откровение

Блять. Только этого не хватало. Окей, стоило признать сразу, блондинка вызывала в нём отнюдь не дружеские чувства. В конце концов, только священник бы и остался равнодушным. Но когда уровень пиздеца поднялся выше положенного, внутри сработали предохранители, вереща вовсю о том, что ему крышка. Сначала он не сразу разобрался, сначала всё было просто до усрачки. И то что она текла по очкарику на суть дела, очевидно, никак не повлияло. Будто кто-то складывал пазлы его жизни именно таким вот образом, мелкими деталями, совершенно неважными и естественными, так же как дышать или спать, он оказывался рядом с ней ежедневно, почти всегда плетясь позади. Будь то тренировка, прогулка, посиделки дома. Да даже те поездки к морю и в горы. Тревожность начала просачиваться как раз в один из таких моментов. Он вдруг заметил, что непременно оказывался рядом с ней. Садился, стоял, шёл, и даже спал. Он мог спать точно медведь в спячке, но стоило ей позвать или просто заговорить, глаза невольно распахивались и он шёл. Среди кучи придурков или приходя к ним в школу, он обязательно сначала выискивал её первым делом. Она была другая. Не похожая ни на его адскую жизнь, ни на кого-то, кого он когда-либо знал в своей жизни. Будто неся за собой божественный свет, вся она светилась каким-то ореолом благородства и величия, доброты и понимания. Красивая, такая, что скулы сводит от желания коснуться или хотя бы оказаться рядом. Пока он, все они, малодушно избегали любых привязанностей или боялись признаваться вслух, Шелли бесстрашно встречала любую правду и реальность, не боялась боли и шла напролом, несмотря на насмешки или пренебрежение. Паучиха, привязавшаяся по нелепой случайности, проходу не даёт. И ему бы радоваться, потому что хороша чертовка, возьми да будь счастлив, но его всё бесит, вымораживает. Особенно он горит не прикрытой яростью всякий раз, когда видит что Шелли в очередной раз так открыто выражает свои чувства очкарику. Джахён едва ли бровью ведёт, всё так же холоден и безразличен, совершенно не видит, как меркнет блеск её лазурных глаз. Не видит, с каким отчаянием она зажмуривается и выцеживает из себя улыбку, чтобы после ушата отрезвляющей правды, вновь ринуться покорять вершины. Она так открыто демонстрирует ему свои чувства, что его реально ведёт. Он не понимает, почему? Как? Почему этот уродец остаётся таким неприступным? Что должно случиться, чтобы он обратил на Шелли внимание? Однажды ему даже приходит в голову сравнить себя и Джахёна, чего нет в нём, что есть такого особенного в этом задроте, что она верна ему настолько? Реальность даёт оглушительную оплеуху. Юбин загибается, стоит только подумать, что он сможет дать Шелли? Ни ласки, ни любви. Он для таких вещей просто напросто не создан. Он не сможет открыто выражать и демонстрировать свои чувства. Не сможет помочь и поддержать, всё на что он способен: молчаливо опекать или оберегать, тенью или преданным псом следовать, не проронив ни слова, ступать следом. Шелли — яркая и живая, она сияет, будто начищенный бриллиант. Балованная девочка, единственное дитё своей семьи. Что он сможет ей дать? Как сможет о ней позаботиться? Не то чтобы у него был шанс, но в перспективе, если думать шире, то дело хуевое. И вот после таких то мыслей и стало ясно, что уровень пиздеца превышен. И когда она оказывается у него дома вместе с остальными, в этой тёмной каморке с едва средним напором воды, ему становится не на шутку плохо и неловко. Он серьёзно парится из-за этого, переживает, пока Шелли, счастливая и довольная, вовсю щебечет о чём-то с матерью на кухне. Постель расстилает так, что у Шелли оказывается не один, а два матраса, самая лучшая подушка и самое тёплое одеяло. Ночью он не раз просыпается, чтобы посмотреть, что спит она крепко укутавшись с головой, да так, что только и макушку видно. И отчего-то блаженное спокойствие расцветает внутри вперемешку с благодарностью, потому что эта дурочка, глупая и наивная, не прикрытая в своих эмоциях, ни разу не сморщилась, ни разу не выказала недовольства. Напротив, казалось, будто ей нравится всё происходящее. И пусть она могла бы не приходить, но Шелли выбрала быть со своей командой, разделить всё с ними, и от этого в груди делалось тепло. Юбин ненавидит себя, злится на себя, и всё же, не может сказать, что сожалеет. Тот единственный поцелуй до которого он дорвался, который он выпросил и вымолил глядя ей в глаза, будто продлил его жизнь и сделал её чуточку счастливее. Тогда, на море, оказавшись на пляже, он чувствовал себя живее всех живых. Будто окрылённый, он впервые позволил себе просто насладиться происходящим, отринув вечно пожирающие душу и разум мысли. Заметив Шелли, одиноко ушедшую в сторону пирса, не раздумывая, он пошел следом за ней. Нагнав, не сказал ни слова, молчаливо вышагивая рядом. — С тобой всё хорошо? — спросила она после недолгого молчания. — Нормально, — пожав плечами, Юбин сделал вид, что всё так и есть. Всё хорошо, прекрасно. Шелли, к несчастью, была другого мнения. Остановившись, она повернулась к нему лицом и взглянув в глаза, строго произнесла: — Прекрати загоняться. И перестать думать. Просто живи. Ты ведь не один, у тебя есть мы. Я верю в тебя. Сказанные слова всколыхнули всё то напускное спокойствие, которое он давил из себя всеми силами. Лицо его исказила гримаса боли, руки сжались в кулаки и он невольно сам сжался. Таких слов ему отродясь никто и никогда не говорил. Удивительно ли, что его вот так резко накрыло? Шелли стала первой, признавшей его как человека. Она признала его личность, его силу и способности. Она стала первой, кто сказал и это было сродни удару в солнечное сплетение. Шелли протянула к нему руку и потянула к себе, заключая в объятия. — Всё обязательно будет хорошо, — прошептала она и Юбин, не выдержав, сам обнял её, вдавливая хрупкое тело в своё. Ему хотелось простоять так всю ночь, хотелось запечатлеть, увековечить этот момент. Потому что отвратное чувство грядущего пиздеца маячило где-то позади, настигая и вдавливая в безысходность. Отстранившись, Юбин посмотрел ей прямо в глаза и столько откровения излилось в этом взгляде, что Шелли невольно отшатнулась, осознавая чем это может быть чревато. И едва ей позволили, накрывая обветренные губы в целомудренном поцелуе. Она хотела возразить, прикрикнуть. Однако стоило встретить его взгляд, молящий и вопрошающий, Шелли промолчала, и будто в благодарность, он углубил поцелуй, буквально вылизывая с её губ былое отчуждение. Ему не о чём было сожалеть, лишь только продолжать вариться в этом адском котле жизни и знать, что она в него верит. Знать, что где-то там, в другой части света, есть она, Шелли, тянущая его пропащую душу к свету.