слёзы сердца - это кровь

- Я решил, я ухожу. Всё кончено. Озвученное два раза за последние полчаса с разной степенью тревоги решение Серёжа обдумывал месяц. Засыпая и просыпаясь с этими мыслями, обнимая двух совершенно разных во всех проявлениях людей. Говорить это Игорю было приятно, с постепенно наступающим чувством весёлой злобы в отношении того, что уже кончено. А затем, еле выдерживая оставшиеся часы разлуки, выжидать, чтобы сказать ещё раз - твёрдо и ясно. В руках у Серёжи перетянутый ремнём матрац и сумка с вещами - теми, что были ещё до Альберта Адамовича. А из того, что после... Разумовский не в силах расстаться с колготками в сетку. Это был первый подарок, и очень хотелось верить (а тогда точно верилось), что он был без намёков, хоть сейчас Серёжа и понимал, что всё купленное, подаренное, надетое на него - дорожка из чётко просчитанных шагов, которая должна была привести к заветной цели, если бы не Игорь. "Сукин сын". Их "глупые" отношения, желание Серёжи попробовать и - пусть даже совершить ошибку! - но влюбиться. Влюбиться за отданную для защиты от дождя куртку, от поцелуев в уголок рта. Не за золотые цепочки. Разумовский кусал губы в ожидании, с трудом веря - как же он смог повестись: так очевидно, что его как бездомную собачку приманивали лакомым куском, который с каждым разом становился всё соблазнительнее, вкуснее и больше. Из воспоминаний Серёжин взгляд натыкается на груду ненужных теперь вещей. Лакированные туфли, чтобы не носить нижнего белья, шорты с намёком на последующую вереницу юбок, шарфы, береты по последнему писку моды. Бред. И всё же он любил. Вещи. Ибо сам был как одна из них. Вообще, было очень удобно искать себе оправдания и верить на слово, прикрывая глаза на действия, потому что глупо в такой ситуации. А потом обжечься о любовь. Не навязанную извне, а самую жгучую и подлую - изнутри и взаимную. Серёже плохорошо от этих мыслей, как будто в него тыкают сигаретой. Послевкусие... Замок щёлкает, заученная фраза вертится на языке и стреляет - точным прицелом на поражение. - Что ж, иди, - Бехтиев нарочито спокоен, а охранники, было всколыхнувшиеся за спиной, уже замерли и стоят каменными глыбами в ожидании. Разумовский ожидал явно большего, но оставаться не намерен. А Альберт даже в его сторону не смотрит, тормозя только перед самым выходом пользуясь растерянностью. - Постой-ка, - из кармана достаётся до боли знакомая ярко-красная помада, а Бехтиев, без особой аккуратности удерживая Серёжу за подбородок, неровным слоем наносит её на губы, - теперь можешь идти - я для облегчения задачи: быстрее распознают, что ты блядь. Усмешка сопровождается шлепком по заднице в направлении выхода, а Серёжа, секунду назад недоумевавший, одним яростным движением отирает помаду и показушно плюет в захлопнувшуюся дверь. Плакать нельзя, хоть слёзы так и наворачиваются. Ничего, что первое ощущение от свободы такое, дальше - Серёжа знает, сбегая по лестнице вниз навстречу воздуху, - только радостнее. В опустевшей от рыжего урагана квартире Бехтиев подцепляет рукой туфлю из кучи барахла, держа словно череп бедного Йорика. - Зачем, Альберт Адамыч? Разве ваша цель не?... - Коленька, тут всё тонко, - туфля глухо ударяется об пол. - Надо, чтобы первый раз был по любви. Сам посуди... Серёжа в объятьях секунду, а дальше долгие поцелуи, такие, что можно умереть от недостатка кислорода, но сделать это самой красивой смертью. Разбросанные по всей квартире вещи, в попытке добраться до ближайшей горизонтальной поверхности. Чем ближе к спальне, тем "ниже" бельё. Серёжа залезает сверху на Игоря, а тот обнимает ещё крепче, проводит руками по ногам, чувствуя как больно впиваются нитки колготок в кожу. - ...Опустим грязные подробности, но уверен, что Серёженька будет отдаваться всем телом и сознанием, чтобы ни одной конечностью нельзя было пошевелить. Будет больно, но физически, это полностью заглушит "любовь". - И что потом? - Вернётся, как миленький. Одни эти туфли - вся зарплата майора. Забавно будет, конечно, посмотреть, но одно дело трахаться и всякие вшивые "с милым рай и в шалаше", а другое дело - привычка. Не думаю, что он долго проживёт там, так что остаётся ждать. И на всякий случай прочёсывать панели - вдруг затерялся среди проституток. Недобрый смех разъедает тишину комнаты, а преданные псы не могут сообразить - шутка или всерьёз? Но трассы на всякий случай прочёсывают. А Серёжа тоскливо смотрит из окна в ожидании чуда. На дорогие тачки, в которых когда-то ездил сам, на дам с пышными локонами, химками и боевым раскрасом на лице. Всё это не отторжение вызывает, а смертельную тоску по прошлому. Потому что Игоря ждать с работы - очень долго. Он предан службе больше, чем кому-либо. И даже секс - любовный, чувственный и страстный - не спасёт Серёжу из трясины быта, в которую его затягивает с головой. Разумовский с досадой сознаёт, что влюбился не в Игоря, а в альтернативу. Поверил, что любовь бывает и бесплатная, а сейчас он лишь пытается делать вид, что влюблён также пылко. Эпитеты из художественной литературы, которые крутились в голове Серёжи относительно Игоря, сменяются обыденными словечками и фразами, предложениями из трёх слов, которые меняются от "я люблю тебя" до "да пошёл ты" на раз. Разумовский чувствует, как закостеневает его мозг, и бежит. Бежит, старательно убеждая самого себя, что вернётся, но Игорь в пустой квартире изо дня в день застаёт лишь пустоту и разгром. Серёжа не смог променять шампанское на кипяток. А Гром не мог рассчитывать на долгую любовь содержанки, но он и не рассчитывал. Особо. А всё-таки было что-то в их любви, такое же яркое, как полоска Серёжиных трусов, нарочито выглядывающая из-под джинс в квартире Бехтиева. Разумовский на четвереньках подползает и напомаженными губами тычет в руку, а затем трётся головой ладонь, как внезапно запросивший ласки кот. Ниточка натянутой улыбки не рвётся, а Бехтиев встаёт с кресла и рукой манит Серёжу в спальню, чтобы уже там, за закрытыми дверьми, где никто не видит... Дать Серёже затрещину. - Живее, на кровать, - никакой обходительности, но Разумовский знает какого это бывает, поэтому без лишних разговоров стягивает с себя одежду, оставаясь в красном белье. - Под стать губам, - усмехается. - Ползи ко мне. Один лишь жест похлопывания по кровати - и Серёжа чувствует себя дешёвой шлюхой в порнушке. - Всякую дрянь массмаркетную таскаешь ... - Бехтиев с неудовольствием подцепляет лямку лифчика. - Ну, показывай, чему ты там научился. И Разумовский показывает со всей старательностью и выработанным профессионализмом. Отсасывает, разрешая портить себе укладку, а затем залезает сверху, но ему намёком указывают на место. В позе собачки есть много преимуществ, особенно - партнёр не видит твоего лица, и поэтому можно плакать или даже скулить, но это всё равно воспримут за звуки радости. - Альберт Адамович, мне нужны деньги, - скороговоркой говорит Серёжа, когда они лежат вдвоём после оргазма, и Бехтиев поглаживает бедро Разумовского. - Ты знаешь мои условия, - Альберт Адамович даже не уточняет сумму, - останешься и получишь, сколько нужно. - Х-хорошо, - неуверенно звучит вместо крика "Я не могу!". - Вот и славно. - Я... Просто ему должен, двадцать... - замирает и поспешно поправляется, - тридцать тысяч. И надо вернуть. - Хочешь, мои ребята объяснят, что ты уже не должен? - Бехтиев подтягивает Серёжу ближе, заглядывая в глаза. - Н-нет, хочу вернуть, - Серёжа сознательно отворачивается, а Бехтиев теперь водит пальцем по выступающим позвонкам. - Ну хорошо-хорошо, - поцелуй в шею, - доброй ночи. Разумовский чувствует, как всё стало на свои места, а уже завтра ему прикупят что-нибудь хорошенькое. Но в сердце почему-то свербит, и хоть он под тёплым одеялом, но холод, холод, промораживающий его до озноба не даёт найти своего места.