубы. Поднимает взгляд с озорством. — Давай сам. Салим выдыхает, наигранно разочарованно смотря на Колчека. — Ты хороший солдат, но ленивый человек, верно? Джейсон прыскает усмешкой и кивает, поглаживая большим пальцем сигарету. Достаёт, подносит к губам. Салим одной рукой раскрывает зажигалку, одновременно зажигая. — Выпендрежник, — нестираемой улыбкой, что колет щеки. Салим кивает в ответ. Джейсон наклоняется, наваливаясь плечом, сглатывает. Затяжка получается едкой, он давно не курил, а арабского табака — и подавно. И приятно заплетающая мозг крепость в другое время сейчас превращается в почти физический нежданный удар под дых. Он кашляет. До дёрганных плеч и накативших слез. Рефлекторно сгибается пополам, как эмбрион. Салим поворачивается, похлопывает по спине, Джейсон ещё пару раз дергается, как в старом добром передозе. Наконец со старческим стоном выравнивает дыхание. Ник поворачивает голову инстинктивно взволнованно на знакомый звук. Колчек, читавший ему нотации про вред сигарет, Джейсон Колчек, клявшийся разнести на Иракской земле всех и каждого… Тот самый Колчек, пытается всучить сигарету иракскому солдату, затягивается слишком крепким табаком и сквозь слёзы смеется, когда Салим по-родительски щёлкает его по козырьку кепки за глупость. Ник беззвучно усмехается. Ловит взглядом качающего головой Эрика, кивает в солидарности. Что за день. Салим успокаивающе поглаживает по спине. Джейсон откидывается назад и еле вздыхает, изнутри отдаёт по ушам. Будто здешние найденные бандиты сыпанули героин ещё и в пачку. Проклятая сигарета дрожит меж пальцев. Салим слабо постукивает костяшками по его бедру. Джейсон, неглядя, качает головой. Ещё не хватало, конечно, задохнуться по тупости. Горло с разрастающимся уколом сглатывает, в ушах застывает гул. Он облизывает губы, задерживает дыхание, чтобы не вырывалось неловким кашлем снова. По ощущениям будто взлетело давление, вздуваются вены. Он все-таки задохнётся. Более заметное касание по бедру инстинктивно цепляет взгляд. Открытая фляга. Как большой серый камень из тех глубин, откуда они вылезли. На мгновение кажется, что и содержимое то же. Как Салим не высосал ее всю после всех своих адреналиновых махачей, Джейсон не спрашивает. Молча берет, встречает взглядом, криво улыбается и подносит к губам. Хватает на глотка два. Достаточно, чтобы с приятной тяжестью выдохнуть, как влажной тряпкой в горелом дыму. Он поднимает взгляд на Салима и ехидно тянет дрожащую сигарету. Тот смотрит с секунду на Колчека, вздыхает — и берет. Сигарета успела сгореть почти наполовину, пока он трепыхался. Очередная царапающая потеря. Салим тянет глубоко, берет полные лёгкие. Джейсон цепляет взглядом горящий кончик, впивается получасовым назад моментом, когда ракетницы жгли глаза. Смотрит, как тот блаженно выдыхает, сквозь приоткрытые губы, и даже не кашляет, ни малейшего намёка на дискомфорт. Крепкий, как арматура в его руках. Джейсон хочет попробовать снова. Кашель не должен снова надломить тело и остатки гордости, что чешуей смотрят на выпущенный чужими губами дым, попадающий в собственные лёгкие. И тянется. Плохо поставленная фляга падает с ляжки, и слишком громко отдаёт по молчаливому пространству, остальные не обращают внимания. Каждый будто выпал из реальности. Салим быстро переводит взгляд, как на свист пули. Джейсон все ещё ждёт. Тот поджимает губы с секунду сомнения, отдает почти-бычок обратно. Тут хватит ещё на одну — и очевидно, самую горькую затяжку. Джейсон собирается с духом. Салим тяжело встаёт, Джейсону приходится отодвинуться, тот мажет рукой по прохладной стене, чуть не опираясь на самого Колчека. Джейсон смотрит с вопросом. — Мне все-таки надо идти. Джейсон рассеянно кивает. Как будто, в принципе, нужно было спрашивать разрешения. Смотрит на лежащую иракскую фляжку под звук отдаляющихся ботинок. Берет, вертит в руке, постукивает большим пальцем. Пустое эхо отданной американцу последней капли. Он затягивается. Действительно, самая горькая. С каждым чужим шагом, как трещиной в собственном теле, Джейсон чувствует, как колет ноги. Он поджимает губы, сглатывает, не может отвести взгляд. Смотрит, как Салим останавливается, поднимает глаза на солнце. На его исполненное обещание, свершившуюся мечту. Когда Салим исчезает, Джейсон сдаётся. Он почти двигается, почти бежит, бессильно застыв на месте, охватываемый нервирующим холодом, что что-то не то. Нога инстинктивно двигается вперёд, берет на себя вес тела, ему приходится отдаться всем богам, чтобы не рвануть следом. Беспричинно. Просто потому что- - Держись рядом. - Я никуда не денусь. Получается, делся. Остался на месте, да и не было в другом смысла. У того своя дорога, своя жизнь. В конце концов, ебаная другая страна, что и пива не выпьешь в компании. Застрелят на входе в бар. Повезёт, если быстро. Повезёт, если не свои. Может быть, в другой раз. Невесомый, несуществующий раз законченной истории. Он приоткрывает губы, чтобы вдохнуть, но не может. На языке вертятся слоги чужого имени, что зудят повтором, чтобы снова сказать это вслух. Позвать сквозь горячий воздух — помаши хоть рукой. Вместо этого колящее солнце на глазах, проникающее под кепку. Вместо этого он жмурится достаточно, чтобы почти ослепнуть, вместо этого горло заполняет немой пустотой и нехваткой воздуха. Он сглатывает с паршивым мокрым звуком, бросает напоследок взгляд и уходит. Ну вот и все. Прощание. Бесконечность, уложенная в пару часов. Джейсон до сих пор не уверен, что не провёл под землей хотя бы несколько лет. В сравнении с прошлой жизнью ощущается также. Тут, где ближе к солнцу, дышится легче и идёт все быстрее. И жалящие по рации пять часов проходят почти как миг. Он проводит взглядом по выверенным и подсчитанным трещинам на стенах с сожалением, будто извиняясь, что вот придётся их покинуть, скорее всего — видит Бог — навсегда. Греющую рядом флягу хочется забрать с собой. Сувенир. Да — сам себе — неплохой сувенир. Вздыхает, уводя взгляд на проход. Сколько там… минуту назад? Пару часов? Когда там Салим ушёл? Обрамлять это в слова — даже в собственной голове — как-то не по себе. Все закончилось, хочется сказать. Не война, конечно. И не застывшее донельзя время, когда смотришь на солнце. Это будто другой мир. Не та песчаная земля и не те обстрелянные стены. Не тот маленький двор с покрывающими, как язвами, дырами. Все совсем не то. Все закончилось. На языке горчит.

Джейсон устал до закрытых глаз. Настолько, что рубит сознание. Но даже так ощущается, почти физически что-то недостающее. Что-то не то. Джейсон, прищурившись от пыльного ветра винта, в последний раз смотрит на оставленную землю, маленький мёртвый домишко, заживающие червоточины. Ищет это эфемерное, гложущее где-то там. И не находит. Ник здесь, с тем же опущенным, унесённым куда-то взглядом. Смотреть на него такого становится плохой привычкой. От такого Ника концентрации не дождёшься, только лишнее мёртвое тело и вдобавок сожалений в нескончаемый грохочущий список, что уже новостной строкой идёт по глазам. Джейсон пережевывает несвязные мысли, пока не натыкается, снова рассеянно смотря на сержанта. Липко облегающее слово, что отдирается от кожи тянущейся смолой, с каждым километром от земных дыр, как немой цепью. Каждым футом над песчаной землей. Смысл. Не хватает его. Он проводит ботинком по полу с хрустящим звуком. Слово, как чудом вынырнувшее сквозь лунку в промерзшей реке. Неудивительно, думает Джейсон, что и просек не сразу. Слово-то незнакомое, по жизни не провожавшее, да и сейчас вспыхнуло слишком не вовремя, из ниоткуда, тлея углями в холодных руках. Легче не стало, разве что теперь было за что зацепиться. Вертеть на языке, пробуя. Вкусом отдавало грязью, цветом - выцветшей зелени, запахом - чужой аптечки, если прислушаться… …шершавым акцентом. У слов такого не бывает, что за херь. Он снимает кепку, чешет лицо о козырёк, надевает обратно. А в глазах кадрами — мутными, напряженными, почему-то приятными и- И какими ещё? Джейсон ерзает, кладёт локти на колени, трёт глаза. Он не знает. Не разобрать. Жмурит глаза до кривых узоров, как на арабском ковре, и вздыхает. Кошмарно хочется спать. Он откидывается назад, в самую терпимую позу для дрема, и напоследок проводит взглядом горные песчаные хребты. Поднятый горизонт, уходящая тень. И последние кадры всплывают как-то само собой. Всратая столовая их санитарного корпуса. Лучше условий и не притерлось, думает Джейсон, неся скудный поднос к столу с Ником. Здесь больше никого и нет. Ядовито-белые лампы слепят, как на допросе, что не спрячешь взгляд, остаётся иногда щуриться, чтобы успокоить глаза. На момент кажется, что это улыбчивая попытка противогазников выжечь из тебя остатки подземной нечисти. Ник лениво поднимает руку в приветствии, отодвигая собственную тарелку, Джейсон усаживается напротив, втыкая взглядом то в стену, то в собственную желчную тарелку. От желтых картофельных холмов в голове витает какими-то ассоциациями, Джейсон не может уловить ни одну. - Думаешь об иракце? Джейсон бросает взгляд, песочный занавес в голове идёт в стороны. - Нет, - он заминается, - нет, схуяли я должен? - хмурится, медленно царапая ложкой по краю тарелки. Если накуриться и прислушаться, можно было бы сравнить с лязгом металла о кости. Ну вот, Ник сам напомнил. Кей задумчиво кидает взгляд на чужие руки, на нервные подергивания пальцев, ободранные костяшки. На банально раздражающий звук. Джейсон выглядит истощенно, будто снова подсел на вещества, Ник не решает спросить. Хотя здесь ловить нечего. И достать будет неоткуда, если Джейсон по чудотворной случайности или скрытности не имеет химического образования, что, думает Ник, ну очень, блять, вряд ли. Но выглядит тот отвратно, хотя после пережитого тоже удивлять не должно. В чужом поведении зудит чем-то неправильным, даже цепляясь, что Колчек все годы, что Ник его знал, казался в чем-то всегда отстранённым, собственноручно закопанным. Но здесь все же что-то другое, стуча по пальцам, что-то знакомое. Плюс Джейсон все также ловится на глупой привычке. Ник не спасатель, только чешется язык о словленный момент, собственное отвлечение. - Думаешь, он тебя забыл? Джейсон не отвечает, рассеянно смотря в тарелку, Ник щёлкает его по кепке. Тот дергается, как от тока. - Ну че, Джейсон, совсем беда? Тот раздраженно выдыхает, снимает кепку, бросает рядом, ерошит волосы пальцами, умывает лицо. Затем кидает на неё взгляд. Кепка засранная, пережившая всю войну вместе с ним, каждый поход. Но после подземки стоило бы выкинуть, свернуть вместе с кожей в надежде, что не останется и следа. Ник ловит чужой взгляд, впившийся в полустертые башни, что рисовали вместе. Хули, надо было в дизайнеры. - Может стоит обновить? Джейсон качает головой. - Это уже раритет. Кепка легендарного первого лейтенанта, упавшего в ещё более глубокую жопу, чем куда его отправили изначально, - наконец усмехается, - потом продам на аукционе за пачку. - За пачку чего? - Чипсов, блять. Сигарет, конечно. Ник усмехается. - Скажи ещё арабских. Улыбка Джейсона дрогнула, смылась, как вода. Он хмурится, впивается взглядом в сторону, возвращает лицо. Ник вспоминает дружеский толчок в вертолёте, уверенный взгляд. - Знаешь, тебя хрен забудешь, - он возвращается за тарелку, хлебая месиво по чуть-чуть. Рядом стоит добродушно выданная кола — Боже, Храни Америку — сверкая конденсатом. Джейсон вопросительно поднимает взгляд, ищет издевку в чужом голосе. - Че это ты расщедрился? - Ну, бля, - он вытирает губы ладонью, - ты, конечно, иногда геройствуешь дохуя, как тогда… - он пробегает указательным и средним по столу. Джейсон усмехается, сразу улавливая пример. - Ну, и ты Салиму тогда жизнь спас, считай, - он берет банку, срывает ключ-кольцо, как гранатную чеку, - тебя после такого хуй забудешь. И буёк дрогнул. Джейсон с усмешкой водит языком изнутри, наконец берет горсть пюре в ложку, почти насильно сует в рот. То мажет на губах, он берет слишком много, почти давится. Со сложным лицом, ломаными движениями сглатывая, пытаясь не подавиться. Нику не надо быть экспертом, хотя теперь будучи не особо уверенным, что упоминать стоило здесь и сейчас. Тем же проклятьем, как обернуться на вертолёт, не стоит оборачиваться на ебаный храм. Джейсон наконец сглатывает, напряжённый до предела и неясно, давят ли люминесцентные лампы также сильно, как два сложённых слога. В секунду он заминается, застывает, глаза обдумывающе лижут стол. Что-то щёлкает. Он выдаёт: - А кроме? Ник доедает последнюю горсть, особо не ожидавший продолжения. - Что «кроме»? - Кроме имени, - свет ламп жжет землистую радужку в чужих глазах, Джейсон напоминает тень с Хиросимы, что отсчитывает время вспять. - Что, блять, кроме имени? - теперь Ник чувствует накатившие волны раздражения, не улавливая. - Ты встретился с ним, - тот беззвучно перебирает по столу пальцами, - ты назвал его имя, когда он свалил. - Джейсон прожевывает каждое слово, как младенцу. - Когда я спросил тебя про убежавшего «дружка»,- он зачем-то уточняет, на удивление запомнивший до деталей. - Это я помню, - Ник кивает, начиная за что-то цепляться. - Ну так, - снова смотрит в глаза, - откуда ты его узнал? - и сводит брови. Ник хмурится, уводит взгляд в сторону, возвращает назад. Будто снова на ебаном допросе. - Ну, бля, мы познакомились, разговорились, когда завалили тварь… а че? - он трёт лицо, другой рукой, ерзая, задевает банку колы, та падает на бок, он цыкает. - Ну так че получается, - Джейсон внезапно легчает, откидывается назад на стуле, водит взглядом по растекшейся пузырящейся луже, - ты знаешь и фамилию? - и возвращает взгляд. Глаза в глаза. Ник осознаёт. - Блять, Джейсон… - он осторожно наклоняется вперёд, пачкаясь, давя шёпотом. Мало ли — даже вероятно — здесь ещё и ебаная прослушка. Джейсон кивает, оглядывается, выглядит как незадачливый преступник. По сути, сука, — если Ник правильно понял, а тут хуй ошибёшься, — им и является. Если у Измены Родине есть обличие, то это Джейсон Колчек. - Я не знаю, - он отчеканивает, - ни фамилии. Ни ранга. Ни имени его ебаного сына, - он комедийно поднимает указательный в уточнении, - если у него есть сын. Джейсон смеется. - Имени сына я тоже не знаю. Ох как им повезло, думает Ник, если здесь нет камер и никто не видит эту довольную рожу. И не выдерживает усмешки в ответ. Что за жопа. Джейсон, ублюдок, завёлся. Ник бы рад подъебать по этому поводу, но тот наконец-то подаёт признаки жизни и себя прошлого. Колчек нервно кивает без остановки, елозит по стулу, отбивает ногой. Затем поворачивается к Нику и уже спокойнее кивает ему с нарастающей улыбкой. Хуй знает, о чем ты думаешь, - Ник поправляя обод панамы. Ещё не факт, что иракец выжил, когда ушёл по пустыне хуй пойми куда. Ещё не факт, что его не стрельнули на полпути местные, спутав издалека, после недавней бомбежки. Не факт, что не нашли после, хотя у допросчиков не было ни его лица, ни ранга. Джейсона кличут лучшим среди бригады, хотя он прослужил, дай бог, года два, это полная хуйня. Встреченный же иракец носит тот же ранг, даже меньше, но отличился, как минимум, мозгом, как максимум — да простит его ВМС США — военной подготовкой. Своей немой свирепостью, будучи с одной железной клюшкой. По одному взгляду, стоило появиться уже человеческому американскому врагу, Ник понял, что даже с одним пистолетом против винтовки, потери в этой ситуации будут взаимны. Что однозначно, Салим был опаснее. И не только для них самих, но, скорее всего, и для вышки, что задержала их здесь. Ник услышал что-то про Республиканскую Гвардию. Скорее всего, те выцепили труп другого иракца, что стрелял по ним без разбору и также в одиночку, и парой пулевых, — от самого Ника — пробыл с ними там добрых несколько часов. Если в Ираке под землей ебаные демоны, то не стоит удивляться и демонам на ней. С кем они продолжали сражаться постфактум. Так что тяга Джейсона пронюхать о вынужденном товарище побольше, он жопой чует, ни к чему хорошему не приведёт. Салим был паинькой под землей, но Салим был ебаным лейтенантом элитной Республиканской Гвардии на поверхности, а землистые футы над головой имели слишком большое значение. Но ебнутый блеск в глазах Джейсона хлыщет каким-то азартом, чем-то ему самому, наверное, неизвестным, Ник без понятия. Может арабский табак дал в голову слишком сильно, может он хочет закончить войну необъяснимым образом, а может и вовсе свою карьеру — что вероятней — опять-таки дерьмовым способом. Но если, Ник все-таки не до конца верит, Колчек банально хочет снова повидаться, — что звучит пиздец как странно в любом контексте, — то он сделает только хуже, они оба сделают, если поговорят об этом сейчас. В разговоре, где выпадет хотя бы одна лишняя — новая — деталь, их затянут ещё на пару недель, если не месяцев, выбивать информацию до парадного. Джейсон не тупой, понимает. Понимает до нервно дёргающегося колена, к чему все может привести. Смотрит, как Ник недовольно берет свою банку липкими пальцами. Джейсон усмехается, когда Ник хмурится от вкуса или мыслей. Он смотрит на свои шершавые руки, кадрами до выжженной памяти, чувствует фантомное прикосновение. Последнее, крепкое и прощающееся. Джейсон не знает, зачем. Зачем возвращаться в пепелище, что вместе с ним впитала чужая форма. Может, спросить напоследок какую-нибудь мелочь, что не успел. Что не позволил воздух в атакуемой хижине, что стёрла чужая брошенная фраза, сказанная слишком рано — у нас ведь было пять часов. Что-то. И даже если Салим при встрече сбросит шкуру подземного товарища, — как скалит Ник, — приставит дуло к его лицу, Джейсон не против. Хотя бы вернет флягу. И снова затянется в последний раз.