Уроки французского

Алисе с большим трудом удалось поднять веки и осмотреть больничную палату, в которую ее поместили прошлой ночью. Она не помнила, как оказалась здесь, на какой машине ее привезли сюда, сколько пришлось анализов ей пройти, чтобы наконец остаться в сладостном покое в этой комнате, от которой так ненавязчиво веяло лекарствами и чьими-то духами. То ли женскими, то ли мужскими, Алиса давно перестала различать запахи. Точнее осознавать то, что они с собой несут. Всего этого было так много и так бесконечно, что начинала кружиться голова. Все такое яркое, необъятное, вечно вращается, извивается, как змея, мерцая своей болезненной для глаз пестротой. И вот, снова эти боли в голове. С прошлой ночи они стали куда ощутимее, теперь казалось, что эта боль захватывала все тело, заставляя содрогнуться в страшном предвкушении чего-то ужасного. За окном сквозь бежевый тюль просачивались пасмурные лучи. Где-то вдали громко мяукал бездомный кот, там же шумел и весь город. Почему сейчас все это ощущалось более остро, более ярко, чем когда-либо еще? Может, потому что через час или меньше, в эту комнату войдет мужчина в белом халате, скажет ей что-то напутствующее, мерцая своими бесцветными глазами, а потом ее увезут в операционную? Вполне возможно. Как говорили родители эта операция была очень необходима. Проклятая опухоль. Находится в голове, а от нее страдает все тело. Каждый нерв. Каждая клетка. Каждый волосок. Все это ныло и стонало в ней, умоляя о пощаде. А еще эти яркие краски перед глазами. Воспоминания о прошлом острыми кольями вонзались в память и буравили ее, принуждая смотреть, не моргая. Каждый человек, которого она видела хотя бы раз в жизни, снова появлялся в ее памяти, хотя она этого не просила. С чем это можно сравнить? Словно она ехала в машине, высунув голову из окна и позволяя холодному ветру ударять ее по пылающему лицу. Дорога быстро ползет, исчезает в ночи, свет от фонарей сливается в единую огненную полоску, летит рядом и как бы оберегает юную путешественницу от различных бед. И эти лица людей стоят под полоской — на удивление ясные и улыбчивые. И вот, дорога заканчивается, машина тормозит еле ощутимо. Алиса мягко падает на спинку сиденья, облегченно выдыхая. Все это проходит за несколько секунд. Неужели конец? Алиса поднимает голову, высовывается снова из окна, с удивлением и скрытой тоской смотрит назад, где в тени скрывалась бескрайняя дорога. И снова задает немой вопрос — это все? Неужели это вся ее жизнь? Так мало…так коротко…так бесполезно…  — Ты был прав, — прошептала на одном дыхании англичанка, поднимая малахитового цвета глаза на белый потолок. Там на блестящей краске виднелось отражение казалось бы взрослой, но при этом еще совсем маленькой и беззащитной белокурой девицы. — Ты был во всем прав… Как ее называли в школе? Занудой? Недотрогой? Врединой? Да кем она только не была. Никто ее не любил, да и она никого не любила вовсе. Тогда Алиса была вполне довольна таким затруднительным отношениям со сверстниками, а сейчас ей было тоскливо. И она никому не признавалась в этом, но от такой Алисы Керкленд даже ее саму поневоле начало тошнить. Она слышала за дверью, которую по неоплошности врача не закрыли, как медсестра тихо сообщает родителям Алисы, что состояние крайне тяжелое. Как бы ужасно это ни звучало, операция могла как спасти, так и навредить юной пациентке. Здесь все зависело от удачи. От судьбы. Смешная штука эта судьба. Родители были здесь. Как всегда, не смеют оставить дитя без присмотра; как ходили за ней по пятам всю жизнь, так и здесь… Интересно, а он тут? Он пришел ее проведать? Алиса неожиданно поняла, что это было очень важно для нее. Важно увидеть его. Но ведь это было невозможно. Он не сможет. Никогда. Ее разум обуял горячий бред. Девушка закрыла глаза, ощущая, как под веками накапливается горячая влага. Сейчас она откроет глаза, и слезы потекут по бледным щечкам, обжигая остывшую кожу. Нет, не надо поддаваться слабости! Даже в такой момент! Девушка зажмурила веки, пытаясь удержать влагу в себе. Почти получилось. Через полчаса все решится. Через полчаса она в последний раз увидит мир своими глазами, после чего ей введут наркоз, и она провалится в искусственный сон. Возможно, навсегда. Опять же, как укажет проклятая судьба.  — Алиса! Алисочка! Деточка! — донеся до ее ушей этот до боли и почти до омерзения знакомый визгливый голос. Мама. — Алиса? Как ты? Женщина средних лет — такая же белокурая, как и ее дочь, сильно худая, как спичка, и сухая, как вобла, на которую натянули дорогую черную блузку с узкой юбкой — опустилась на стул рядом с постелью дочери. Алиса едва ли почувствовала ее холодные пальцы на своей раскрытой ладони.  — Алисочка, только не волнуйся. Все будет хорошо. Все будет замечательно. Ты выздоровеешь. Обязательно. Сейчас тебе удалят эту опухоль и все. И кого она только пыталась успокоить — себя или дочь? Рядом с женщиной встал ее муж — отец Алисы — такой низенький, пузатый дядечка с пышными, седыми усами. И даже в его маленьких зеленых глазках четко виднелись боль и осознание того, что в любой момент он мог утерять самое ценное, что когда-либо было в его жизни. Но он говорил спокойно, изредка кашляя.  — Ты как себя чувствуешь, малыш? — спросил он, держа свою жену за угловатое плечо. Алиса медленно покачала головой, указывая на то, что бывало и лучше. Голова напоминала воздушный шарик, который от времени надувался и надувался. И вообще, зачем они пришли? Что им надо? Алиса нахмурила брови, усердно вспоминая… ах да, ее последняя просьба.  — Вы… принесли? — спросила она, оторвав голову от полосатой подушки. Провода, к которым она была подключена, со скрипом потянулись следом за ней.  — Да-да, принесли, — мама достала из большого пакета, который занесла вместе с собой в палату, широкую коробку из-под праздничного костюма. — Только, пожалуйста, малыш, ляг обратно на место. Тебе нельзя…  — Дайте, — усеянные проводами руки потянулись к коробке. Единственное, что дарило хоть какую-то выгоду в таком положении — это тот факт, что родители слушались любой ее прихоти. Если прежде они делали все по своему желанию, не учитывая интересы своей дочери, сейчас они были послушнее марионеток. И если бы не эта адская боль, то Алиса бы пришла в восторг от такого сравнения.  — Осторожнее, — женщина сама положила коробку на колени девушки и отошла в сторону, понимая, что на данный момент сделала все, что от нее требовалось. Можно было бы и удивиться тому — зачем дочка одного из самых богатых и влиятельных людей во всей Англии вместо чего-то реально ценного пожелала эту старую коробку? Вопрос получался любопытный, а в ответе же крылась целая история непростого прошлого. Прошлого, которое невольно увядало, подчиняясь жестокой болезни. Алиса отложила крышку и широко распахнутыми глазами уставилась на свою сокровищницу, что покоилась на дне этой коробки. Здесь не было ни денег, ни ожерелий, ни дорогой техники и ничего такого, ради чего вообще стоило поднимать на уши весь дом со слугами. На дне лишь лежала стопка фотографий, дневников и старых, слипшихся писем. Здесь были все ее воспоминания. И здесь был он. Даже запах его одеколона все еще хранился на некоторых бумажных листах. Несмотря на то, что Алисе было тяжело это ощущать, она чувствовала… о, небо, она чувствовала присутствие любимого мужчины также ярко, как и видела сейчас своих родителей, которые затаились у ее постели, смиренно дожидаясь новых прихотей. Они не понимали духовную ценность этих фотографий и дневников. Они не читали их, они бы все равно не поняли. Дрожащие пальчики коснулись первой потрепанной тетрадки в зеленой обложке в стиле кожи крокодила. Она ощутила импульс, исходящий из этих прожженных летним солнцем страниц. Переворачивая их, она внимательно разглядывала свои записи, перечитывала заново строчки, и с каждым словом ее память начинала активно возвращаться, закручиваться, как колесо в швейной машинке, постепенно наматывая на себя нить событий. Словно это было вчера.