Его собственность (18+)

      Он чувствует боль, когда просыпается, лишь смутно осознаёт, что причина в разбитой губе. Здесь так тихо, что собственные удары сердца — единственное, что придаёт живости этому промозглому, сумрачному месту.       Сырость вокруг мешает полноценно дышать, упорно забиваясь в лёгкие, и, в тщетной попытке выкашлять пресловутый смрад затхлости, Гарри может лишь в очередной раз подумать о том далёком прошлом, когда он и жители Магической Британии были свободны, когда Волдеморт существовал только в виде главного страха волшебников, и когда все они были счастливы.       — Знаешь, чувак, — мечтательно говорил ему Рон ещё до начала битвы за Хогвартс. — Я на ней женюсь.       В тот раз он имел в виду, конечно же, Гермиону, и Поттер был искренне рад за ребят.       Тогда они ещё не знали, что их будущее будет сплошным кровавым мраком, наполненным своими и чужими страданиями.       Он ждёт. Поднимается с настила и на ощупь двигается в сторону нужного угла — того самого, где три раза в день оказывается скудная, но всё же еда. Сейчас там, как и всегда, стоят несколько мисок, одна из которых, как правило, наполнена водой.       Гарри пытается вспомнить, когда ел в последний раз, и к собственному удовлетворению понимает, что совершенно точно не пробыл голодным и двух дней, а потому склоняется только над сосудом с водой, морщась от того, как унизительно это выглядело со стороны — когда он, как какая-то собачонка, пил бесвкусную жидкость из неприглядной миски; но и ослушаться немому требованию не мог — гриффиндорец всё ещё помнил последствия последней такой попытки игнорировать принесённое: эльфы — маленькие, ободранные слуги Малфоев, нужные им и другим Пожирателям лишь ради того, чтобы вытирать о них ноги, внезапно проявили необычайную жёсткость и грубость, насильно вливая в него холодную воду и продолжая ровно до тех пор, пока не посчитали результат этой работы удовлетворительным. Точно также поступали и в случае полного отказа от еды.       Поттер искренне ненавидел это.       Выпив ровно столько, чтобы пересохшее горло перестало его беспокоить, а неприятный привкус во рту стал менее ощутимым, он отползает назад, вновь усаживаясь на плотную подстилку сена. Бессильная злость кипит внутри него, подстёгивая сделать что-то, сотворить, снова попробовать сопротивляться, удрать, но резкая хладнокровная мысль, почему-то произнесённая совершенно другим, более шипящим голосом, всё же остужает этот пыл.       Тебе не сбежать.       Гарри уже не может с точностью определить, был ли это действительно плод его размышлений или ему просто померещилось.       Он прислушивается, в тайне надеясь, что сегодня не услышит тихих, едва различимых шагов, предзнаменующих начало чего-то действительно ужасного. И к сожалению, сегодня ему не везёт: он чувствует его присутствие ещё до того, как щёлкнул тяжёлый замок, и ржавая решётчатая дверь с пронзительным визгом сдвинулась, пропуская ненавистного посетителя внутрь.       И только тогда, когда Поттер наконец различает в темноте до боли узнаваемый силуэт, слышит шелест атласной мантии перед собой и чувствует дыхание на своём лице, то понимает, что дрожит. Первобытный страх пульсировал в его венах, заставляя внутренне сжиматься, едва ли не молиться, чтобы это всё оказалось лишь сном, обычным для него кошмаром, но с каждым новым движением поблизости от себя гриффиндорец всё больше осознавал реальность происходящего и с каждым новым шумным вдохом его надежда всё больше перетекала в банальную жажду скорейшего окончания той мерзости, в которую его втянули.       Он не сопротивляется, когда прохладная ладонь по-хозяйски опускается на его макушку и впивается в волосы собственническим жестом, знает, что от его поведения зависит многое, в том числе и жизнь его друзей; почти не вздрагивает, когда один из длинных пальцев касается его разбитой губы в каком-то извращённом намёке на ласку. Гарри уже понял, что эту ранку на нём оставили из-за пожелания Тёмного Лорда, и это вновь кажется ему унизительным, то, как все эти подхалимы Волдеморта легко и просто включили Мальчика-Который-Выжил в список излюбленных вещей их господина, сравнимых с дорогостоящим сервизом, за которым нужно было периодически присматривать да протирать от пыли, но не использовать без ведома его хозяина.       — Гарри... — Реддл шепчет его имя, и Поттер чувствует, как одна из рук шарит по нему, забираясь под непривычно жёсткую ткань мантии — то единственное, что прикрывало его наготу в иное время дня. Ему удалось не вздрогнуть, сдержать прилив отвращения на задворках своего сознания, сжать губы, дабы предотвратить поток неповиновения. Переждать это, вытерпеть измывательство, и, быть может, Тёмный Лорд будет более снисходителен и щедр, чем днём ранее. — Ты сегодня непривычно покорен, — шипение сопровождается прикусыванием мочки, отчего Гарри едва ощутимо дёргается, но ладонь, до этого лениво ласкающая его грудь, мгновенно находит его шею и ощутимо сжимает, словно предупреждая. И он замирает, позволяя скользкому и влажному языку провести мокрую дорожку по его челюсти, опуститься вниз, дабы затронуть то самое любимое местечко Волдеморта, где отчётливо чувствуется его собственный пульс.       — Даже не знаю, что меня возбуждает больше — когда ты такой послушный, тихий мальчишка, или же когда ты тот прежний, наполненный смешной злобой и способный только слабо потявкивать в мою сторону, — гриффиндорец морщится, когда кожей в районе его кадыка внезапно завладевает рот, посасывающий её с такой силой, что, казалось, мог содрать её одним лишним движением. Грязная, похотливая речь Реддла его не трогает, он даже не обращает на неё внимания, не понимая, чего именно тот хотел добиться от него, говоря ему подобные вещи. Он закрывает глаза, когда вторая рука, всё ещё лежащая на макушке, с силой тянет его за волосы, заставляя запрокинуть голову, к своей чести, даже не взвизгивает, когда его губы сминают другие — более жадные, более голодные.       — Так что же погубило Мальчика-Который-Выжил? — хриплый вопрос едва не оказался незамеченным из-за сопровождающего его шороха и треска несчастной мантии пленника, но всё же был услышан и напомнил одно давнее обещание.       — Придёт время, и ты сам будешь молить меня о снисхождении, ползать у моих ног и просить пощады... Но не для себя.       Вскоре после этого Гарри впервые опустился — позволил взять себя, пометить, как вещь, лишь бы Волдеморт посодействовал, повлиял на решение суда в отношении Рона и Гермионы, обречённых умереть от Авады. И тот сделал, помог, заперев их в темнице, прямо здесь, в Меноре. И они живы, кажется, вполне здоровы — не лежат мёртвыми в канаве и не используются дементорами в качестве пищи, но исключительно до тех пор, пока он сам продолжает быть послушным.       — Я знал, что твоя жертвенность станет твоим концом, Поттер, — дразнящее дыхание коснулось его уха, кончик языка вновь прикоснулся к нему, облизывая. — Но, признаюсь, не думал, что так скоро.       — Ещё не конец, — говорить больно из-за пересохшего горла, и эти слова выходят совсем уж хриплыми, но это единственное, на что хватает сил. В ответ — тишина, прерываемая всё тем же шумным дыханием его врага и шорохом одежды, на сей раз — не его.       Гарри знает, что последует за этим, ещё до того, как к его ногам ниспадает более лёгкая мантия Тёмного Лорда. Он сглатывает тугой ком в горле, даже не пытаясь разглядывать то, что таит в себе полумрак, невольно задерживает дыхание, когда наряду с подвальной сыростью начинает ощущать запах Волдеморта, очень странный, не похожий на обычный запах человеческих жидкостей. И это вновь напоминает ему о гадком, омерзительном виде его врага, усиливает отвращение, но как только Поттер решает биться, драться хотя бы за любой малейший шанс остаться на эту ночь одному, то вспоминает глаза Гермионы, наполненные плохо скрываемыми слезами, неестественно бледного Рона с мешками под глазами и непривычно тусклую Джинни, а также многих других. И ему приходится.       Он прижимается лицом к прохладному туловищу перед собой, на ощупь признавая бедро, слепо поднимается выше, благодаря за темноту, скрывающую подробности, и наконец утыкается в пах. Гарри не привыкать, он почти не кривится, когда прикасается губами к головке уже твёрдого и такого же холодного, как и всё остальное тело Реддла, члена. Он пытается — неумело елозит по нему языком, медленно и осторожно берёт в рот, дабы не поцарапать и не повредить орган.       — Какое зрелище, — звучит насмешливый тон Волдеморта. — Твои великолепные друзья оценили бы такой широкий жест с твоей стороны.       Поттер молчит, всеми силами стараясь не огрызнуться и не сжать член своими зубами. Он помнит наказание за прошлый укус: перед глазами всё ещё стоит побитый и подавленный Рон, чьи крики и мольбы до сих пор слышит по ночам в своих кошмарных снах. В тот раз ему пришлось наблюдать за тем, как Пожиратели ломали его другу пальцы медленно, один за другим, и Гарри не мог ничего с этим сделать. Он смотрел на это, пока властные ладони его мучителя в какой-то степени ласково скользили по его голове, взъерошивая волосы, но Поттер знал, что эта ласка — ничто иное, как насмешка, очередное напоминание, что главный здесь — далеко не Гарри. Самое омерзительное — он чувствовал возбуждение этого ублюдка, ощущал его самодовольную ухмылку, и это злило ещё больше, заставляло впиваться ногтями в ладони в тщетной попытке не потерять самообладание и не навредить Уизли ещё больше. Потом ему пришлось ползать перед Тёмным Лордом на полу, лишь бы тот повелел своей прислуге позаботиться о Рональде. Он был готов на всё — впервые сам потянулся к прикосновениям Реддла, сам подставился под его губы и сам взобрался к нему на колени. Поттер не смел пожалеть об этом, ведь на следующей встрече с шестым Уизли с удовлетворением подметил здоровый вид его ладоней.       С тех пор Гарри старался быть сильным, терпеть что угодно, лишь бы больше не видеть сломанные кости друзей.       Делать это неприятно — ему кажется, что если б он перекусил несколькими... минутами?.. часами?.. ранее, то уже сейчас его ужин был бы в лучшем случае на полу, в худшем — на Волдеморте, вряд ли оценившим это.       Он отчаянно хрипит, когда Реддл внезапно глубже вторгается в его многострадальный рот, набирая темп. Пытается оттолкнуть его руками, но их тотчас же перехватывают. Держится, по ощущениям, целую вечность, прежде чем с противным звуком орган покидает его ротовую полость, даруя долгожданную пустоту.       Поттер старается не плакать, когда его грубо швыряют на пол. Он знает, что дальше будет только хуже.       Гарри ненавидит то, что должен чувствовать себя благодарным, когда смазанные чем-то скользким пальцы резко проникают в него, ведь он прекрасно знает, что при желании Волдеморт не побрезговал бы и без подготовки, на сухую. Его никогда не беспокоили незначительные повреждения сосуда — так он называл его, пытаясь втоптать в грязь ещё больше, напоминая о маленькой частичке Тёмного Лорда, надёжно засевшей в его голове.       Он ненавидит каждую секунду своей грёбаной жизни в этом подвале, ненавидит мерзкую личину Реддла, ненавидит его руки на своей коже, ненавидит, что вынужден пресмыкаться перед ним, лишь бы с его друзьями всё было в относительном порядке, а ещё ненавидит самого себя, потому что какой-то тухлой, грязной, внутренней его части это даже нравится.       Поттер не позволяет вырваться предательскому всхлипу, когда пальцы заменяет нечто большего размера и толщины, поджимает губы и закрывает глаза, словно надеясь забыться по мановению волшебной палочки. Теперь он знает, что это бесполезно.       Гарри привык к боли, лишь сдавленно шипит и вцепляется ногтями в неровную поверхность пола, когда в него входят грубо и властно. Он пытается утешить себя тем, что без растяжки это ощущалось бы в несколько раз хуже, хотя казалось бы, куда уж хуже?       Ему не нравится, и Поттер ненавидит своё тело за то, как предательски оно подрагивает и горит, как возбуждается, несмотря на сопротивление разума. Он представляет слизней, которых отхаркивал Рон в далёкие школьные времена, представляет вопящую Мандрагору, русалок, едва не затянувших его на дно, и это помогает, но в то же время этого так ничтожно мало.       Гарри хочет большего: чудесным образом перенестись назад во времени, не пойти в Запретный лес и тем самым не отдать себя Тёмному Лорду, оказывается, прекрасно осведомлённому, что небезызвестный Мальчик-Который-Выжил — его крестраж. Он думает, что тогда, возможно, всё было бы по-другому.       С каждым толчком боль внутри него нарастает, лишь совсем слабо, периодически, отдавая каким-то вялым привкусом того наслаждения, которое должно было им овладеть при других обстоятельствах и с другим человеком. Поттер догадывался, что обходится ещё малой кровью. Он знал, что Пожиратели делают со взрослыми пленниками, особенно — женщинами в стенах этого здания, иногда слышал звонкие, истошные крики несчастных, когда их волокли в более укромные места, где им никто не помешал бы вершить своё злодеяние и утолять свою похоть, насилуя каждого из них легко и просто, иногда на глазах их же сокамерников, ничуть при этом не смущаясь невольных зрителей, стоящих по ту сторону клетки и ничем не могущих хоть как-то помочь, оттащить грязную скотину от выбранной им жертвы, а потому и смотреть в лицо Гермионы или слышать голос Джинни не мог иначе, кроме как со слезами на глазах. Гарри мог лишь представить, что они испытывали в стенах этого здания, и надеяться на милость Волдеморта и на его содействие хотя бы здесь.       Если бы он только мог спасти их всех...       Но Поттер не мог. Он отдавал себя без остатка, но этой цены хватало лишь на спасение трёх невинных душ. Гарри пытался, кричал, умолял, выпрашивал, но уже поутру лицезрел очередную казнь.       Новый правитель убирал всех, кто проявлял к нему особую непокорность.       Неугодные Реддлу пленники уничтожались на Главной площади, на обустроенном эшафоте, на глазах у многочисленного народа — прийти мог каждый. Иногда приводили на казнь и Поттера, скованного каким-то сильным заклинанием, не похожим ни на одно ему известное. Безмолвной куклой он стоял подле Тёмного Лорда, что вальяжно восседал на самом видном для толпы месте и наблюдал за смертью других с глубоким и непоколебимым равнодушием.       — Видишь? — шептал тот неспособному противостоять магии Мальчику-Который-Выжил. — Видишь надежду в их глазах, Гарри Поттер?       Они смотрели на него. Все они — маги, которых он должен был уберечь, спасти ценой собственной жизни. И в их глазах не мелькало ничего, кроме презрения.       Гарри не мог винить их за это.       — О чём думает мой несостоявшийся победитель? — Волдеморт вновь дразнит, насмехается, не позволяет забыться, утечь мыслям в сладостные потоки воспоминаний, заставляет вернуться к происходящему прямо сейчас.       Он упрямо сжимает челюсти, когда длинный и мокрый язык проводит по его губам. Полагает, что жаба на ощупь была бы куда приятнее. Старается контролировать свои мысли, не хочет, чтобы Реддл прочитал их.       — Полагаю, мой маленький Гарри скучает по своим друзьям? — особо резкий толчок едва не заставляет его вскрикнуть. Поттер почти сдерживается, но болезненный стон всё равно выходит из его горла, и Волдеморт жадно ловит его ртом, упиваясь собственной властью. Это вновь не имеет ничего общего с поцелуями. Резкие, неприятные укусы — вот, что покрывает его губы. И нечто отзывается на эти прикосновения, тянется вслед за тёплым дыханием, столь ощутимым в этом промозглом месте. И гриффиндорец хочет, и это осознание отрезвляет.       Он не должен забыть.       Гарри не смеет поддаваться искушению, страстям чужеродного куска, слишком тесно переплетённого с его душой. Он не может позволить себе даже на долю секунды погрузиться в эти неестественные ощущения и забыть. Реддл виновен в смерти многих. Именно он был тем, кто приложил руку к казни Хагрида и Макгонагалл, гибель которых Поттер помнит так ярко, словно это случилось только вчера. Будто только накануне лесничий, смиренным взглядом выслушав свой приговор, нашёл его глазами и сказал так тепло, по-отечески: «Я горжусь тобой», а профессор, всё такая же нарочито невозмутимая, едва заметно кивнула ему, и в её взгляде читалось что-то непривычно нежное. Они встретили свою смерть достойно, не страшась, и даже не дрогнули, когда Авада навсегда остановила биение их сердец. Они отказались подчиниться, несмотря ни на что.       И Гарри кусается, сминает чужой рот зубами, надавливая всё сильнее, пока не чувствует привкус крови. Реддл отстраняется с недовольным шипением, и почти сразу в ответ ему прилетает удар. Челюсть хрустнула, протестуя против такого отношения, и всё же это маленькое, но сопротивление стоило того — только так он был тем самым Мальчиком-Который-Выжил — ещё не сломанным, не ставшим податливым, сопротивляющимся даже тогда, когда казалось, что выхода нет.       И это вновь становится грязным, порочным, алым — они сцепились в очередной схватке языков, тел, ногтей и ртов. Не секс — попытка найти себя. Да, это всё ещё больно, но теперь в крови бушует андреналин, нутро трепещет от предвкушения, а не от страха. И теперь Гарри тоже причиняет боль.       Почти на равных.       Они дерутся, царапая, нанося беспорядочные удары, стремясь к доминированию, к одной маленькой, но всё же победе.       И Поттер проигрывает: оказывается перевёрнутым, прижатым животом к неприятной на ощупь подстилке, крепко зажатым между полом и сырым от пота животом. И он кричит от обиды, от ярости, когда понимает, что и эта попытка была провальной. Его вновь трахают, на сей раз лишая всякой возможности воспротивиться, плотно прижимая к гравию. Гарри дрожит, но не от холода — от боли, рычит, когда понимает, что вновь повёлся, поведя себя именно так, как хотел Тёмный Лорд.       Глупец.       Он шипит, цепляясь пальцами за каменистую поверхность и сдирая их в кровь, тщетно пытается не скользить мокрым от пота телом, когда очередной грубый толчок буквально вдалбливает его в камень. Волшебник ёрзает, унизительно пытаясь выползти из-под длинного тела или хотя бы подобрать лучший угол, но пресекается властным надавливанием на поясницу.       Он терпит, считает секунды до окончания. Торс царапает от острых граней выступов, и эти мимолётные вспышки боли, вопреки всякой логике, продолжают возбуждать. Липкий от предэякулята член пачкает нежную кожу живота, но Поттер никогда не попросит, никогда не удовлетворит себя на глазах врага.       И наконец Реддл кончает, в последний раз прильнув к его исцарапанной грязной спине. Согретая интенсивным трением твёрдость покидает тело Гарри, одновременно даруя долгожданное облегчение и, в то же время, совершенно не помогая избавиться от неприятных ощущений.       Его пробирает дрожь, когда он кое-как приподнимается, принимая сидячее положение. Искусанная губа жалобно ноет, и Поттер не удивляется небольшим капелькам крови, которые он чувствует языком, когда рискует провести им по рту. Ему страшна даже мысль о том, чтобы посмотреть вниз и получше разглядеть истерзанное ногтями туловище. Гарри вообще не хочет видеть доказательства проведённой с Волдемортом ночи. Он хотел бы, чтобы этого никто не замечал, не слышать грязные смешки приспешников Тёмного Лорда, не ловить случайные взгляды друзей, ясно дающие понять, что они знают. Это было слишком.       Помимо свободы Гарри желал лишь одного — чтобы это завершилось, но эти встречи продолжались с завидной регулярностью. Ему потребовалось немало времени, чтобы сейчас, глядя на медленно одевающегося Реддла, начать понимать причину, по которой тот всегда приходил сюда с наступлением ночи за пределами менора. Он долго полагал, что истина крылась в смерти Беллатрисы, с которой Волдеморта наверняка связывали какие-то очень личные отношения, но реальность оказалась ещё более страшной — крестраж. Совсем маленький кусок чужой души, который должен был быть тихим, практически мёртвым и никак не доставлять ему проблем, с гибелью остальных частиц Тёмного Лорда пробудился и потянулся к своему создателю, как тоскующий по хозяину домашний питомец, который теперь пользовался своим преимуществом в единстве и требовал ласки. Именно его ощущения Поттер испытывал при соитии, именно это влияло на него, пытаясь заставить его чувствовать также, забываться в каждом прикосновении Реддла, хотеть раствориться в нём самом. Он был уверен: Волдеморт ощущал то же самое.       Они были вынуждены вновь и вновь напоминать себе, какие роли являлись их предназначением, пробуждать в себе ненависть к другому, пока не стало слишком поздно, пока ещё оставался шанс вернуться назад — на сторону противостояния. Только оно должно было связывать их и ничего больше.       — Я ещё не сломан... — шипит, невольно переходя на парселтанг, когда Волдеморт скользит к выходу, намереваясь оставить его в полном одиночестве. Тот оборачивается, скалится в тусклом свете редких факелов, пробирающегося сквозь маленькую решётку, и его алые глаза насмешливо сужаются до маленьких щёлочек.       — Ты уже сломан, Гарри Поттер, — отвечает на таком же чистом змеином языке и уходит.       Гарри не знает, сколько ещё сможет противостоять тому, что так удобно расположилось в нём же, и что удалить пока не представлялось возможным. Возможно он сможет протянуть ещё день, неделю, месяц, год или пять, но с каждыми сутками эта связь становилась всё сильнее. Раньше Тёмный Лорд приходил нечасто, исключительно ради издевательств, теперь же — едва ли не каждый день, дабы утолить свою похоть. Во что они превратятся спустя ещё какое-то время — ему было даже страшно представить.       Он уже испорчен.       Совсем скоро придут эльфы, дабы вымыть его, натереть душистыми маслами и вылечить всё, кроме тех царапин и отметин, на которые укажет Реддл. Они никогда не убирают засосы с его шеи, выцарапанное «LV» на побледневшей от нескольких лет сумрака груди и не восстанавливают рассечённые губы. Это всё — подпись, делающая его вещью одного конкретного мага, которую они не решаются стереть, дабы не навлечь на себя бед.       Поттер утешает себя возможностью встречи со своими друзьями: с Роном, Гермионой и Джинни. Они увидятся, даже если не завтра, то в последующие дни. Никто из них так и не решится сказать что-нибудь о боли, перенесённой другим. Их разговор будет лёгким, несмотря ни на что. Немая поддержка будет сквозить в каждом их взгляде и жесте. И пусть ради этого мгновения ему вновь придётся потерпеть пошлые намёки и свисты Пожирателей, он был готов. В конце концов, их слова, угрозы и якобы случайные касания были пусты: никто из них не причинит ему вреда. Все они — лишь слуги, вынужденные бережно относиться к особому пленнику Тёмного Лорда.       Гарри — его собственность.       Завтра Волдеморт вновь заявится к нему, снова возьмёт своё. Возможно, со временем эта игра изменится. Ну, а пока Гарри будет послушным настолько, насколько сможет, будет ждать любой возможности сделать свой ход. Он будет бороться с этой связью, не позволит себе опуститься на дно.       Вот только что-то, несмотря на эти пафосные и, несомненно, героические мысли, так ненавязчиво шептало, что Поттер сломлен окончательно, бесповоротно, что он — лишь жалкая копия самого себя прежнего, и что Реддл добился своего.       Гарри почувствует боль, когда проснётся на следующий день, лишь смутно осознает, что её причина в разбитой губе. Здесь будет так тихо, что его собственные удары сердца будут единственным, что придаст живости этому промозглому, сумрачному месту.