***
Он как живой электропроводник — лежа в разрушенной капсуле, чувствуя костной составляющей разрушенное оружие и спицы короны, Глизе застает свое внутреннее опущение и разрыв с душой при каждом электрическом разряде, охватывающем его тело. Она, душа, как резаная мечется внутри плоти, ищет выход, да не может. Снаружи хлещет дождь — оплакивающий, насмехающийся. Эпсилон тухнет. Только краем уха слышит звон мизухики, дарованный когда-то человеку в дар наказания. Теперь это его спасение. Будучи приверженцем раннего путешествия по «царству ничтожеств» в поисках прощенных, божеству предстояло знакомиться со своими спутниками, которые его спасли от перемещения в координатах. Разрыв материи все равно сказывается на целостности тела и души. Не так значительно, как сказался удар копья собственного отца. Плетёный цветок мизухики зовет его. Манит своим ласковым звоном колокольчика, обнимает со спины и обволакивает нутро черепной коробки, заглушая мучительный треск. Капсула разваливается так же стремительно, как Глизе. Ослабевшая рука падает шарниром на землю, впитавшую в себя влагу, и божество затуманенным взглядом осматривает картину вокруг себя — он далеко на отшибе от цивилизации. Ему стоит сконцентрировать последнюю крошку света в себе, чтобы найти того, кто когда-то сопроводил Глизе. Он никогда не любил опускаться на стопы. С самого первого дня, как ему даровали возможность застывать в воздухе, Глизе больше никогда не касался ступнями земли или мраморного пола дворца Резиденции (за исключением особых случаев, связанных с ритуалами и торжественными трапезами, либо когда воздух терял свою цепкость). Вероятно, из-за этого его ноги дрожали в первый раз, когда — его воспоминания — ему стоило казаться «прямоходящим». И сейчас, держа на плечах тонны боли и темной материи, вживленной отцом, во время жуткого ливня, божество поднимается на ноги и чувствует крупную дрожь — он чувствует свою весомость, безысходность и все-таки, в первую очередь, разложение. Свет не концентрируется в его пальцах, оружие не кружит вокруг его статной (на деле — согнувшейся) фигуры, корона исчезла, оставив на голове лаконичный прототип, к несчастью разбитый и такой же ноюще-пульсирующий, как все венозные сплетения, оторвавшиеся от его тела. Он не может взлететь, достать оружие и создать крупицу перемещения. Он больше ничего не может, даже божественно сиять. Расколотый низвергнутый бог, растерявший былую силу. По постулатам Полуночной Резиденции… По созвездию божественного мира Девяти Лун… Во имя Адониса и Каллисто… Я приказываю!.. Пространство разрывается громко и сильно, впитывая чужую горечь и слизывая застывшую в глазах ртуть. Эпсилон делает шаг, второй, проникая в небесную рану, искрящую изнутри космической рябью и синеватым всплеском энергии, смешиваемой со сплетениями воссиявших звезд, а затем — впервые за историю своего существования — теряет счет времени. Теряет свое тело в пространстве, держа в мыслях последнее желание о координатах звука, который стал его грезой. С каждым разом, с каждой новой истекшей крупицей времени Эпсилон понимает, что его тело немеет — движения замедляются, робеют. Вены, проводя болезненный импульс, кажется, отдаляются от него все дальше и дальше, балансируя на грани разрыва. Он оказывается где-то на полу, с печалью, застывшей на лице, как неисполненная мечта. Словно умирающая кошка, онемевшая от остановившегося потока крови, божество лишь слышит звон божественного плетения и запах человечины — противный, непереносимый, но ставший привычным в одночасье. Он впадает в стазис.έψιλον
— Почему он снова звенит?! — кричит Гёнвон, зажимая уши пальцами — кажется, этот звук проедает его изнутри. Самый страшный сон для него был услышать звон колокольчиков цветка, которым наградил его странный бог, который, кажется, даже располагал к нему в свое время. Но он же вернулся обратно? Почему тогда этот звенящий цветок воспарил над головой бедного офисного планктона? По его душу пришел, что ли… — Что звенит? — вдруг спросил его Мингюн, торопившийся к себе в кабинет со стаканом кофе, еще горяченького и ароматного. Потом его глаза округляются в испуге, когда он видит летающее нечто вокруг головы своего знакомого. — А э-это что еще?.. — Моя смерть… — пытается отшутиться парень, да плохо получается. — Ты же знаешь, всякой твари у нас много, Глизе там разные, мелкие божки… Тот кивает робко, — Ага… только не говори, что… Мужчина нервно улыбается и пытается рукой схватить украшение, привлекающее к себе внимание — то лишь, оказавшись в руке, рвется наружу, не хочет смирно пылиться в кармане рабочего пиджака. — Мой друг вспомнил о нас, вот это да! — иронично бросает тот, смирившись с «нервозностью» украшения. — Уж не думал, что такое божество может дважды поприветствовать кого-то вроде меня… Только вот страху навевает не меньше. Стало странно тихо во всей округе — для офисов это буквально катастрофа, когда ни из какого угла не слышно работы факса или принтера, а еще автомата с кофе или стука женских каблуков, спешащих с чашкой кофе к директору. «Если звенит громче, значит мы ближе», — думает Гёнвон, сжимая виновницу раздражающего и привлекающего к себе шума. Все уже должны привыкнуть к паранормальному в своем мире — не в первый день кого-то изгоняют или посылают к ним «в гости» или же на «постоянное проживание». Хотя многие до сих пор пугаются. Даже сами отродья занебесья. Мужчина останавливается напротив комнаты с электросчетчиками и кабелями, поддерживающими систему офиса, где он работает (по крайней мере — корпус). Снова то же место, как и в прошлый раз. Он помнит, как в этой комнате оказалось наистраннейшее тело, едва похожее на человека — скорее, оно было идентичным, только массивная корона, свечение и вспышка полуночной энергии говорила о натуре божественной. Но сейчас, когда мужчина уже приготовился распростертыми объятиями принимать пугающего гостя потустороннего мира, он находит бездвижное тело расколотого божка на полу, в узлах проводов, сорванных с щитков. Чужой образ пугал еще больше — белые-белые глаза, сожженные волосы, треснутый нимб над головой и ударная волна, пронесшаяся от закоченевшей фигуры, впервые не парящей перед офисным планктоном. Мужчина практически впечатался в стену от силы, взорвавшейся секунду назад в теле Глизе, искрившегося от переизбытка материи внутри себя. — Э… Чимин? — робко, дрожащим голосом, задал вопрос Гёнвон, опускаясь на корточки перед парнем — назовем его так — и всматриваясь в чужое лицо, обвенчанное сплетениями его жизненных проводков. — Ты… что с тобой? «Чёрт!» — кричит его подсознание, пока внешняя оболочка заходится в судорожной панике от увиденного. Неужели это раскол? Вены содрогались от пульсации самого тела, испускающего малые толчки бушующей энергии, с каждым новым разом, казалось, вот-вот оторвутся. Страшно. Весомость Глизе пугала. Весомость образа небесного, инопланетного — всегда страшно. Гёнвон знает, что Чимин может быть весомым, имея образ человека. Но он не человек. Прямо сейчас. Касаясь чужого тела, мужчина ощущает онемение мышц, отсутствие мягкости тела, а когда хватает за руку, то понимает, что она совсем неподвижна, как и все остальное. Сплетения жизненных лент мешали, но все-таки Глизе был поднят, со временем принимая позу под чужие руки. Все остальное оставалось застывшим во времени. Даже взгляд… он был направлен в безызвестность. Такой… болезненный, с ниткой раскаяния, какой-то несомненной гордости — иронично — и кричащий о внутренней боли. Было сложно перенести Глизе в свою скромную обитель из-за того, что людей было много, все они толпились в коридорах в моменты небольших перерывов, множество клиентов, снующих туда-сюда, как и кучка менеджеров, не промышляющих чем-то другим, нежели вечная беготня по важным делам. Он, несомненно, привлекал внимание на себя. Хоть в мире и были такие же существа, их все равно боялись. Их рассматривали как что-то необычное и практически никогда не ждали. Но все-таки Гёнвон не хотел подвергать своего загадочного знакомого таким страданиям, почему действовал осторожно, но очень быстро. Свой небольшой кабинет не был пристанищем спокойствия и уединения, но ему хотелось бы сделать все возможное, чтобы нейтрализовать частую посещаемость, отгоняя коллег прочь — в другие места для обсуждения планов компании. Хотя единственное, чего избежать они не могли, это разрушений и чутья Глизе подобных. Он знал одну особу, которая так часто грезила о своей Резиденции и могуществу покровителя, потому что ее энергия иссякала так же, как сейчас иссякает Чимин, только не со скоростью света, а намного медленнее — в человеческую жизнь. И все они ползли к двери на пульс, разносящийся по большому радиусу — словно волна умирающей звезды. Ведь они точно так же… сначала бушуют, а затем взрываются и исчезают, рассыпаясь в пыль, газ, материю, какие-то превращаются в черные дыры и постигают сингулярность, а кто-то… просто оставляет красивое напоминание о себе. Опустив тело на небольшой диванчик для посетителей и всяких бумаг, Гёнвон засуетился, прикусывая губу в раздумьях — он совсем не знает, что ему делать. У него были друзья, которые так же имели контакт с Чимином, и, может быть, это поможет ему разобраться в дальнейших действиях. Но что он точно знает — им срочно нужно найти оружие. Чимин никогда о себе много не рассказывал. Даже учтиво не вспыхивал своим божественным образом с убийственно-огромной короной, говорившей о его величественности. Был лаконичным — всегда в белом костюме с пиджаком с длинными полами сзади, с красивым и аккуратным нимбом-короной, который вспыхивал всегда, когда Глизе был зол. Око Каллисто всегда было рядом — но никогда на виду у кучи народа. Он даже позволял себе ходить, явно не любя это делать. Коленки его иногда дрожали, шаг был хоть уверенным, но не самым ровным. Но в воздухе он чувствовал себя прекрасно, его движения были грациозны и плавны, хотя порой резки — он непредсказуем в своих действиях. Но все-таки есть то, о чем Гёнвон знал: его сила хранится в оружии. Око Каллисто кажется непримечательной летающей безделушкой, но на самом деле в нем кроется чуть ли не все мироздание Глизе. Оно очень символичное, интимное, неприкосновенное — всегда зависает в воздухе, его нельзя коснуться рукой (невозможно). Око станет оружием убийства, платформой для полета — всем, о чем подумает Глизе. Но если оно в один момент сломается — будет подлежать прямому прикосновению — беде не миновать. Раскол, как говорил Чимин, является стадией разрушения Глизе за счет переизбытка энергии. Существо и так заряжено очень сильно, почему и имеет такое преимущество над жизнью человека и более живучее, но когда эта энергия замещается чужой или происходит переизбыток — божество разрушается. Как факт: Око всегда рядом с хозяином. У Чимина его нет. Времени терять совершенно нельзя, но в голову мыслей о том, где могло бы находиться желаемое, совсем не приходит. Чимин явно разрезал пространство перед тем, как попасть сюда. И если логически подумать, если он в стадии разрушения, значит разрывом материи двух миров попасть сюда он не мог. По рукописи, которую Чимин иногда читал, пока находился здесь ранее и скучал, тело заключается в капсулу. Где эта капсула — неизвестно даже самому Глизе. Да и он в любом случае бы не ответил… — Что же, черт возьми, делать? — нервно скулит Гёнвон, опускаясь на рабочее кресло, не смея одарить взглядом тело своего породнившегося гостя — боится. — С кем ты там разговариваешь? — из-за двери показалась макушка коллеги, уже переступившего порог. Дело дрянь. Увидит. Гён даже остановить его не успевает перед тем, как их настигает слабая волна, исходящая от божества. Чужой внимательный взгляд впивается в лежащее навзничь тело, застывшее в весьма неудобной и странной позе — скрюченной от боли и борьбы с самим собой. — А… господин Ким… «Кто это такой?..» — Господин Мин, разрешите пояснить!.. — воскликнул мужчина, подскочив на месте, понимая, что сейчас он совсем безоружен перед человеком, который стоит выше него, но тем не менее, позволяет быть неформальным. Чужое внимание слишком сконцентрировано на существе с небес. — Без пояснений, пока что, — остановил того Мин, подходя ближе к столу и опуская увесистую папку документов, не сводя взгляда с тела, испускающего пульсацию и легкое свечение. — Очередной бог, как Сулан? Что с ним? Гёнвон лишь кивает, подтверждая домыслы своего друга. Как Сулан — Глизе исчезнувшей резиденции, утерявшая свою силу, избежав раскола. — Ну, как сказать… он умирает? Взгляд коллеги вдруг переместился на парня, испугавшегося стального внимания и пораженности. В чужих зрачках так и плещется немой вопрос: «Правда умирает?» Гёнвон лишь ещё раз кивает, сжимая подлокотники пальцами, готовясь к последующим вопросам. Но таковых не появляется, что еще более странно. Мужчина напротив снова отворачивается, взглядом прилипая к Глизе, томящемуся в собственном заключении тела. «Оно так странно влечет. Почему я… взбудоражен?» — Мы можем… — заикается мужчина, скрещивая руки на груди от посетившего его дискомфорта, — Спасти его? Гёнвон неуверенно кивает, облокачиваясь о крышку рабочего стола, — Только если мы найдем его «жемчужину». Но я понятия не имею, где Око может быть… Все-таки Чимин… так сильно хотел найти нас, что изменил координаты, забыв о своем достоянии… Юнги прикусывает губу, оседая на стул, перекидывая ногу на другую, — Вообще никаких представлений нет? Как мы его найдем? — Может… попросить кого-нибудь из знакомых? Он же не единственный из потустороннего мира, — вздыхает мужчина, кидая взгляд на позвенькивающий плетёный цветок, круживший вокруг его головы, — ну что ты беснуешься? Поможешь, что ли? — А что это? — господин Мин поворачивается к приятелю, кидая погрустневший взгляд на мизухики. — Украшение, которое мне дал Чимин несколько лет назад под предлогом моего убийства, — усмехнулся мужчина, вспоминая былые времена. Чимин точно такой же — совсем не изменился, только вот… неурядица какая, теперь он сломлен, и время его жизни истекает с молниеносной скоростью. — Он сказал, что если колокольчики зазвенят, то он убьет меня. Я был слишком надоедлив. И он работает только тогда, когда рядом хозяин. И вдруг мужчин озарила одна мысль: а что, если цветок зазвенит с такой же силой, как рядом с Глизе, но только в радиусе его оружия? Только… если бы они знали, как далеко находится разрушенная капсула, в которой Глизе попал в Земное царство. Остатки дня прошли очень хмуро. Они тянулись похуже сладкой карамели в конфете, что раздражало абсолютно так же, как и повешенная на тебя документация, никому не нужная, кроме противных архивов. Гёнвон нервно стучал по клавишам компьютера, каждый раз вздрагивая, когда пульсация разносилась по всему кабинету. Он все еще не понимал, какую поисковую команду ему нужно организовать, чтобы во время работы заниматься поисками крупиц жизни божества, покоившегося на небольшом диванчике. Мужчина знает не так много людей, которые согласились бы ему помочь. Сулан могла бы поддержать лишь теоретикой, подруга Мо — сочувствием и диким энтузиазмом в изучении реликвий чужих миров, а Мингюн — как рабочая сила. Ну сюда и сам Гён, если так подумать. Господин Мин внезапно приписался к их небольшой команде, до этого момента еще не объединенной, и менеджер понятия не имеет, почему бизнесмена так привлекла эта затея. Странно это. Что этот человек позволяет себе находиться так непозволительно близко к существу, с которым ранее он не видался. Начало пути всегда идет от круглого стола переговоров. — Мог ли он разорвать пространство на большом расстоянии от Сеула? — Нет, — уверенно произносит Сулан, сжимая пальцы в напряжении, нависшем над столом, — при расколе мало что можно сделать, а если остались силы на перемещение, то не на дальнее, так что, думаю, капсула не так далеко, как нам кажется. — Каков радиус? — Пятьсот километров. «И это называется мало?!»έψιλον
Провинция Кёнсан-Намдо. Более сорока километров от Санчонпхо. Небольшой островок без населения, безымянный по картам и слишком неприметный. Где-то в Восточно-Китайском море. Они шли к этому больше двух месяцев, не имея на руках свободного времени и хоть каких-то обнадеживающих вещей. Глизе распадался с каждым днем: его кожа покрывалась трещинами, словно он — фарфоровая статуэтка, готовая в любой момент лопнуть. Проводки впитывали в себя тьму, а позже ударной волной оглаживали каждый угол здания, разбивая хрупкие стекла по ночам, представляя собой паранормальное. В одну из холодных и дождливых ночей Сулан напару с Гёнвоном отправились на лодке до Чеджу. Но внезапно по пути произошло нечто: плетеный цветок выпал в черную воду, позвенькивая, едва донося слабый звук до ушей. «Неужели мы близко?» — думалось мужчине, выловившему украшение, вновь вспарившее над головой. Оно металось по ветру, тянувшись в сторону от намеченного маршрута, и им ничего не оставалось делать, нежели слушаться создание божественное, кажется, учуявшее что-то родное. — Ты правда уверена, что он движется в правильном направлении? — задается скептическим вопросом мужчина, высматривая сквозь пелену ливня освещаемый огнями судна видневшийся островок. — Но это же мизухики! — воспрянула девушка, посмотрев с укором на недоверчивого менеджера, что тут же укутался в дождевик и вздохнул обреченно, желая побыстрее расправиться с этой суматохой. Честно признаться — в горле стоит уже этот страх. Насколько мучительно видеть чужую смерть? Насколько мучительно божеству, который распадается на мелкие частицы, стирается в звездную пыль, попадает в каждый кусочек планеты своей развалившейся душой, что больше не склеить воедино? Насколько это опасно? Вода поднималась и тяжелыми пенистыми волнами обрушивалась на пески побережья, окутанного мраком и едва различимым рельефом впереди — кажется, какие-то невеликие скалы, облитые колючим дождем. Звук колокольчика становился невыносимым — жалостным, кричащим, неспокойным. Его мелодия резала слух. Спустя час походов по неровностям, песчаной слякоти и затопленности цветок вновь упал, едва уловимый фонариком, освещавшим дорогу. Они… нашли следы. Заметенным в песках лежали обломанные прутья и крошки аметистов с короны Глизе. Где-то дальше эхом стучало полое пространство, вспышками напоминающее о себе. Око можно было взять в руки. В Сеуле было сухо и жарко. В Сеуле не было стихии. В Сеуле, где-то в одной из востребованных компаний среди суматохи бухгалтеров и невероятного потока людей находилось встревоженное тело бога, изменившее свою позу резким, болезненным движением, которое скрыло искаженное болью лицо. А затем, когда Гёнвон уже прибыл на работу после недельного больничного из-за подхваченной простуды, произошло какое-то божественное снисхождение — весомость потеряла свою суть: Глизе застыл в воздухе, обретя яркое, режущее глаз свечение, полыхающее иногда так тускло, но так опасно — даже казалось, что вот она, вся его сила, оставшаяся с ним после кары Адониса. Совсем немного, вот-вот покинет свою теплую обитель и рассыплется, будто никогда до этого не существовала. Что-то неописуемое творится в душе Юнги. «Это существо так пленительно красиво. Оно разбивает меня на части своим видом — больным, раздирающим. Это как подвид непостижимой агонии, в которой сгораешь не хуже топлива в технике. Я смотрю на него и… теряюсь в своих мыслях… Он отвлекает меня, своим образом зовет ознакомиться.» — Господин Мин? Вы… — менеджер удивился тому, что его приятель, оказывается, был все время здесь. Замечая на своем столе чужие стопки заполненных документов, связку незнакомых ему съёмных носителей, портмоне и покоцанный ноутбук из приемной господина Мина, Гёнвон пришел к выводу, что мужчина набрался смелости находиться рядом с неизвестным ему существом, способным нанести невероятный урон по человеку своим неуравновешенным положением — быть точнее, равновесие было полностью разрушено, и единственное, что всех спасало от катастрофы — наверное, сила воли и нетронутое величие, которое он оборонял. Юнги всегда был отстраненным человеком и очень серьезным, каким-то… озабоченным карьерным ростом и самореализацией. Постоянно в работе, в компаниях успешных людей и за сложными многоступенчатыми проектами, которые потом собирают немалый доход и развивают компанию на международном рынке — но это все не так важно. Важно то, что Гёнвон все время думал, что людьми Юнги не увлекается. Да что уж там людьми — кто бы то ни был, этот мужчина равнодушен ко всему. Оказывается, что-то его сердце заставило встрепенуться. Неужели Глизе смог встормошить этого человека? Как-то пробить на заботу? Не то чтобы Юнги был черствым и меркантильным, каким-то бессовестным или жестким человеком, без моральных устоев или же очень апатичным и грубым — нет, господин Мин веял своей аурой драгоценной персоны. Но, кажется, его интерес к неизвестной фигуре был неоправданно высок. Со стороны так удивительно выглядит — он смотрит на Глизе, сидя рядом на стуле, поправляет полы развевающейся одежды и не боится изучать пальцами поверхность божества — его сплетения вен, что горячие до невозможности, холодную кожу, мягкость тусклых волос и сухость губ, шелковистость одежд и закоченелость тела. — Что, коллега? — Странно, что вы… беспокоитесь о нём, — судорожно вздохнул мужчина, почесывая затылок. — А почему я не должен? — задается новым вопросом Юнги, изгибая бровь в непонимании. Его пальцы скрещены меж собой и сложены на колене, подрагивающем от внутреннего беспокойства. Сложно понять. Мужчина вздыхает снова, садясь за рабочий стол и поворачиваясь лицом к старшему по должности. — Я очень ценю то, что вы беспокоитесь о моем друге и проводите свое время за помощью нам, но… я не понимаю, что вас влечет это делать, — оправдывается Гёнвон, опуская виновато взгляд. — Мне казалось, вас такое вообще не интересует, но в какой-то момент вы… — Мне страшно, что такое прекрасное существо может пострадать, — сознается мужчина, прежде чем взять свои вещи и покинуть кабинет, напоследок желая удачного рабочего дня. Гёнвону не по себе. «Я хочу позаботиться о нем…» «У нас ничего не получается!» — разочарованный крик Мингюна содрогал комнату не хуже пульсирующего Глизе, что до сих пор хранился в стазисе, терпя мелкие изменения в своей природе. Сулан смотрела на него и с каждым днем становилась все хмурее: время на исходе. Совсем скоро все может просто исчезнуть. Она пропиталась родительским чувством к незнакомому ей существу, но падшая Глизе чувствовала родню и ее сочувствие было прискорбным. Сулан боялась увидеть, как умирают божества. Она не хотела бы знать, какая смерть могла застать и ее. — Черт возьми! Мы думали, электрический ток поможет! — вспыхивал негодованием парень, тряся пустым оружием перед носом у Гёнвона. — Это же одно и то же, что и та же самая молния! Почему он не зарядился? Он же пытался, я видел своими глазами! — Вот почему его тело снова перевернулось… — вздохнула девушка, складывая руки на груди. — Но, к сожалению, Око можно зарядить только стихией. А по прогнозам… это будет не скоро. Мы можем даже не успеть… Осталось совсем немного. Они так безнадежны. По телу божества побежали амарантовые трещины. «Можно уже раз двести в отпуск податься, пока эта гроза наступит…» Ничего не менялось. Кроме Чимина, который свернулся эмбрионом. Сила, с которой вырывалась темная материя из бога, стала ощутима в разы — листы бумаги слетали со стола при стоячем воздухе. И кроме господина Мина, что стал чаще появляться в кабинете Гёнвона, созерцая Глизе с невероятной печалью в глазах. Мужчина прятал руки в пиджаке, скрывая покусанные ногти, и чаще — взгляд. Он был каким-то понурым, будто потерял жену. По нему было видно, что он тоже ждал грозы. Хоть и не было планов делиться с ним всякими нюансами, Сулан рассказала ему о стихии, энергии и свете, в котором нуждается существо. Чимину, наверное, очень больно. Чувствует ли он что-нибудь? Как его тело трещит по швам подобно умирающему светилу, готовому разорваться и умереть, оставив после себя яркие разводы из звездной пыли и выброшенного газа? Его лицо величественно и спокойно, но в уголках глаз видно тяжесть и что-то сроду морщин из-за головной боли, которую стараешься вытерпеть до последнего. Юнги сострадает. Юнги беспокоится. Господин Мин ждет снисхождения небес. Кажется, он даже страдает немного. Что же такое с ним случилось? Прочувствовал красоту? Нашел свое пристанище? В сердце осколок залетел? Взрослые мужчины не балуются любовью с первого взгляда. По крайней мере, Гёнвон так думал. Он был убежден в этом, пока господин Мин не стал бдеть за божеством, покоящимся в позе сотворения. Новое ясное утро. Снова работа. Бумажная волокита, конференции, кофе в буфете и документация для архива. Гёнвон шел бок о бок с господином Мином, листающим новости в телефоне, сжимая в другой руке стопку бумаг, с которой разбирался дома некоторое время. Менеджер Ким же потягивал мусс, мельком рассматривая кричащие заголовки в новостной ленте. Спокойное привычное утреннее молчание теплом оседало на плечи, пока на них не стали обрушаться редкие тяжелые капли надвигающегося дождя, внезапно настигнувшего город. — Что? Мы дождались? — не веря своим ощущениям, мужчина поднял голову и осмотрел небо, потихоньку сереющее. В глаза стали попадать капли, а затем хлынул ливень, застилая туманной пеленой даль. Господин Мин подхватил коллегу под руку и по-быстрому завел в здание, отряхивая плечи пиджака от неуспевших впитаться капель дождя. По звукам, поднимался сильный ветер. Будет буря?.. — Надо поторопиться! Пока вокруг стояла суматоха, ненормальный порыв стихии затянул небо чернеющими тучами, обрушив сильный ветер на город, заливая его дождем. По всем станциям начали звучать сообщения о шторме и мерах безопасности, а потом в панорамных окнах засверкали молнии, ведущие под руку за собой оглушающее грохотание. Все было бы хорошо, если бы Гёнвон не боялся грозы. Находясь у себя в кабинете, застеленном темнотой улицы, едва разбавляясь светом от плавающего в воздухе тела Глизе, мужчина жмурился от громких звуков, настигающих его. В руках покоилось Око Каллисто, искрящееся, обжигающее пальцы. Юнги залетел в кабинет несколько позже, когда у него уже ничего не было в руках, кроме собственного самообладания. — Вещают, что шторм очень сильный! — громко говорил Мин, выводя коллегу в коридор, где было несколько тише. — Просят не высовываться на улицу, и судя по всему мы домой не выберемся до следующего утра… — Да какая разница! — шмыгнул мужчина, утирая манжетом выступившие слезы. — Мы вообще не об этом должны думать!.. — Я помню, коллега, — вздыхает мужчина, давая возможность схватить себя за руку. — Я взял ключ на чердак, так что пошли побыстрее, пока нас не заметили и не затащили в эвакуацию. По лестнице бежать больше пятнадцати этажей было физически сложно, но на что бы не повелся Гёнвон вместе с напарником, жаждущим помочь божеству, кажется, даже больше, чем Сулан и Гён вместе взятые. Наверное, ему даже не понять такого же аномального притяжения господина Мина к этой занебесной частице, залетевшей в Земное царство. И, кажется, в его сердце. На крыше было страшно. Дождь своим напором прижимал к поверхности, не давая поднять голову, а ветер сбивал с ног, отчего мужчина схватился за поручень лестницы и присел, осматривая просторы города, затянутого тьмой, рассекаемой яркими молниями, окрашивающими облака в пурпурный, практически кровавый. Гёнвон хотел было лечь ничком и расплакаться, держась за дверь и рассматривая сквозь ресницы обстановку. Как им выйти к краю здания, когда любой внезапный порыв ветра может забрать их хрупкую жизнь? — Что нам делать? — громко спросил Юнги, поворачиваясь к растерянному коллеге. — Нам надо… предать Око стихии… — еле выдавил парень из себя и вздохнул, собираясь силами. Он готовился бежать. Мин встревоженно сглотнул и скептически посмотрел на коллегу еще раз, но в следующую секунду он вырвался под жестокий и никого не щадящий шторм, буквально выбрасывая оружие вверх, позже заваливаясь назад, закрывая уши руками, когда молния осветила его лицо и пронеслась над головой. Юнги хватил коллегу за руку и затащил в укрытие, ладонью прикрывая глаза от ярких вспышек света, чтобы рассмотреть то, что не поддавалось никакой логике: Око Каллисто зависло в воздухе, начиная двигать своими орбиталями и сложной архитектурой, зажигаясь. Символичные девять лун, созвездия и солнечные лучи вспыхнули вокруг Ока, и оно вознеслось к облакам, хранящим в себе острые молнии и россыпь дождевых капель, разбивающихся с остервенелостью о все, во что врезаются. — Не может быть… — Гёнвон сидел на коленях с открытым ртом, наблюдая за оружием, насыщающимся энергией неба, впитывая в себя свет молний, осаждающих его — кормящих. Страшно красиво и опасно. «Чем я мог бы пожертвовать, чтобы помочь божеству остаться в живых? — думалось Юнги, пока они укрывались от завывающего ветра, сносящего все на своем пути. — Так странно… Я так часто думаю о нем. Я просто… просто пошел за документами, совсем не рассчитывая на то, что меня озарит неземное величие и красота того… бога. Мне страшно думать о том, что… потом… произойдет. Я боюсь думать о смерти. Это существо не заслуживает смерти.» Времени прошло точно много — мужчина уже успел привыкнуть к внезапным вспышкам и гремящим звукам, ударяющим по ушам. Юнги же сидел рядом и посматривал вдаль скучающим взглядом. Его плечо изрядно вымокло под дождем, когда пиджак коллеги уже подсох. По городу продолжали транслировать уведомления о безопасности и мерах предосторожности, потому что стихия слишком сильна, чтобы быть безопасной. — Юнги! Господин Мин! Смотри! — мужчина ударил задумавшегося мужчину в грудь, отвлекая того от своих мыслей и направляя взгляд в небо, где, напитавшись, Око спускалось к земле, полыхая своей прежней могущественностью. Неприкасаемостью. — А что… — мужчина запнулся, приподнимаясь на ногах. — Что нам делать? — Забрать… Его надо забрать… — всхлипнул Гён, прикрывая глаза ладонью. — Чтобы оно работало, надо проверить, что оно на самом деле работает… «Это надо прыгнуть с крыши?..» Гёнвон боится. Он на грани истерики бьётся в панике, лепеча что-то про их общую безысходность и напрасные труды. Ему страшно, безусловно, как и Юнги, что посчитал своим долгом помочь даже ценностью собственной жизни. Кажется, что-то внутри его просит об этом. будто ему нечего терять. Что-то его зовет на помощь. «А мне есть, что терять? — вдруг задался вопросом Юнги, поднявшись на ноги. — Я никогда в жизни не пытался спасти кому-то жизнь. Ни во имя любви, ни как коллега или брат. Я никогда не любил так, чтобы хотеть стать жертвой подношения.» — Если со мной что-нибудь случится, — начал тот, перекрикивая шторм, — знай, что я всеми вами дорожил и буду делать это до последнего вздоха! — Нет, стой! — Гёнвон не успевает спохватиться и остановить мужчину, стаскивая с него пиджак, испуганным взглядом осматривая вещь в своих дрожащих руках. — Не надо, Юнги!.. «Гёнвону было бы грустно, если бы его друг, вероятно, превратился в утекающие пески времени… Мне было бы грустно. Кажется, шторм бушует внутри меня.» По алгебраическим законам минус на минус равно плюс? А в жизни так работает? Наложить на стихийное бедствие бедствие мечущейся влюбленной души и поставить на кон что-то дороже собственной жизни. Но последнее, на что он смог посмотреть без боли и убийственного страха, так это то, как мужчина выбежал под дождь и вскочил на ограждение, после предав себя воздуху, оказавшись за бортом своей безопасности. Спрыгнул. Его тело обхватывает поток воздуха, словно теплый плед. Юнги чувствует окрыленность и то, как он возносится к небу, касаясь пальцами пылающего Ока. Закрывая глаза, мужчина пальцами ощущает жар, который то и дело касается его, а потом пропадает, удаляясь. Стремительно летя вниз, Юнги вспоминает прелестные черты лица Глизе и его всемогущество, окутывающее своим величественным плащом его изящную фигуру. Казалось, так и заканчивается жизнь. Что в этом находят окрыленные самоубийцы?.. Они думают, что птицы, отправляющиеся в далекую светлую жизнь белым голубем? Поджимая пальцы на ногах и вставая иглой по течению воздуха, мужчина не чувствует пространства, не знает, как далеко от него земля. Что-то могущественное держит его за плечи, подхватывает слабое человеческое тельце и несет вдаль, как ребенка. Под ногами вдруг появляется опора, которую Мин ощущает пальцами рук, когда оседает еще ниже. Неужели сработало? Неужели его жизнь была спасена и подхвачена чем-то чувственным и божественным? Соизволившим показать свое снисхождение? Открывая глаза, Юнги замечает, как рассекает воздух своим телом, как несется на платформе вокруг здания и плавно причаливает, падая с нее и врезаясь руками в арку входных дверей, опуская голову, вскруженную полетом. Что это было? Он ничего не понял. Колени подкашивает, становится тяжело и невыносимо. До сих пор кажется, что под ногами нет опоры — что он до сих пор летает среди городской пыли и, вероятно, облаков в своем сознании. Небо светлеет так же быстро, как и затянулось несколько часов назад. Дождь прекратился, будто по щелчку пальцев — закончился резерв у небес. Грохотание только эхом отдавалось где-то в закоулках Сеула, пока Око вознеслось на уровне глаз мужчины, соблазняя своей красотой и ненормальностью. — Черт возьми! Я так напугался! — навстречу ему выполз Гёнвон, едва как спустившийся с крыши вниз, наверняка заметив, какими маневрами коллега был подхвачен силами божества. — Ты жив!.. — счастливо осматривая ослабшее тело мужчины, Ким даже не пожалел для него своих объятий, после чего зовом руки понес с собой Око Каллисто, оставляя господина Мина одного, в дверях, промокшего и запыхавшегося. Сердце до сих пор не вернулось на свое законное место. Его затащили внутрь бухгалтеры, заметившие фигуру, стоявшую на улице, посчитав его испуганным и лишенным возможности передвигаться. Юнги поплелся в свой кабинет. Его сердце, кажется, дрогнуло до судорожного вздоха. Чимин мерцал. Его тело искрилось аметистовыми крошками, казалось, разрушая последние вкрапления прочной оболочки, сдерживающей его от взрыва. Гёнвон едва успевает всучить ему Око, которое поместилось между рук Глизе, в своем привычном и родном месте. Где и должно быть, как недостающая часть тела, вернувшаяся на родину. Он вспыхнул. Так ярко, что мужчине пришлось отвернуться, чтобы не ослепнуть от света, заполнившего кабинет. Опустив взгляд под ноги, он заметил, как темная материя сгустками сочилась из трещин, образовавшихся в теле божества, а затем рассыпалась в крупицы, исчезающие на глазах. Глизе зашевелился, выпрямился и сложился в свою первичную позу сияющей звезды и божественной фигуры. Сила Каллисто замещала тьму, разрушающую его оболочку, воскрешала божество, приводила в движение, насыщала светом и новой жизнью и поднимала ввысь. Вены вновь врезались обратно в кожу, волосы побелели и покрылись каплями жемчуга, а корона, ранее раздробленная на осколки, воссияла ярким нимбом. По постулатам Полуночной Резиденции… По созвездию божественного мира Девяти Лун… Во имя Адониса и Каллисто… Глизе воспевает свою бесконечность! Эпсилон открыл глаза. Он снова видит этот мир. — Чимин… ты… — задыхался Гёнвон, смотря на божество, которое привычно и безэмоционально проверяло свою целостность, кружась в воздухе, как рыба в воде. Кажется, теперь его руки наполнены прежней силой, способной рассечь пространство, воссоздать все, что угодно. — Жив, — констатирует факт Глизе, опускаясь на ноги, развевая пальцами свою волшебную ауру, пряча в пространстве «сердце». — Я рад, что я жив. Он встречается взглядом со своим другом, а затем учтиво улыбается, помня о негласном правиле: «На Земле — человек». Поэтому легким движением мужчина обретает другую форму своего существования, более простую, хрупкую, в какой-то степени безнадежную. На плечах оказывается белая рубашка, самая простая, когда-то воссозданная им самим, а на ногах — брюки, скрывающие его босые ступни. Волосы теперь щекочут шею своей длиной, а глаза не пугают белизной и звездным омутом. — Я тебе дам ботинки, если требуется, — забеспокоился мужчина, не находя в себе смелости прикоснуться, до сих пор подрагивая телом. — Кто это был? — Что? Чимин обернулся к Киму и хмыкнул, складывая руки за спиной. — Я хочу знать, кто спас мне жизнь. — Если честно, много кто приложил к этому усилия, — начал оправдываться Гёнвон, но взгляд божества сразу дал понять, что тягомотина сегодня не приветствуется, — но вот твою штуку зарядил один мой знакомый… — Кто? — Господин Мин, — выдохнул мужчина, потирая глаза и доставая из-под стола запасную обувь. — Он с крыши ради этого спрыгнул, придурок. Око было слишком далеко от края, поэтому руками словить не получилось. Задумчивое мычание последовало ответом, а затем божество от непривычки плюхнулось на диван, где провело большинство своего времени после несчастного прибытия на Землю. Разминая стопы и натягивая ботинки, парень огляделся, вспоминая знакомые очертания кабинета своего знакомого. — Отведи меня к нему прямо сейчас. Менеджер не мог не повиноваться. Уже желая провести парня до лифта, тот его остановил в желании переместиться более быстрым способом, но всё-таки потерпел небольшое крушение — Гёнвон помотал головой и сказал, что он против таких авантюр. Получив новую угрозу, смягченную недавним воскрешением из полумертвых, Чимин согласился пройтись по зданию, хмурясь на перешептывания оживших работничков, замечающих его дрожащие колени. Ходить он не любит. Юнги сидел у себя в кабинете, немного расстроенный и потрясенный, но по обычаю погруженный в работу. Он даже не заметил, как в кабинет ворвалась величественная фигура парня, ради которой он пожертвовал собой. Лишь потом поднимая взгляд на него, Юнги понимает, насколько его сердце нуждалось в этой картине — созерцать живое лицо божества, изучающего его отнюдь не скромным, благодарным взглядом, хранящим внутри зрачков едва уловимое восхищение. Что-то щелкнуло внутри мужчины — он, вероятно, подумал, что влюбился. Но на деле — не знает. Божество смотрит на него молча, улыбается кончиками губ, а потом подходит, покосив осанку, и касается пальцами блестящего лба, обводя вокруг его головы тонкую, несуществующую нить. А потом бархатным и уверенным голосом заявляет: — Я тебя короную.έψιλον
Я позволяю себе ворваться в вашу жизнь. Мое письмо будет странностью для вас, но я бы хотел выразить свою глубочайшую благодарность со всеми почестями Полуночной Резиденции за то, что вы сделали. Но помимо того, что вы были на грани жизни и смерти, отдавая свою жизнь в ответственность непосредственно мою, я не могу отговориться лишь человеческим «благодарю». Мое тело откликается на вас несколько ярче, чем я ожидал. Оно, как и я, в своем здравом уме, не успевшем рассыпаться под влиянием раскола, нуждается в вас и вашем покровительстве. Я признаюсь вам в своей чистой благодарности и счастии. Мои грезы заполнены вашим образом, который я воссоздал украдкой, наблюдая за вами. На вашем лице так редко скользила улыбка — мой любимый момент. Я со своими эгоистичными желаниями бы хотел думать, что вы помнили обо мне…
Он появился внезапно, так тихо и даже без любого намека на то, что может найти его в великом пространстве. Единственное, что сопровождало Юнги на протяжении нескольких недель — посланное ему письмо, которое способен прочесть только он. Но Мин ни разу не смог этого сделать — он снимал печать раз за разом, раскручивал магический сверток бумаги, порой тонувшей в космической материи и россыпи звезд, но урвать запечатленный там текст не мог — туда всегда смотрел кто-то еще. Даже дома попытки были урезаны внезапной работой. Но Юнги был уверен, что это с роду любовное послание, переданное очень престранным образом: в одно утро оно просто лежало на тумбочке рядом с кроватью, а на любые вопросы Гёнвон ему отвечал, что не знает, как это произошло. Порой он говорил, что его милый божок часто грезит о небывалых просторах Резиденции, о любви и желании обрести внутренний покой после пресеченного раскола. Вечером Юнги лишь зашел в комнату ради документов, с которыми он работал вне компании, но весь настрой мигом пропал, когда перед его взором очутилась знакомая статная фигура Чимина, облаченного в обычную белую рубашку «на запа́х» и длинные атласные штаны, скрывавшие ступни. То, в чем он был, когда заявил о своем желании короновать Мина. Прошло много времени с того дня — единственное, о чем Мин не знал, так это сама коронация. Что это такое в понимании божества? Как это подействует на Юнги? Юнги как будто обездвиживает при виде божества. Он так похож на человека, и, вероятно, это есть один из тех образов, которыми он смог овладеть за период своей великой жизни. Он совершенно не выглядит убийственно-разъяренным, без величия, в котором он явно мог предстать перед ним, без тех атрибутов, с которыми Юнги столкнулся в момент поисков и ожидания стихии. Юноша с мягким взглядом, уверенностью в зрачках и в расслабленной позе. Мину кажется, что он рад его видеть. Даже так, без приглашения, без предупреждения — он просто навестил его, как в тех сладких грезах перед сном, когда мужчина думал о нем без всякой на то причины. Чимин… был притягивающим. Красивым и… обволакивающим. Он одновременно опускал тебя на колени, плескаясь в своем величии, и заставлял взлетать, ощущать себя на крыльях смешанных чувств. «Я думал о вас целую вечность…» — Здравствуй, господин, — вдруг произносит Чимин, оживая, пуская по телу волну энергии. Стал на оттенок теплее, на лице вырисовалась игривая улыбка, даже не то чтобы игривая, а довольная. Чимин купается в счастье — по глазам видно. — Вы, однако, не прочли мое письмо, но мне стоило догадаться, что у вас не будет ни минуты свободного времени на изучение? — Ваш визит ко мне состоялся лишь по этому поводу? — приподнимает в вопросе бровь мужчина, делая шаг вперед. — Как вы здесь оказались? — У меня есть причина более важная, нежели это, — фыркает парень, скрещивая руки на груди, — мои мысли просто переполнены вами, я не могу думать о чем-то другом или находиться в тех местах, где не смогу восполнить свои желания. Юнги усмехается, разглядывая божество, стремительно приблизившееся к нему. Но стоило ему открыть рот, как он замер, чувствуя онемение верхней части тела. Странное ощущение, но от этого явно становится неловко. Мин чувствует чужой вздох под ухом, едва уловимое касание губами кожи на ключицах, прикрытых домашней футболкой, и, кажется, тихое хныканье. И он просто не может оторваться. Будто его что-то удерживает. А затем становится обволакивающе приятно и слишком хорошо, будто бы он попал куда-то в запредельный прекрасный мир грёз. — Что это? — учтиво интересуется он, опуская взгляд на светлые волосы Пака, кажется, все также стоящего возле него вплотную. — Почему я… — Это обычаи Резиденции, — спокойно говорит Чимин, выдыхая и отстраняясь от мужчины, давая ему свободу движений — теперь понятно, кто держал над ним контроль. — Как бы эгоистично это не выглядело с моей стороны, но это жест глубокого признания и… может быть… вы бы сказали, что это любовь. «Любовь?» Юнги кашлянул, чувствуя прилив крови к своим ушам и щекам. Он не просто краснеет — горит, вспыхивает неловкостью, но все так же овладевает своими эмоциями. — Вы случайно… — он запинается, подбирая слова, чтобы выразиться точно и метко, без лишних прелюдий речи. Он чувствует себя неоднозначно: ему, кажется, так хорошо рядом с божеством, он мог бы похвастаться своими наблюдениями и сокровенными мыслями, но в то же время все происходит так спонтанно, быстро и не понятно, почему Юнги не может определить, любовь ли это с первого взгляда или чары, наложенные на него, отчего он ведется на это милое лицо и волшебную улыбку уверенными и серьезными глазами. — Не инкуб? — Что? — кажется, с насмешкой переспросил Чимин. — Иначе я не знаю, как объяснить свое желание быть ближе к вам, — на грани слышимости продолжил Юнги, сглатывая ком, образовавшийся в считанные мгновения, — то есть… может быть, вы влюбляете в себя намеренно? Или же… — Если бы я только мог, — грустно произносит парень, опуская голову и пряча глаза за светлыми, едва вьющимися нежными волосами, — но я… — его голос сбивается на мгновение, — вы спасли мне жизнь, а мое тело помнит, с какой заботой вы относились ко мне во время моего беспамятства. Они встретились взглядами. Юнги на мгновение показалось, что в некогда уверенных глазах проскочила нотка болезненности и тоски. В голове столько мыслей — ни одну Юнги озвучить не может. Не смеет. Его спутник стоит напротив, дрожа плечами, обтянутыми белой сорочкой, а затем он снова врезается в зону своего зависания, сковывая Юнги так же внезапно, как в первый раз. Он продолжает: — Я нуждаюсь в покровителе, — громко заявляет Чимин, касаясь горячими губами чужой шеи, щекоча, — я хочу, чтобы вы были им. Какие бы человеческие предрассудки или слабости вас не постигали в данный момент, но вы должны знать, что моя жизнь в ваших руках после того, что вы сделали. Я просто обязан дать вам корону. Я нуждаюсь в вас. Мин позволяет себе коснуться статной спины руками, приобнять, показать тем самым, что он хотя бы расположен к нему, а не просто стоит с кучей бумаг в руках и содрогается в своих мыслях. Юнги правда не понимает, что сейчас творится с ним. Это похоже на признание в любви. Они виделись так мало, но, кажется, знают друг друга так долго. Юнги наблюдал за божеством на протяжении долгих месяцев, пока они ждали благословения на стихию, что переросла в ужаснейшую бурю, нанесшую сокрушительный удар по городу, спокойствию людей. Он многое делал, боясь, что что-то пойдет не так — даже позволял себе поправлять одежды и полыхающие раскаленные вены, рвущиеся куда подальше от тьмы, бушевавшей в теле Глизе. Юнги понимает, что он так и не видел его в истинном обличии. — Называй меня Юнги, — мужчина напрягается, прежде чем у него получается разорвать очередное сцепление, — просто Юнги, мне бы хотелось слышать это от вас. Может быть, даже без официоза… — Не указывай мне, — бурчит юноша, схватившись за рукава футболки мужчины. — Какой человеческий жест похож на это?.. — игнорируя твердую просьбу, Юнги проводит рукой по ровной спине Чимина, пальцами ощущая выпуклость позвонков и сведенные лопатки, что свойственно хорошей осанке. Чимин опускает взгляд, хмыкая заместо того, чтобы пожать плечами в незнании. Ему наверняка многое известно, но даже у божественных образов совершенно разные понятия взаимоотношений, любви и жестов ее проявления. — Интимный жест, — повторяется Пак, соединяя их взгляды. Юнги может разглядеть внутри зрачков юноши сплетения созвездий и в радужке даже находит следы космического лилового. — Это похоже на поцелуй? — задается вопросом Юнги, придерживая божество за талию, пока тот беспрерывно изучает мужчину, ожидая на свое желание ответ. Но смятение на лице Глизе говорит о том, что он не понимает Юнги. Кажется, это будет сложно. Может быть, не так уж и безнадежно. Бровь юноши изгибается в вопросе и некотором смятении, отчего на лице Мина улыбка расцветает и румянцем щеки наливаются, осознавая, насколько их миры разные и далекие. — Мы… прикасаемся друг к другу губами, говоря так о своих чувствах. Такое… скромное движение… — Покажи мне, — заявляет Чимин, опуская руки и приподнимая голову, внимательно изучая то, как губы Юнги дергаются в улыбке и затем размыкаются, в ту же секунду становясь блестящими благодаря юркому язычку. Мужчина с трепетом равняется с ним, опуская томный взгляд на лишенное мимики лицо, в первую очередь — на чужие мягкие губы, кажется, такие девственные и сахарные. «Я хочу чтить традиции того, кто станет моим покровителем», — шепчет парень, поджимая пальцы на руках и упираясь в предплечья спутника, плавающего в неловкости и коротком замешательстве — насколько правильно он все делает? По какому течению движется? Что происходит внутри него? Касание такое теплое, даже жгучее, мягкое и, вероятно, пробивающее током всё тело. Юнги лишь коснулся его уст, пробуя, ожидая реакции из-под прикрытых глаз, но видит лишь мертвое внимание к его действиям. Холодные пальцы сжимают предплечья, покрывая дрожью пылающую кожу. Он делает это еще раз, наклоняя голову, застывая немного дольше, кажется, прижимаясь сильнее. — Ты просто… — заикается Мин, наскребая в себе остатки уверенности и невозмутимости. Оказывается, и серьезные люди могут быть испуганными и в какой-то мере неловкими, как в свой первый раз. — Идешь со мной в такт, навстречу… Я могу попробовать твой язык… Чимин забавляется, играя своими эмоциями при помощи бровей, красиво подчеркивающих его лицо. Не меняя своей напористости учиться, он в легком смятении размыкает губы и высовывает кончик языка, думая, как это выглядит. Юнги лишь хмыкает и удивляется, ничего не говоря в ответ. Примыкая к пленящим губам вновь, мужчина толкается языком внутрь, проскальзывая по чужому, проглатывая резкий вдох. Божество доверяет себя Мину, позволяя брать верх над ним, пока Глизе ничего не понимает, изучая каждое движение, со временем вливаясь в такт. Чимин едва двигает губами, пытаясь не сбиваться, но в итоге застывает, расслабляясь, лишь поднимая руки и обхватывая мужчину за плечи, удерживая спину ровной. У Юнги хорошо получается ласкать его губы. Кажется, он успел преуспеть в любовных делах, теперь забирая у Чимина его девственность, даря приятную эмоцию в грудине и пищу для мозгов. Вот каково это — целоваться. Касаться губ спутника и обводить их по контуру горячим и влажным языком, проводить юрко по дёснам, чувствовать жар чужого рта и сплетаться в красивейшей связке танца, а затем оставлять мокрую дорожку на подбородке, обжигать сбитым дыханием, а потом — повторять заново, без остановки, с нежностью касаясь ладонями тела, шеи, щек и поглаживать похолодевший затылок, накручивая волосы на пальцы. Чимин решает, что это сравнимо тому, что он испытывает при сопряжении тел, располагая свое лицо над ключицами. Но точно менее сладко, нежели это будет сделано не им, а парой. Чувства вмиг обостряются, и Чимин неловко сжимает губы, пряча хныканье, когда Юнги находит момент зависания. Юнги следует тому, что принимает чужие традиции с таким же нескончаемым интересом, как сделал сам Глизе. Кадык дергается, а вздох покидает уста Пака. Юнги чувствует, как парень напрягается, как его коленки становятся неспокойными, а руки судорожно хватаются за бедную футболку мужчины — не выносит. И также не может оторваться — Юнги его держит. Наловчился, пронырливый человек! Это так… непостижимо. Чимин давно не ощущал себя так. А как «так»? — Я хочу еще, — тихо шепчет парень, вжимая ладонь в грудь Мина, когда тот отстраняется от его шеи. Он боится подпустить его еще раз и заставить поклоняться себе. По крайней мере потому, что его голова остается пустой. Чимин дает себе слабину перед горячим чувством внутри себя. Ему нравится этот человек. Он спас его. Он уже захватил его — и каким бы это чувство не оказалось, любовь или же долг за жизнь, всё равно. Оно вытекаемо, обтекаемо и подвержено химической реакции. — Уложи меня на кровать и сделай так еще раз. Голова Чимина опускается на мягкие, окутанные прохладой подушки, а его белые волосы растекаются по темным наволочкам. Глаза, такие красивые, наблюдают за робостью на лице мужчины, нависшего сверху, буквально усевшегося на бедра божества, прижав тонкие запястья к прохладному, наощупь приятному и гладкому покрывалу. Кажется, его тело светится даже в образе человека. Чимин — величественная звезда, прикрывшаяся от человеческого взора, не считая их достойными взгляда на его могущество. Но оно пропитывает каждую частицу его тела, вычерчивая на коже созвездия, завораживающие Юнги. Он склоняется над юношей и исполняет его нескромную просьбу, наслаждаясь энтузиазмом, встретившим его дрожащие губы. Чимин не такой робкий, как мог показаться поначалу. Ему просто стоило освоиться, как тут же его доминантность вырвалась наружу, решая заставить опустить головы всех непокорных (очень условно). Он быстро учится и запоминает движение тела, воспроизводя само наслаждение на свет. Юнги не хочет потеряться в этом сладостном порыве, но и запретить перенять могущество не может — права не имеет. Божество, изобилуя внутренней силой, пульсирует телом и приподнимается, опрокидывая мужчину на спину, обхватывая такой же холодной рукой шею Мина, очерчивая обтянутые кожей сосуды тонкими пальцами. В одно мгновение Юнги так печально смотрит на него, порываясь что-то сказать, и Чимин дает ему возможность пожаловаться на свои чувства. — Я не понимаю, что чувствую по отношению к тебе, — вздыхает парень и еще раз касается его губ, отстраняясь с такой же неохотностью, какая копится в груди Глизе слушать чужие доводы. — Я не знаю, что ты делаешь со мной и что по итогу делаю я… — Думай, что хочешь, — обвивая шею Мина, Чимин притягивает мужчину к себе, заглядывая в заинтересованные полуприкрытые, но внимательные глаза, — мне все равно, что ты думаешь обо мне или не знаешь, как назвать свое желание. Ты подчиняешься мне прямо сейчас. «Я подчиняюсь ему». — Если я стану твоим покровителем, ты станешь подчиняться мне? — вдруг задался вопросом Юнги, встречаясь с серьезным взглядом Чимина, оглаживающего напряженные плечи мужчины. — Нет, — на смешке утверждает Чимин, прикрывая блестящие в теплом свете губы. Пальцами очерчивая ямку над верхней губой, он самодовольно наблюдает за спутником, что обводил свои дёсны языком, позже толкаясь кончиком в щеку, позволяя себе немного больше, нежели просто лежать напротив и поддаваться желаниям божества. — Я хочу увидеть тебя… — вздыхает мужчина, прикусывая губу в тот момент, когда различает смятение и недоумение на лице юноши. Он что-то не то сказал?.. — Ты видишь меня прямо сейчас, — парень приподнимается, усаживаясь, а затем опускает свой до бесконечности таинственный взгляд, пронизанный тонкими нитями личного превосходства. — Ты — Глизе, — констатирует факт Мин, заводя руку за голову, прикрывая на секунду глаза, прежде чем снова обратиться к Чимину, скрестившему руки на груди, — я бы хотел… увидеть тебя настоящего. «Настоящего…» Его лицо едва скрашивается изумлением, а затем Юнги замечает нотку печали и волнения, разрушающего образ надменного самодовольного бога, который знает свое место и имеет право указывать место другим. Белые шелковистые локоны скрывают этот хмурый взгляд, не давая Юнги засматриваться на несовершенство и сомнения в собственных убеждениях, но все-таки Чимин соглашается. — Хочешь видеть меня настоящего? — задается риторическим (в контексте) вопросом Пак, потихоньку слезая с кровати и поворачиваясь лицом к мужчине, пленившего его и так удачно распорядившегося его бесконечной жизнью. — Думаю, тебе бы стоило побояться меня, а не так беззаботно просить о моем снисхождении, — в его голосе звучит прежняя уверенность. То, как глубоко и плавно он разговаривает, как усмехается, элегантно прикрывая самодовольную улыбку, утонченными движениями распространяя вокруг себя частицы света, завораживающие Юнги в очередной раз. Вокруг парня появляется едва видимая орбиталь, по которой он пустил спутник с широкими кольцами, а затем над головой божества появились девять фаз лун, вспыхивая нежным сиреневым, прежде чем погрузиться в глубокую темноту, разбавляемую голографическими переливами, так же быстро пропадающими в темно-фиолетовой дымке, окружившей тело, засветившееся в посеянной темноте. Вокруг него точечно вырисовались созвездия, и Юнги заметил, в какой момент он завис в воздухе, отрывая босые ноги от пола. Вместо рубашки и длинных брюк на нем оказались белые одеяния, смутно напоминающие божественные, представляющие из себя шелковую ткань, закрепленную на высеченной талии широким поясом с тонкой симэнавой. Потихоньку по его посветлевшему телу поползли проводки — сплетения вен, впиваясь в светящуюся кожу, начиная от кончиков пальцев ног, заканчивая аккуратным лицом. В руке вдруг воссияло Око Каллисто, за которым так долго гнались, блестя своей жемчужиной внутри, также воссоздавая лунные фазы, говоря о своем происхождении. Юнги бы даже сказал, что Полуночная Резиденция должна страдать, раз позволила себе свергнуть прекрасного принца. Вдруг его белые вьющиеся волосы опустились до таза, тяжестью упав на расправленные руки, удерживающие направляющую силу, и рассыпав капли-жемчужины по полу, слетевшие с белоснежных прядей. По венам в ключицах поползли полоски света, после чего на его голове, вспыхнув ярким звездным взрывом, распустилась россыпь лиловых и серебристых кристаллов. А затем и остальная масса величественной короны, сдерживающей в себе дневной и лунный свет, посылая по длинным прутьям фиалковые огоньки, сплетавшиеся в новые звездные объединения. Глаза Глизе побелели, а радужка налилась ртутью — металлическим блеском, а руки показались длиннее, чем были — последнее, что заметил Юнги: оказывается, у Глизе опасно острые ногти, как у хищника, готового разорвать свою жертву на куски. — Черт бы тебя побрал… — вздохнул Юнги, подорвавшись с места, завидев, как за спиной Глизе появился невероятный топор, больше чем-то напоминающий копье с размашистым лезвием. На рукояти бантом перевязана лента с развевающимися на легком ветерке колокольчиками, разбавляющими тишину своим звоном. Серо-лиловый туман практически рассеялся, будто его и не было, и Юнги наконец рассмотрел божество, скрывшее в неизвестности свое оружие. Око тоже рассыпалось в лунную пыль по жесту руки, на что Юнги лишь раскрыл в удивлении рот, оказываясь ровно напротив парящего существа. Он такой невесомый, такой красивый и могущественный. — Как… тебя все-таки зовут?.. — Эпсилон, — спокойно произносит Глизе, раскидывая созвездия по комнате, погружая ее в сумрак. Сиреневый туман пополз по полу, холодя стопы, а Юнги на языке вертит божественное имя и воздыхает по нему, боясь прикоснуться. Он едва ощутим в воздухе, совсем как перо. — Невероятный… — мужчина прижимается к Глизе вплотную, поднимая глаза на лицо божества, опустившего свои руки на плечи Юнги. Он был в своей привычной среде — в воздухе, не касаясь даже кончиками пальцев пола, тем самым возвышаясь над человеком. Юнги руками обводит его тело, покрытое жизненными сплетениями, размеренно пульсирующими, словно сердцебиение. — …Чимин. — Я не человек, чтобы ты позволял… — Мне страшно не чувствовать твоего веса, — вдруг произносит Юнги, смущенно опуская голову, утыкаясь в самую грудь Глизе, — я хотел бы, чтобы ты оставался весомым рядом со мной… Но он думает, что обречен. Чимин — Глизе, божество, у которого Юнги в буквальном подчинении, в его власти, в чужом законе, где его желания автоматически обнуляются. Чимин не позволит управлять собой, оставаясь неприкосновенным и независимым. Но что-то в его груди вспыхивает, когда Чимин вдруг оказывается лицом к лицу, а теперь его локти были не на его плечах, а упирались в предплечья. Он опустился ради него, став тяжестью, озадачив Юнги и дав ему особенное послабление. Я хочу тебя… Короновать… Поцелуй меня еще раз. — Я все-таки зависим от тебя, — утверждает Юнги, подхватывая божество, обвившее крепко шею человека, уставившись озадаченным взглядом в расслабленное и удовлетворенное лицо, на котором написана целая эпопея о чувстве, таком крепком и полыхающем, о котором люди сочиняют песни и воспевают его до первого разбитого сердца. — Я знаю тебя так мало, но это просто невозможно — ничего не чувствовать… ты… столько пробыл в стазисе, столько отдал ради своей жизни… — И я готов отдать еще, чтобы ты смог владеть мною немного дольше, чем ты можешь, — действительно, человеческая жизнь так коротка, что это несравнимо с тем количеством лет, сколько прожил этот Глизе, вновь воспаривший и утянувший за собой Мина, опускаясь на кровать и впиваясь в его губы с жадным поцелуем. Нетерпеливым. Совсем не отдающим холодом — теплым, как парное молоко. Вероятно, Юнги сошел с ума, раз он заводится от таких вещей. Чимин, лежащий рядом с ним, с разбросанными по подушкам волосам, а что еще больше поразило — без короны, совсем обнаженный перед ним, лишь в одних одеждах, прикрывающих его наготу. Что значит доверие? Зависимость? Влюбленность или же что-то глубже? Чимин вздыхает, когда над ключицами зависает Юнги, сжимая его бедра пальцами, чувствуя пульсацию венок, а потом шумно выдыхает, путаясь мыслями. Он не может так долго находиться в сопряжении — это настолько опасный ход, что Чимина разрывает, раскалывает на мелкие кусочки, и с каждой секундой его взрывная волна все нарастает, но потом Юнги с нежностью оставляет мокрый поцелуй ровно в ложбинке между ключицами. Ногтями царапая кожу на затылке, божество смотрит на воодушевленного Юнги, изучающего его раскрытую грудь, увенчанную россыпью звезд и вен. Крепким поцелуем он закрепляет свои нагие обещания, прежде чем протиснуть пальцы под тугим поясом, ощущая удивительный жар тела божества, что все время был холодным, как Плутон. — Поговори со мной, — просит Глизе шепотом, обхватывая ладонями лицо мужчины и притягивая к себе. Он с жаром откликается на ласку тела, тянется к разгоряченным ладоням, собирающим звезды с белёсой кожи, оставляя отпечатки своей любви. — Ты невероятный, — вздыхает Юнги, губами смазанно касаясь щеки, подставленной под поцелуй, — ты мне так… нравишься, — сжимая пальцами подол чужих одеяний, мужчина прикрывает глаза и пропадает в невесомых объятиях божества. Он совсем не касается его, но аура, принесенная из Божественного мира, окутывает сильные плечи пуховым одеялом и целует мягко, отдавая свое свечение, наделяя блеском звёзд человека. Глизе полыхает: свет, исходящий от его тела, языками пламени бушует под прикосновениями мужчины, приятно обжигает — целует в ладони, пока губы целуют губы, медленно становясь зависимым гурманом. С божеством все теряет прежний смысл, наделяясь чем-то другим — вдруг значимым. Его глаза — зеркало целой Вселенной, которую смертному не постичь. Только так, засматриваясь в серебристую радужку, моментом становящуюся цветом темной материи, усыпанной миллиардами цветных точек, соединяющихся в миры-резиденции, в Галактики, среди которых затерялся где-то их мир. Юнги создает свой в объятиях божества, сжигая мысли о том, что что-то может быть неправильным, некрасивым, непостижимым. Все, что было непостижимо, теперь в его руках — танцует на кончиках пальцев, снимает с себя тугой пояс и развязывает белые одежды, блестя своей прелестной наготой. Эпсилон вспыхивает аметистовыми искрами, откидывая в сторону вытащенное из-под тел покрывало и свои одеяния, погружаясь в холодную темноту постели, прижимаясь к Юнги, рисующему на теле божества узоры, возомнив себя чудесным художником. Картина получается поистине прекрасная, только вот в галерею не повесишь — только для своих созерцаний. Человеческое тело поистине красиво. Чимин счастлив, что Адонис выбрал именно такую оболочку для его силы, души. Наблюдая за движениями спутника, за сплетениями дельт вен под бледной, раскрасневшейся кожей, за подрагиванием мышц, скрытых ранее домашней футболкой, Чимин погружается в свой особый экстаз, не отказывая себе в желании касаться, царапаться, любить и восхвалять. Юнги так красив — Чимину мало одного тела, лишенного бедной худобы, о которой грезят всякие жрицы в храмах Резиденции. Чимин чувствует глубже — как стучит сердце спутника, какими чувствами оно наполнено, какие серенады по ребрам сочиняет, как комом в горле встает. Если бы он умел читать мысли… — Ты абсолютно такой же… — замечает Юнги, играясь с созвездиями на коже божества, пока тот пропускает шелковистость наволочек через пальцы, воздыхая от тепла надёжных рук. — Возьми всё, — просит Глизе, закрывая глаза, погружаясь в приторную негу, — ты можешь взять всё, что принадлежит мне. Я хочу почувствовать тебя без лишних преград. Глизе содрогается, когда чувствует распирание в его груди. Опуская свой — что привычно — безынтересный взгляд вниз, он замечает, как по его груди расползаются искры-звезды, пески лунной пыли разводами текут по телу от пульсации прототипа человеческого сердца. Оно тоже чувствует. — Мне стоило научить тебя поцелуям, — шепчет Мин, невесомо касаясь колен божества, безвольно опрокинутого на кровати, с растекшимися по подушкам длинными белоснежными волосами, усыпанными жемчужинами, блестящими естественным перламутром в свете, не поглощенном дымкой Резиденции. — Но… Глизе качает головой, кусая кончики ноготков, — Единственное, что отлично от вас, то опасность моего материала, так что держись от меня подальше, когда я доберусь до эякуляции. Страшно держаться подальше — заключает для себя Юнги, понимая, насколько чувственно Глизе принимает его. Он подрагивает, наблюдает без мимики, лишь только потом сбрасывая безразличную оболочку, хмуря брови от распространяющегося по телу тока. Юнги пронзает его своей покорностью, любовью и горячим, практически кипящим желанием. Трепетно целует в ладони, держа за руки, пока Глизе не решает прижаться к нему еще ближе, впиваясь пальцами в напряженную спину, называя это объятиями. Он, несомненно, держится за него. Жар пульсирует в голове, пульсирует в животе, а глаза получают экстаз от того, что видят: красивого нечеловека с человеческим телом, таким же прелестным, как и скрытая в потемках душа. Юнги слышит, как она напевает звуком колокольчиков и мерцанием небесных тел. Контраст температур доводит до дрожи в руках: пока внутри очень жарко, от огня, расплывающегося по телу Глизе, руки горят, глициниевая туманность, прячущая сложные сплетения звёзд, холодит спину и плечи, скрывая их уединение от лишних глаз — стен. Спальня превращается во владения Эпсилона, заполняется чем-то божественным, пахнущим грозой, с тонким месяцем где-то над головой, с цветущим полем ликориса у подножья кровати. Дышать становится так тяжело, когда Чимин теряется в своих просьбах: он так много просит, практически умоляет, шипя сквозь зубы, а потом направляет, хваля мужчину как своего подданного, поглаживая по голове, позже притягивая к себе и запечатывая на пылающих губах влажный поцелуй — настоящая смесь пылкого чувства, не то что все великие произведения барменов этого мира. Глизе хнычет, когда Юнги ненароком попадает в эрогенную зону, специально задерживаясь немного дольше над ключицами, чтобы наконец услышать сладкий вздох и милое хныканье, разрушающее все величество бога. А потом он поет, тихо, красиво, лаконично, словно молоко льется в стакан с высокого носика. Чимин жмется ближе, как рептилия, ищущая тепла, будто звезда с потухшим ядром, вылизывает Юнги, придерживая за плечи, целует его шею, обводит языком ушную раковину и оставляет светящиеся пятна на груди, когда его руки снова прижимают к матрасу, давая волю только голосу. Чимин тягуче стонет, смотрит из-под ресниц восхваляюще, губы сжимает, когда становится невыносимо — но потом срывается, прогибаясь в пояснице, пуская по ложбинке на стыке симметрии тела поток звездной пыли, затерявшейся в пурпурном потоке космического водоворота. Его божественность просто невероятна. Чимин целует ухо мужчины, когда тот позволяет обнять себя — на свой риск, потому что Глизе настолько пропитан любовью и движением этого занебесного чувства, что некуда терять свою силу, эмоцию и напряжение, копящееся абсолютно так же, как и проглоченные стоны. Юнги корчится от неприятного ощущения, когда Эпсилон царапает его, держась за спину, как за спасательный круг. На ноготочках остается сочащаяся лимфа и капли крови, но все это исчезает в простынях, когда его тело обмякает перед тем, как оказаться сверху. Кутая плечи своими волосами, на кончиках слипающихся от капель влаги, Чимин упирается с тяжестью в грудь Мина, закрывая глаза в короткой стадии оргазма. — Ты так дрожишь, — замечает Юнги, блаженно выдыхая, когда Чимин опускается снова, шлепаясь о тазовые косточки и судорожно вздыхая, пряча порозовевшее лицо под нежными локонами. — Ты такой красивый. — Я наслаждаюсь, — всего лишь говорит Пак, срывая протяжный стон рукой, прижатой к губам, — я чертовски… хочу тебя… Реснички дрожат, пачкаясь в серебристо-белой жидкости, чем-то похожей на ртуть, бедра содрогаются в оргазме, а плечи опускаются, когда руки ищут опору. Юнги наблюдает за Чимином, что смотрит на него и подтягивает для объятий, проявляю свою величественную силу, раз такие хрупкие на вид руки могут справиться с чужой массой. Притворяется иногда, довольствуется существованием физического бессилия и покорности. Глизе падает головой на плечо Юнги, сжимая в теплых объятиях, о которых, кажется, грезил. Его тело пульсирует, разгоняет пурпурную дымку по углам комнаты, устраняет мглу с потолка, оставляя только небесные светила в округе, пальцами впитывая тепло тела мужчины. — Я так хочу короновать тебя, — шепчет Глизе, отрываясь от плеча и соединяя взгляды, — Адонис низверг меня за мою непокорность и протест, — вспоминает Эпсилон, воссоздавая пальцами частицы света, окружившего чужую голову, — будь моим покровителем. Сделай себя моим домом, носи эту корону, считай ее великой реликвией! Юнги чувствует тяжесть на своей голове, но не смеет ощутить пальцами в порыве интереса. Кажется, на мгновение ему стало страшно за обрушившуюся ответственность, но потом все мигом пропадает — Мин чувствует, как его сердце начинает биться в унисон пульсу тела божества, чувствует, как становится легко. Мысли распадаются на мельчайшие атомы, оставляя только воспоминание о том, что Чимин — божество, сохраняющее свою непокорность даже при хозяине. Будто эта корона… просто знак того, что Чимин отдает себя в его руки, знак о долге божества за жизнь. Мин хочет сделать все, чтобы божество обрело покой и осталось в надежном месте — с тем человеком, который разделит его необъятную, бесконечную и единственную любовь. Эпсилон никуда не пропадает на утро. Он размахивает рукой светлую дымку, разгоняет светила по потолку, лежа на спине мужчины, мирно сопящего под городскую утреннюю суету, скрытую куполом спокойствия Глизе. Открывая глаза, он видит, как его корона, величественная и мерцающая, покоится на прикроватной тумбе. Просыпаться от поцелуев иногда все-таки приятно, в особенности, когда это делает тот, кто заявляет о своей полной независимости и полноправии делать то, что изволит он сам для себя. Чимин, кажется, утерял прежние черты волшебного божества, кроме прелестных волос, что так же расплывались по белоснежным плечам, обревшим румянец заместо свечения. Может быть, он так менее опасен для него, но все еще божественно красив и приятен, уютен — словно это Эпсилон стал его домом. Чимин пульсирует в ритме пылающей любви.