Шервуд vs Ноттингем

Брат Тук про себя так рассуждал: Священное Писание потому нас от семи смертных грехов упреждает, что грехи эти суть слабости людские, за проявление коих не только диавол в геенну огненную уволочёт, но и прочие грешники нашими слабостями воспользоваться не преминут, ещё в бренном мире пребываючи. Потому брат Тук сторонился Гордыни, Зависти, Гнева, Лености, Алчности, Чревоугодия и Блуда как мог. Особенно двух последних, ибо был склонен, был, да простят его пресвятые угодники Божии. И вот однажды, когда пребывал он, аки агнец смиренный, на одном постоялом дворе, принялась с ним заигрывать тамошняя служанка – вертлявая, смуглая да глазастая. Ну чисто Иезавель! Брат Тук по-отечески усовестить бесстыдницу пытался, потом объявил, что пошёл молиться за душу её грешную, да и улизнул к себе в комнату. И весьма сожалел, что, проезжая по тракту по делам аббатства, вообще на этот постоялый двор заглянул. Ибо едва улёгся он на ложе жёсткое да скрипучее, как понял — не уснёт до рассвета, ежели рукоблудием постыдное плотское желание в себе не погасит. Возвёл брат Тук очи горе и принялся гадать, как ему постыдное грешное деяние сие поудобнее представить, дабы потом на исповеди епитимья на него не слишком суровая наложена была. Ну, грех блудодейства – он и есть грех блудодейства, смертный, тут уж ничего не попишешь. Но не возлёг же он, брат Тук, с девицей развратною на ложе её, как она того желала? Не возлёг. Значит, на несколько шагов отступив, приблизился он к рукоблудию, что тоже есть грех тяжкий, но уже не столь ужасный, как ни крути. Всяко полегче. При этой мысли ладонь брата Тука словно бы сама собою сомкнулась на уде налитом, поначалу ощупывая его так и эдак, а после по всей длине охаживать принялась. Пока брат Тук, опомнившись, руку поспешно не отдёрнул, будто обжёгшись. А уд злосчастный так и остался покачиваться. А вот ещё что, лихорадочно размышлял брат Тук, лёжа с воздетым к потолку стояком и спрятав бесстыжие руки свои под зад. Ведь еще есть сны срамные, за кои тоже епитимья полагается, но ещё полегче. Так почему же сейчас он не спит? Брат Тук старательно смежил веки и даже засопел от облегчения, убеждая себя, что и в самом деле упал на постель, сморённый сном, а не срамными мыслями. Сном, в коем в комнату его, изнутри запертую, проникла смазливая служанка и ну вертеться перед ним, ровно Саломея, одёжки одну за другой на пол сбрасывая, пока не предстала во всей своей прельстивой наготе, будто праматерь Ева. Груди пышные руками приподняла, словно яблоки спелые отведать предлагала, бёдра огладила, да еще и промеж них пальцы запустила... Ладонь брата Тука вновь мгновенно ухватила искомое — изнывающий уд. И принялась ходить вверх и вниз, до тех пор, пока дородное тело его не выгнулось на постели, и молочные капли семени не оросили мятые простыни. Свершивши сие деяние препостыдное, улегся брат Тук на те же простыни и взялся сопеть старательно, иногда даже подхрапывая и тем себя утешая. Ибо за сон срамной предстояло ему всего-то двести раз прочесть Тe Deum и сто раз Ave. Amen.