Fever Dream

“Почему я?” — в который раз подумал Джон Чанлер. Будь он постарше и хоть вполовину тем циником, каким хотел казаться, он бы знал: потому что ни одно доброе дело не остаётся безнаказанным. Но Джон был ещё очень молод и верил в лучшее, и вопросы эти не давали ему жизни в последнюю неделю. Сейчас, к примеру, он сидел в одной из лучших больниц Европы и даже знал почему: потому что иначе сидеть с Пеллинором придёт Мюриэл Барнс, придёт и не встанет, а она такого не заслужила... А он, Джон, вот этими руками выловивший Пеллинора Уортропа из ледяного Дуная, видимо, заслужил. Уортроп же, существо неблагодарное, всем назло всё равно старался умереть. Сперва его рвало всем, чего успел наглотаться вместе с речной водой, потом в него вцепилась лихорадка. Жар достиг стадии acme и спадать не собирался. Пеллинор лежал в горячечном забытьи и истаевал, медленно, но верно превращаясь в красивый романтический труп. Джон сперва в сердцах ругался позёром и показушником, а потом просто ругался. Молча, про себя, потому что Мюриэл Барнс. ...А вчера он гулял в волшебном даже зимой Аугартене с прекраснейшей девушкой на свете, и вы не поверите — почти не почувствовал разницы. Тепло отдавало липким лихорадочным жаром, на холоде тянуло гиблой студёной водой, и мыслями — и сердцем — Мюриэл всё равно была здесь, в больничной палате. Джон косился на неё с тоскою и начинал подумывать, что, может быть, зря он... И одёргивал себя. Почему он сам полез в реку и вытащил оттуда своего не иначе как спятившего друга, Джон ответить уже затруднялся. Так поступил бы каждый, но он не был каждым... и, может быть, тоже сделал это назло. А уж почему счастливо влюблённый Пеллинор Уортроп бросился с моста в Дунай, ведомо было только Пеллинору Уортропу, который так толком и не пришёл в сознание. Пневмония — дело такое, а отчаяние и безумие, кажется, оказались заразными, и все они тут вслед за Пеллинором потихоньку сходили с ума... — Джон?.. Джон дёрнулся, как от удара. Пеллинор открыл глаза — это и раньше бывало, но сейчас взгляд у него был живой, осмысленный, он явно видел и узнавал того, к кому обращался... Почему сейчас, Господи, это должна была быть Мюриэл, он наконец-то узнал бы её, и они бы... обнялись и что там ещё, долго и счастливо... Джон медленно выдохнул и приготовился разговаривать. — Джон, — Пеллинор улыбнулся бледными растрескавшимися губами. — Я думал, ты мне снишься. Какой бред. Джону сразу же захотелось врезать по этой дурацкой улыбке. Вместо этого он отвернулся, сосчитал в уме до десяти и сунул Пеллинору чашку воды: голос у того был... ржавый какой-то. И правда бред. Вернее, аменция, и наслушались они этого за неделю предостаточно, хватит. — Воскреснуть решил? — Но я не... — Пеллинор озадаченно нахмурился. — Почему я не умер? Джон напомнил себе, что собеседник его тяжело болен, соображает хуже обычного и за слова свои не отвечает... наверное. — Это ты меня вытащил, — догадался Пеллинор. — А зачем? Ну ясно, благодарности от него ждать не приходилось, как и понимания — впрочем, ладно, Джон сам не всё тут понимал. Но совесть-то нужно было иметь? — Затем. И раз уж ты живой, то сегодня же извинишься перед фон Хельрунгом... и особенно перед Мюриэл... мисс Барнс. Она неделю от тебя не отходила, извелась вся! — Мюриэл... была здесь? Болен. Не соображает. Не отвечает... — Была, была, насилу поспать её выгнал, скоро опять придёт, и ты... — Но почему? — искренне удивился Пеллинор, и Джон взорвался наконец. — Почему?! Да потому что любит она тебя, идиота, без памяти! Не пойму за что! На него уставились в ужасе. — Но это... неправильно. Не может этого быть. Она — она же ненавидит монстрологию! — Что-о-о? — заорал Джон, и пусть, пусть бы пришли санитары и выкинули уже их обоих из больницы. — При чём здесь... Нет, погоди! Ты из-за этого, что ли, топиться собрался?! Господи, ну ты и... Ну ты даёшь... Всех провёл, ума не приложу, как они все считают тебя умником и, х-ха, гением, когда ты ТАКОЙ!.. — Его несло, но Джон ничего не мог с этим поделать. Он махнул рукой, пытаясь отдышаться и прекратить истерически хихикать. — Пеллинор Уортроп, ты таки идиот. — Я монстролог. Пеллинор сел на койке. Его качнуло, повело, глаза опять заволокло горячечной мутью... но он проморгался, и голос его звучал почти твёрдо. — ...и монстролог. Ты на всю голову монстролог, — Джон вздохнул. Этого, наверное, и могила не исправит, весь в отца... ладно, хоть живой. — Ладно. Тебе поесть бы, я сейчас устрою... И с Мюриэл поговори по-человечески, а? Пеллинор кивнул, и лохматая его голова удержалась на тощей шее. И отлично. — А когда-нибудь ты отсюда наконец выйдешь, — мечтательно сказал Джон, — и я тебе так врежу... — Обязательно врежешь, — ну надо же, Уортроп улыбнулся! Второй раз за день, куда катится этот мир... — Эй, у тебя во рту кровь. — Да? — Пеллинор потрогал испачканные кровью зубы, в изумлении уставился на собственные пальцы... ...И мир покатился ко всем чертям. Он попытался вдохнуть, закашлялся — да так, что скрутило. Выпрямился снова, как во сне, схватился за грудь, размазывая по рубашке ярко-красное, и удивлённое его лицо сделалось иссиня-белым, а тело у Джона в руках — страшно лёгким, а потом кровь хлынула горлом, и даже персонал Центральной венской городской больницы ничего не смог сделать. И пришла Мюриэл. Агонии она, слава Богу, не застала, вошла как в кошмарную сказку — белую, как снег, чёрную, как ночь, и залитую настоящей кровью. Джон успел перехватить её в дверях и только потом вспомнил, что у него на руках тоже пронзительно-красная кровь, а Пеллинор лежал красивый, как труп Белоснежки, пока тело не накрыли простынёю, и померк, закончился этот проклятый день — как метелью замело. На самом деле ещё многое успевает случиться и вечером того дня, и утром следующего, но в себя Джон Чанлер приходит примерно к обеду. Они с Мюриэл сидят в уютной старинной ресторации и разбирают уродливый снежный ком, в который окончательно превратились европейские каникулы. Сегодня их, пожалуй, не приняли бы за счастливую молодую пару, а раньше бывало и доставило бы паре неудобств и неловкости, когда бы общественное мнение не волновало их в последнюю очередь… Мюриэл удивительно идёт траур. Разумеется, Джон не говорит ей об этом и так же молча радуется всего лишь лёгкой бледности и здоровому аппетиту. У него самого после бессонной ночи и с похмелья видок — краше в гроб кладут, нет, правда, Пеллинор в своём гробу выглядит много лучше — и Мюриэл поглядывает на него с беспокойством. Приходится извиниться и признаться, что накануне напился по-чёрному. — Это помогает? — только и спрашивает эта великая женщина. Приходится честно отвечать, что нет. Кстати же, о гробе. Фон Хельрунг, потрясённый смертью любимого ученика, но сохранивший, в отличие от тех же учеников, присутствие духа, отправил телеграмму Уортропу-старшему и даже получил ответ. Алистер Уортроп требовал возвращения тела на родину, в Массачусетс, с возмещением всех сопутствующих расходов. Пересказывая эту часть истории, Джон так исходит ядом, что на него снова смотрят тревожно. Ну надо же, как они с Пеллинором одинаково ненавидели отцов друг друга… Впрочем, возможно — возможно, что на этот раз Алистера Уортропа вели отцовские чувства, а не желание корректно закрыть дорогостоящий и провальный проект. Так или иначе, всё это — бред — домыслы, фантазии, и не стоит о них. Душа монстролога — те ещё дикие дебри… — Я думала, — потупив глаза, говорит Мюриэл, — это что-то вроде игры. Опасной, азартной игры. Ах, вот оно что. — Так и есть… в некотором смысле. Но не для всех. Среди монстрологов встречались и вдохновенные учёные, вроде фон Хельрунга, и полубезумные фанатики, и азартные охотники, и люди, которым просто нравилось убивать, а чудовищ убивать было можно и даже нужно — и был Пеллинор Уортроп, которого угораздило в это грязное, опасное, неблагодарное занятие влюбиться. — Я не думал, что он способен полюбить что-нибудь ещё — кого-нибудь — вот так же сильно, — поясняет Джон, и вот этого говорить здесь и сейчас лучше не надо было. Лучше — не честнее. Мюриэл роняет вилку в тарелку и смотрит на него огромными бездонными глазами, и поднимается в этих глазах быстрая чёрная ледяная вода. — И это я его… — НЕТ! — от удара кулаком по столу подпрыгивает и дребезжит утварь, официанты и посетители нехорошо на них оглядываются, Мюриэл удивлённо моргает и вспоминает, как дышать. — Даже думать такого не смейте! Его убили сгустки крови в лёгких. В артерии. На вскрытии я сам видел. — А было вскрытие. — Конечно. Ох, оно было. И перед фон Хельрунгом Джону тоже пришлось извиняться — за сцену, которую он устроил в морге, и за то, в каком виде он в тот морг явился, и за всё… — …И это вы его… вскрыли. — Я должен был — должен был знать. Потому что я тоже монстролог. В его собственных глазах плывут-двоятся огни и хрусталь, только Мюриэл не двоится, невозможно красивая разрумянившаяся Мюриэл накрывает его сжатый кулак тёплой ладонью, и Джон знает — знает, что она всегда будет его верным другом, даже если они больше никогда не встретятся в этой жизни. Другом, не больше и не меньше, потому что монстрология — она всё-таки наука не для всех. Джон вместе с наставником возвращается в Америку, на похороны — Мюриэл с семьёй уезжает южнее, в Италию, а может, в Грецию — подальше от этой смертной зимы. Они прощаются на перроне, и Джон не успевает увернуться, когда Мюриэл порывисто обнимает и целует его. От неё пахнет корицей и цветами, и губы её горячи. Губы Пеллинора были прохладны, и пахло от него свежей кровью, и вот так Мюриэл всё-таки достался прощальный поцелуй — но об этом Джон не расскажет уже никому. Ни за что. Никогда.