Теплеет ветер

Зима кончается. Но в горах, как и всегда, холодно. Колючий резкий воздух попадает в лёгкие, а облака в небе — белые и невозмутимые — стелются так низко, что, кажется, сейчас опустятся на плечи. Сяо часто приходит сюда, на вершину горы Тяньхэн. Когда-то давно эта гора была маленьким холмиком, но постепенно взрослела, крепчала и позже, достигнув своего пика, стала защитницей гавани, поставив свои широкие плечи против врагов. Сяо помнит её ниже, слабее, мельче. Но и Ли Юэ тогда не была той гаванью, которой стала сейчас. Много зим и вёсен сменило друг друга, прежде чем город стал сердцем контрактов, законов и моры. Его уже не обойдешь без усилий пешком, как раньше. Но с высоты птичьего полёта гавань Ли Юэ всё ещё кажется совсем маленькой, словно ребёнок, мирно спящий в колыбели. Такими они впервые встретились и узнали друг друга, такой Сяо поклялся защищать её. Но он не подойдёт ближе, он будет смотреть за ней здесь. Сяо вытягивает ладонь вперёд, смотрит вперёд, и кажется, что вся Ли Юэ поместится в неё, как камушек с берега, и люди — тоже совсем крошечные — если сжать кулак, окажутся внутри, и ничего им не будет страшно. Сяо разжимает руку, а на ней — многочисленные мозоли, шрамы, появление некоторых он даже сейчас и не вспомнит. На ладонь падает снежинка, опускаясь влажным секундным прикосновением — последний поцелуй уходящей зимы. Обычно в это время уже совсем тепло, и снег остаётся только на вершинах самых высоких гор. Весна в Ли Юэ нынче приходит поздно. «Но холода кончаются, наступит весна — и станет легче», как-то однажды шепнул ему ветер. Но это был не резкий порыв, какой обычно сопровождал его всю жизнь и заставлял падать от бессилия на дрожащие колени, не хлесткий удар в грудь, после которого казалось, что больнее уже и быть не может, и не сотня маленьких колючих осколков, поражающих старые незаживающие раны — нет. Ветер только тепло и невесомо коснулся холодной кожи. Фраза эта казалась тогда насмешкой, ведь та зима была самой длинной из всех, что он когда-либо помнил, и, казалось, совсем не думала кончаться. Едкий пробирающий холод пробирался внутрь, а там — в глухой темноте, в пустоте без света — его нечем было согреть. Он не встречал на своём пути препятствий, а поэтому пробирался глубже и глубже. Постепенно в районе груди каменело, тяжесть становилась больше, и брать копьё в трясущиеся руки становилось сложнее. Бесконечные сражения поглощали Ли Юэ зыбучими песками, кровь лилась, как с горы река, руки погружались в кровь больше и больше, и не было этому конца. Один день превращался в следующий похожий, и так много-много раз, пока однажды — первым весенним дождём, тёплым дыханием ранних цветов — длинная зима медленно не начала кончаться, и Сяо вспомнил ту тихую звенящую мелодию. И оказалось, что он не забыл её, оказалось, ветер пел свою песню ему много-много раз. Теперь он помнил, как опускал от отчаяния на землю копье и падал на твердую поверхность без желания подниматься, но что-то заставляло его вставать снова, что-то внутри — далеко-далеко — почти бесшумно, но едва слышно пело. Много дней прошло, времена года сменяли друг друга, росли и рушились горы, и камней внутри постепенно становилось меньше. И потом позже — снова — в шелесте листьев на песчаных деревьях, в дыхании водной озёрной глади, в крыльях пролетающих по небу птиц — зазвучала тихая знакомая мелодия. «Тьма отступит — и боль уйдёт», пел ласково ветер, и Сяо внимательно слушал, он знал: в песне не было лжи. Цинсини склоняли головы перед ним, а ветер, словно и не осознавая своей власти, играл в их лепестках, задорно подмигивал ими, а после улетал далеко, словно его и не было, но только мелодия — нежная и светлая — всё звучала вокруг, а потом проникла теплом внутрь. Играла и не смолкала. И слышался вслед тихий, игривый колокольчиковый смех. — Это снова ты, — шептал Сяо безответно в пустоту. Шептал — и запоминал каждый звук. Он уже давно не слышал этой мелодии, давно ветер не пел её в тишине. За это время изменилось многое. Ли Юэ разрослась, оплела паутинками контрактов весь Тейват, люди тоже стали другими, сменились десятки поколений, и даже Моракс теперь совсем не тот, каким был раньше. У мира теперь другие беды и другие заботы. Но есть и то, что осталось прежним и, наверное, уже не изменится никогда: люди так же нуждаются в защите, и так же кровь льётся, как река, и Сяо вновь готов взять в руки оружие в любой момент, когда будет нужно. Первые весенние цинсини — самые смелые цветы — выглядывают из-под снега, пока ветер заботливо смахивает снежинки с их лепестков. Сяо берет в руки старую флейту и прикасается к ней губами. — Прощение, эта мелодия называется «прощение», — улыбчивый голос за спиной заставляет обернуться. В окружении робких последних снежинок этой зимы оказывается совсем юный на вид мальчишка. Незнакомое в первую секунду лицо постепенно наполняется воспоминаниями: та тёмная затянувшаяся зима, та боль, ставшая тяжёлыми камнями, то пришедшее тихое спасение. — Я тебя узнал. «Это ты, это всегда был ты» — трепет зелёной травы, тёплый ветер в волосах, солнечные лучи, пробивающиеся сквозь белые облака. Наступает весна.