Сложности поиска писаря

Гоголь недоуменно и с примесью страха рассматривал царапины на спине. Они недвусмысленно намекали, что вчерашнее ему не приснилось. Хотя он многое бы отдал, чтобы и странный секс, и смерть Якова Петровича оказались всего лишь сном. Николай раз за разом возвращался к событиям той ночи, перебирая их и пытаясь осмыслить. И, когда он в очередной раз прокручивал в голове пожар, один момент всплыл в памяти. Когда он рванул в горящий дом, его крепко обхватил Тесак, прижал к себе и оттащил в сторону, роняя на землю… было тогда что-то неправильное, но Гоголь не мог вспомнить, что именно. Все воспоминания совершенно перемешались. Но с того дня Николай стал присматриваться к Тесаку. Высокий, нескладный, он постоянно сутулился и втягивал голову в плечи, точно стеснялся своего роста, хотя шапка делала его еще выше. И эти смешные усы щеточкой… и Тесак постоянно оглядывался на Бинха, словно боялся сболтнуть лишнее – впрочем, судя по сцене у мельницы, не зря. Зато, когда Бинха рядом не было, Тесак вроде как расслаблялся, говорил бойчее, оживленнее, даже шутил. К Вакуле отвел, лихо руководя казаками, притащил Бомгарта и вручил Гоголю бутылку горилки… вроде нормальный парень, свойский, но стоило на горизонте замаячить приставу… неужто настолько боится? – Тесак, а чего ты все сутулишься? – спросил Николай, уже на третий день перейдя на «ты». Выкать писарю было как-то нелепо. – Да как-то… – Тесак замялся и как-то весь сжался, стараясь казаться ниже. – А вам, Николай Васильевич, совсем заняться нечем, что к писарю моему лезете? – Бинх возник рядом как черт из табакерки, недобро посматривая на Гоголя. – Если нечем, может, пора и в столицу возвращаться? – Как Всадника поймаю, так сразу, – парировал Николай, отвечая неприязненным взглядом. Бинх коротко кивнул, но Тесака с ним наедине больше не оставлял, даже из участка они вместе уходили. А когда окровавленный Федор вернулся в село, то Гоголь, присутствовавший на допросе, подумал, что не зря Тесак пристава боится, ой не зря. Бинх лютовал, хватался за плеть и разве что на месте парня не высек. Наверное, опасался силу не рассчитать и совсем убить, а тогда они вовсе без подозреваемых останутся и девочку пропавшую не найдут. Оставив ночью Даринку на попечение Бомгарту, Гоголь побрел на постоялый двор, чувствуя изрядное облегчение. Правда, сначала ноги сами понесли его в участок, предупредить, что девочка нашлась, и только на пороге Николай сообразил, что час уже слишком поздний. И тем удивительнее было слышать тихие голоса из-за приоткрытой двери. Свет почему-то не горел, окна оставались темными, и это настораживало. Поэтому Гоголь вместо того, чтобы постучаться или зайти, затаился и прислушался. А ну как кто-то влез в участок? А если это… Всадник?! Сначала следы заметал и сарай сжег, а теперь в участок за документами по делу полез… Голоса ненадолго смолкли, раздавалась только какая-то возня. А затем снова: – Да что ты нос воротишь? – Да как-то… нехорошо… – Что нехорошо? Усы твои – вот что нехорошо! Колючие, жесткие… – Ах, усы? А по чьей милости усы? – Цыц, тише ты! – Вот я и говорю, чего в участке-то… как-то не по-людски… еще придет кто… – Да ну ладно, кто сюда ночью придет! – А если кто услышит? – Да кто?! – Ну… лучше б в доме… – А мне хочется тут! Ночую я на работе, значит? Участок мне дом родной? Вот мы здесь и… Гоголь, дрожа от нехорошего предчувствия, вытянул шею и заглянул в окно. Несмотря на отсутствие света в участке, лунного света было достаточно, чтобы разобрать происходящее. И оно повергло Николая в шок: Тесак стоял у стены, вжавшись в нее спиной, а Бинх наступал на него, ладонью упираясь в стену у его плеча. Тесак сутулился больше, чем обычно, отчего его лицо было почти вровень с лицом Бинха, который, прервав негромкое ворчание на полуслове, потянулся вперед и решительно поцеловал писаря. Отстранился, ругнулся опять на колючие усы и опять поцеловал. Тесак зажмурился – отступать ему было некуда. Гоголь отшатнулся от окна и, чуть не упав и не перебудив всю округу, припустил прочь. С тех пор Николай не знал, как смотреть на Александра Христофоровича – перед глазами стояла странная, почти комичная сцена: рослый детина, вжавшийся в стену, и напиравший на него невысокий пристав, похожий на бойцового петуха. И на Тесака смотреть не мог, потому что не мог заставить себя спросить, как тот позволяет с собой так обращаться. Начальству, конечно, нужно подчиняться, но не до такой же степени! Или он не возражает? А потом события завертелись: не успел Гоголь окончательно разочароваться в Бинхе как в человеке и офицере, как тот примчался в Черный камень спасать нерадивого столичного дознавателя. И спас, и весь вертеп разогнал, и Гофмана не только не испугался, но и попытался призвать к ответу. И рассказ его про друга и невесту Николая глубоко тронул, Николай видел, что Бинх не лжет. И поэтому Гоголь не удержался, просто не смог вовремя прикусить язык: – Александр Христофорович, так вы после этого случая на мужчин перешли? Рука Бинха, наливавшего горилку, дрогнула. Но больше он ничем себя не выдал, и если бы Николай лично все ночью не видел, то поверил бы его недоумению: – О чем вы, Николай Васильевич? – Там, в участке… – выдавил Гоголь. – Я видел, как вы це… цело… – Целовались, – подсказал Бинх и вздохнул. – Надо было Степку слушать, если говорит, что увидит кто, то точно увидит. Каркуша… Степка! – вдруг повысил он голос, и Николай, вздрогнув, заозирался. Среди столов замаячила высокая шапка, и вскоре к ним подошел Тесак, настороженно переводя взгляд с непосредственного начальства на столичного дознавателя. – Николай Васильевич изволят меня в мужеложстве обвинять. Гоголь смутился от столь прямого заявления, а Тесак ошарашенно вылупился на них обоих: – Да как же… как же так можно! Это когда же… с кем… – Вот-вот. Учитывая неуемный характер нашего столичного гостя, объясни ему, в чем дело. А то с него сталось бы подойти к тебе украдкой и спросить, не обижаю ли я тебя, или еще кого спросить, не сплю ли я с мужчинами. Слухи пойдут, ты меня ревновать станешь. Ну? – Да я бы не… – запротестовал было Николай да так и замер, пораженный: Тесак вдруг покраснел и смущенно потупился. – Это что же… мне Николай Василичу грудь показать? – Что?! Да чтоб чужим мужикам при живом муже грудь показывать?! – взвился Бинх. Теперь уже Гоголь вытаращился на него, а в голове щелкнуло, словно кусочек мозаики встал на нужное место: он понял, что еще было необычным в ночь пожара. Когда Тесак обхватил его за пояс, удерживая и не давая прыгнуть в огонь на помощь Гуро, спиной он явственно ощущал что-то мягкое и упругое в районе лопаток. Но на фоне остальных событий это открытие как-то поблекло. – Так ты… вы… женщина? – неловко уточнил Николай, пытаясь осмыслить сей факт и по-новому глядя на Тесака. Тот… та застенчиво (наверное) кивнула. Бинх непринужденно представил: – Степанида, более известна в селе как Степка Тесак. Говорят, раньше звали Степка Оглобля, но лишь до того момента, как мальчишки не стали дразнить, пока она готовила. К счастью, она ни в кого не попала. К сожалению, я этого не видел. – И хорошо, я маленькая была, – насупилась Степка, – дылда неуклюжая. – Я тебе что говорил? – Александр Христофорович строго нахмурил брови. – Отставить себя ругать. Отставить сутулиться. Отставить слушать всяких дураков. – А почему… почему Оглобля? – осторожно уточнил Гоголь. Тесак сердито засопела. – Ну так… за рост. Я в детстве и так несуразная была, а потом за лето как-то так вытянулась, что всех мальчишек перегнала. Мамка охала, что никто такую каланчу замуж не возьмет. – Бред, – решительно отрубил Бинх. – Да садись уже, что стоишь. И хватит сутулиться, правда. Что мне твой рост, нам же не на балу танцевать. Сыт я по горло этими балами… Тесак уселась на скамью рядом и неловко сложила руки на столе перед собой. Николай присмотрелся к ее ладоням: крупные, грубые и шершавые от труда по хозяйству, от стирки в холодной воде и возни в земле. Ему, давно привыкшему видеть ручки купчих и городских дам, легко было спутать руки сельской работящей жительницы с мужскими. Даже у Якова Петровича руки были изящнее. Александр Христофорович деловито протянул руку и подергал Тесака за усы. Та вздохнула и послушно оторвала их, чуть морщась. Гоголь машинально перевел взгляд на лицо Степы. Брови очень уж нависшие, внешние уголки глаз опущенные и морщины у губ вниз. Без усов, кончики которых бодро глядели в небо, все черты лица, казалось, тянулись к земле, что придавало Степе вид глубоко скорбный. Под носом у нее осталась красная полоска от отклеенных усов. В целом, девка из нее получилась симпатичная, просто угловатая, рослая и печальная. – А может, мне кто-то расскажет, к чему этот маскарад? – подал голос Гоголь. Тесак уныло вздохнула, а Бинх невозмутимо пояснил: – Так для вас, для столичных. Это сельские привыкли, что у меня писарь – баба, а в столицах так не принято – жены по домам сидят, кто по хозяйству хлопочет, кто по вечерам ходит. Хотя Степку и тут дразнили, правда, не за то, что работает – сельские бабы-то в работе мужикам фору дадут! – а за то, что грамотная. Я ее оттого и взял, что больше никого и не было. Хотя Степку особо не подразнишь, силушкой Бог не обделил. Им тут всем повезло, что у нее нрав покладистый, а не то… – пристав фыркнул и опрокинул в себя стакан. – В общем, я надеялся, что вы просто найдете Всадника и уедете в Петербург, оставив всех нас в покое. – Ну… – Николай неловко пожал плечами. – Это странно, но… наверное, можно понять. И Яков Петрович наверняка бы… – А я знаю, у кого что на уме? Если в голове что щелкнет, нового писаря мне пришлют. А я со Степкой уже привык работать, у нее память что смола: что в нее попадет, то навечно там останется. – Степанида, а вам… – Гоголь неуверенно осмотрел одежду Тесака, – ну, нормально? В одежде такой, мужчиной прикидываться… – А ей не впервой, – опять встрял Бинх. Степа порозовела и пихнула его локтем в бок. – Саша! – А что? – притворно удивился Александр Христофорович. – Нет, давай уж быть честными до конца! Давай расскажем господину дознавателю потрясающую историю, как меня пытались обдурить всем селом! – Нет, Степанида, если вам не хочется, то не нужно! – запротестовал Гоголь, чувствуя ужасающую неловкость. Тесак замотала головой. Неровно обстриженные волосы взметнулись. – Да чего уж… и не надо полным именем, Степка я. Или Стенька, Стеша, как вам больше нравится. Все Степой всегда звали. Рассказывай, Саш. – Никому еще не доводилось рассказывать, все и так знают. А хочется! – Бинх усмехнулся и плеснул себе еще горилки. – Благо, история повеселее, чем с моей ссылкой. В общем, когда я оказался в Диканьке, писарь мне достался от прошлого пристава. Я честно терпел этого… разгильдяя неделю. Не представляю, как мой предшественник с ним работал. Ошибка на ошибке, память, что решето, везде пятна чернильные. Идем на место преступление опись делать, я уже третье предложение диктую, спрашиваю, успеваешь? А он еще не начал, он только перо очиняет! – Бинх стукнул кулаком по столу так, что стакан подпрыгнул, чуть не расплескав содержимое. Тесак привычным движением подхватила его и поставила на место. – Короче, выгнал его взашей. Спрашиваю местных, есть грамотный в селе? Мне говорят, доктор да поп. Доктору делать больше нечего, как отчеты мне писать, конечно, он же ради этого в село приехал. Хотя, как вы уже заметили, большую часть времени он… – Александр Христофорович выразительно щелкнул себя по горлу и поморщился. – А о писаре-духовнике, конечно, каждый пристав мечтает. А уж как священники жаждут этим делом заниматься… разумеется, я спросил, кто еще. Может, из казаков кто обучен или из сельчан кто в воскресную школу ходил, хоть недолго – мне же главное, чтоб старательный и исполнительный, учиться готовый. Ошибки-то исправить можно, а прошлому писарю хоть кол на голове теши – в одно ухо влетело, в другое вылетело! Девять раз его исправил, на десятый он все ту же чертовщину малюет. Ладно, дело прошлое. Так вот. Спросил я казаков, они пошушукались и говорят – из сельчан Степка Тесак писать-читать вроде как умеет. И ухмыляются. Я им в ответ – ну так ведите сюда этого вашего Степку Тесака. Они тут же убежали, но я успел заметить, как они меж собой посмеиваются. Подозрительно, подумал я, надо будет к этому Степке присмотреться. Знаете, Николай Васильевич, как говорят: обжегшись на молоке, на воду дуют. Так и я после дуэли очень уж недоверчивым стал. А тут люди новые, да и я себя сразу грозно поставил, чтоб не баловали. Сами видели, характер у меня не сахар, после Кавказа-то… – Бинх перевел дух, а Тесак сидела молча, гладя куда-то в сторону, и изредка почесывала кожу над губой, где были усы. – И тут стук в дверь, и заходит ко мне… – Александр Христофорович покосился на Степу, и его взгляд смягчился, – …это чудо тонкогубое. В батькиных, как потом выяснилось, штанах. Шапку в руках мнет, в пол смотрит. Спрашиваю – ты, стало быть, Степка Тесак? Я, говорит, да так тихо, едва расслышал. Ну а я, каюсь, уже весь на нервах был, так меня все злило тогда. В общем, я и прикрикнул: громче отвечать! И на меня смотреть! Это чудо на меня взгляд свой чистый поднимает и смотрит точно телок. Ну, думаю, вот и подвох. Детина-то рослый, а умишком, кажется, Бог обделил. Может, пошутить казаки решили, дурачка новому приставу подослали? Спрашиваю, читать-писать умеешь? Тесак говорит, что умеет, только медленно. И смотрит так робко, с надеждой. Я решил проверить, надиктовал что-то попроще, а Тесак возьми и запиши все. Действительно, медленно, но аккуратно, разборчиво и даже вроде как без ошибок. Ну, думаю, на безрыбье… решил взять пока, но присмотреться, чего казаки ухмылялись и в чем меня надурили. – Я не хотела дурить, – буркнула Степа и, забывшись, залпом допила горилку из стакана Бинха. – Я писарем работать хотела, а ты бы девку писарем не взял. – Конечно, не взял бы, – согласился Бинх и с возмущением забрал стакан обратно. – И никто бы не взял. Что за блажь! Я б из казаков кого подобрал посмышленее. – И мучался бы, – обиженно отозвалась Тесак. – И мучался бы, – не стал спорить Бинх и опять посмотрел на нее с ласковой теплотой. – Потому что Степа – золото, а не писарь. В общем, я уже через пару дней смекнул, что мне девку подсунули, но виду не подал. У меня есть некоторая страсть к порядку, она как заметила, так все в участке разложила, чтоб у каждой вещи свое место было, все документы перебрала, чтоб мне удобнее было. Пишет ровно, аккуратно, а что медленно – это дело практики. Ошибки делает, но чаще спрашивает, если что не знает. В любом случае, с первого раза все запоминает и больше так не ошибается. Я прикинул и решил – лучше я в селе вряд ли кого найду, а если и найду, то не факт, что таким же покладистым и прилежным будет, как Степка. Но нельзя было шутку так оставлять, верно? Что Степка не со зла чудит, было заметно, а вот остальных наказать надобно. Я и стал наблюдать, кто больше на меня да на Степку поглядывает, кто слишком веселится. Присматривался, следил. И всегда находил, за что этих наглецов наказать. Не сильно, но по ерунде придирался, хотя и порол, бывало. И вообще к ним приглядывался, вычислял, от кого ждать недоброго. И не только за казаками, иные девки и мужики тоже посмеивались. Может, мелочный я, но как-то… мне не хотелось просто раскрывать Степку, уж больно жалко было. Такая старательная, работящая… в общем, с месяц мы все так развлекались: Тесак работала, я гонял казаков да сельских, а они зубоскалили у меня за спиной. Вот только спустя время стали они замечать, что я к одним и тем же людям цепляюсь да все их делишки просекаю, больно подозрительно. Пришли ко мне с претензией, чего это я лютую и произвол учиняю. Я на Степку, что перья перебирала, посмотрел и отвечаю: а вы, значит, произвола не учиняли? Что за саботаж и самоуправство! Вы мне что за писаря подсунули? Думали, я девку от парня не отличу? Тесак вдруг вспыхнула и закрыла лицо ладонями. Гоголь догадался, что Бинх подходил к какой-то очень интересной части рассказа. Бинх покосился на нее и придвинулся поближе, осторожно взял за запястье, отнимая одну руку от лица. Николай поразился, каким трогательным и нежным получился этот жест у грубоватого пристава. Похоже, служба на Кавказе не все манеры выбила. Или дело не в том? Просто Александр Христофорович и вправду очень любил свою жену. – Не продолжать, Стеша? – Нет, ты продолжай, – Тесак помотала головой и сердито поджала губы. – Не смотри на меня. Дурой такой была. Думала, что тебя обмануть смогу. Стыдно. – Это не тебе стыдно должно быть, – возразил Бинх и повернулся обратно к Гоголю. Руку Тесака он не отпускал, машинально поглаживая пальцы. – Это мне должно быть стыдно. Потому как я обозлился и поступил для офицера неподобающе. Сказал казакам, что прощу их и на все это безобразное происшествие закрою глаза только в том случае, если Степка за меня замуж пойдет. Думал, припугнуть, ну и чтоб прощения хоть у нее попросили. Они ж не только надо мной посмеивались, но и над ней. А Степа возьми и согласись. Никто и ответить не успел. Тесак опять покраснела, вздохнула, и Бинх сжал ее ладонь крепче. Гоголь ошарашенно смотрел на них – дальнейшее развитие событий было очевидным. – Я от слова отказываться не стал, по весне и свадьбу сыграли, – обыденно закончил пристав и, помолчав, добавил. – Она в меня, оказывается, давно влюбилась. Дурочка… в ссыльного… – Это тебя сюда сослали, – вдруг обиделась Степа, – а я тут, между прочим, всю жизнь живу! И ничего, как видишь. – Ничего, как же. В мужском платье месяц у меня служила, – проворчал Бинх, – и казакам, которые зубоскалили, потакала. – Да они ж тоже не со зла, просто скучно. А ты пришел и лютовать стал, – Тесак высвободила руку и устроилась поудобнее, прижавшись к Бинху плечом. – Вот парни ко мне пришли и объяснили ситуацию, мол, мы нового пристава в дураках оставим, за нос поводим, а ты свои закорючки, которые так любишь, на бумаге порисуешь. Я и пошла – бумаги-то особо дома и нет, чтоб упражняться, книг нет тем более, а мне нравится писать и читать. Волос, конечно, жаль было, но волосы отрастут. А мужскую одежку мне не впервой носить. – Как это – не впервой? – опешил Гоголь, чувствуя легкое дежа-вю. – Ну так я, когда вымахала такой оглоблей, из всей одежки быстро вырастала, – уныло протянула Степа. – Я перешивала, конечно, надставляла, но работы по осени много, а иной раз рубашку нужно было полностью перекроить и буквально заново сшить. А она и так шитая-перешитая. Денег на ткань в ту пору особо не было, вот я иной раз в батькину одежку и одевалась. Конечно, старалась только дома, но все равно увидели. Кто смеялся, а кто понимал, что я не из блажи и не по дури так ходила. Помогли тогда соседи, я новое платье себе и справила, попроще да побыстрее, а старое зимой перешивала. Мамка-то в то время уже преставилась, Царствие ей Небесное, – Тесак перекрестилась, – я у бати одна осталась, да бабка моя старая, его мать. Это я в нее каркуша, она ведьмой была… – Степ, давай без мистики. Сглазы, порча – чушь все. – Это не сглаз и не порча! – запротестовала Тесак. – Просто… накаркать могу. Бинх отмахнулся от нее и закончил: – Вот так и живем. Других писарей, чтоб лучше Степы, не нашлось, а должность это не шибко важная и нужная, чтоб проверяли сверху, кто, что и как, а местным все равно, они к Степкиным чудачествам привыкли, еще когда она девчонкой в церковь к отцу Варфоломею бегала буквы учить. Поэтому Тесак осталась при мне, только на службу в женском платье уже ходила, как положено. Косу снова отрастила, любо-дорого посмотреть. Жаль было резать перед вашим приездом, но у Степки волосы быстро растут, скоро снова с кулак толщиной коса будет. С казаками мы сошлись на том, что они пошутили, а я посмеялся, вот такое у меня чувство юмора, с плетью и придирками. Больше надо мной не шутили. А когда я Степку стрелять научил, ее вообще трогать перестали. – После случая с тесаком меня и так особо не трогали, – проворчала Степа. – Да и вообще рука у меня тяжелая. – Она мне иногда казаков растаскивает, – с какой-то затаенной гордостью заявил Бинх и добавил. – А вообще мягкосердечная она. Прошлый писарь дорого брал, коли что написать или прочесть надобно, а она чуть ли не забесплатно, ей продукты в благодарность носят, конечно, но и на шее сидят. Сельчане часто ее ко мне подсылают, чтобы что-то сказать. Обо всех делах предпочитают через нее докладывать, чтобы она глянула, в каком я настроении. – Ну потому что ты страшный, их сразу казнишь, а меня сначала выслушаешь. – Заступница, чтоб тебя. Я страшный, Николай Васильевич? – Очень, – признался Гоголь, вспоминая ночь в Черном камне. Бинх довольно улыбнулся. – Ну хоть не зря свой хлеб ем. Ладно, Стеша, раз Николай Васильевич теперь в курсе, усы больше не носить, я жену желаю целовать, а не щетку. А насчет одежды сама знаешь – как удобнее. – В смысле – как удобнее? – опешил Николай. – Вы не против, когда ваша жена мужское платье носит?! Александр Христофорович развел руками. – А где я вам в селе дамское седло найду? Из города везти? Тем более, Степка, как и прочие девки, у кого лошадь в семье есть, нормально училась кататься, а не боком. Не представляю, как женщины так сидят, это ж лошадь даже вскачь не пустить! Если б Степка в юбке была, она бы этой ночью только к концу потасовки добралась, труп мой хоронить. – Сплюнь! – Тесак побледнела, но Бинх снова отмахнулся. – Не в первый раз Степка меня спасает, мой ангел-хранитель. Пока она рядом, мне ничто не страшно. Раньше я к черту в пекло бы полез от отчаяния, а теперь – потому что опора есть и есть, что защищать. – Вы его не слушайте, Николай Василич, он надрался, – проворчала Тесак, поглядывая на мужа со смесью недовольства и смущения. – Как выпьет, так сразу всякие… непотребства твердит. – Зато непотребства правдивые и совсем не сальные, – философски откликнулся Бинх, поднимаясь из-за стола. – Пойдем, Степа, домой, час и впрямь уже поздний. Да и Николай Васильевич сегодня отличился, покоритель борделей. Всем спать пора. Он подал Тесаку руку, и женщина встала, неловко на нее опираясь: рослая, немного неуклюжая, привыкшая стесняться своего роста. И Бинх – крепко сбитый, прямой, как стрела, но все равно на голову ниже своей жены. Да, подумал Гоголь, вспоминая ночь пожара, силы Тесаку и вправду не занимать. Ему хотелось посмотреть на Степку в нормальном виде: в платье, с косой через плечо. Воображение попыталось нарисовать этот образ, но целиком он не получался. Отдельно перед глазами вспыхивали грубоватые от тяжелого труда руки, мнущие передник, печальные глаза и брови, сутулые плечи… ай, ну и ладно. Главное, что Бинх похоже любит жену и, что немаловажно, гордится ею и ее успехами. Поднимаясь к себе, Гоголь размышлял, почему же Степа так хотела стать писарем? Что в этом такого? Он вспомнил, как старательно Тесак всегда писала, в каком порядке содержала конторку. Как старалась помочь в расследовании, пусть и не всегда уместно. И вспомнил ее слова: они не со зла, им просто скучно. Наверное, и маленькой Стеше было скучно возиться с домашней живностью, хотелось чего-то совершенно иного. О городе она и помыслить не могла, а вот грамоте выучиться… и это для него, Гоголя, буквы и письмо что-то привычное, он из них даже стихи складывать может, пусть и глупые. А для простой сельской девчонки это таинственный, другой мир. И быть может, царапать непонятные значки ей было куда сложнее, чем стряпать, убираться и работать в поле. И эта нелепая с точки зрения сельчан блажь однажды стала ниточкой к грозному и суровому приставу, в котором Степка разглядела свое счастье. – Барин, чему это вы улыбаетесь так, а? – спросил Яким, складывая его одежду. – Уж не приглянулась ли какая девка в борделе, а? – Да ну тебя, Яким, – фыркнул Гоголь, очнувшись от своих романтических мыслей. Ох, наверное, стоит предупредить Якима. А то увидит Тесака без усов и в платье, вот удивится-то…