Буду я твоим, Кощеюшка

      — Не позволяй себе таких вольностей ближайшее время. Ты пережил серьезное насилие над телом и душой. А я не привык сдерживать себя и ставить рамки. Не будь дураком, Ванюша. — Кощей поправил, упавшие на плечи, пряди длинными когтями, заправляя их за заостренные уши и оправу златой короны.       Мощная фигура стремительно удалялась вдаль огромной комнаты, а после и вовсе пропала во тьме двери отворившейся. Пригорюнился Иван, не ожидал он отказа Кощеева получить, но перечить не стал, лишь удобнее растворился в прохладе простыней и одеял махровых, да в сон глубокий окунулся. Ровно две ночи темных, спал Царевич как убитый, раны залечивал. Не покидала стража двери покоев пленника, охраняли сон, что даже зверь лихой не проскользнет мимо. Мучился Иван от кошмаров ночных, в поту холодном проснулся, а лоб жаром пышет. Лихорадило царевича, на ногах стоял еле, ступил ногой босой на пол холодный каменный, в сорочке одной к двери направился. Шаг за шагом, путь не близкий, семь саженей до дверей пройти нужно. Подумал Ваня: «Переселил меня, в хоромы барские, а пока до двери дойду — помру, не заметят.», ступал царевич неуверенно, пошатываясь, не дойдя, наземь свалился, колено содрал, кровь алыми бусинами прыснула, на локтях попытался подняться, да в руках силы не было, к камню точёному щекой приложился.             Отложил попытки самоспасения, так и остался ненароком лежать. Мысли в голове разные вертелись, а тело сильнее лихорадило, мука изводила. Одолел отчаяние Ваня, волю в кулак собрал, со вздохом поднялся, да не в силах он был мороку наведённому противостоять, окутал его дым черный, окружил и свалил обратно. Теперь Иван лежал без сознания, пока лунные лучи златые кудри освещали. На перине злорадно, полуобнажённым телом Царевича, ублажался, взгляда отвести не мог от пухлых губ и век прикрытых ресницами пышными. Приблизился Змей к телу беспомощному, пальцами по лбу провел, щеке, к губам подвёл, оттягивая. Представлял он, каким видом мог Иван перед ним предстать, как развратное красное личико слезами омывалось бы. Приложил он ладони к груди пленника, шнурок сорочки развязал, увидел он отметины проявленные, зло улыбку скосил, ухмыльнулся. Провел пальцами от ключиц до впадинки под грудью. Жаром тело царевича пылало, будто бесы тёмные его раскумарили. Блаженный вид невинного светлого лика манил Искусителя. Впервые Змий сам был искушен соблазном похоти и разврата. Диву дался Блуд, расхохотался как будто из ума выжил, да вот только страх за этим хохотом не скрыть было. Отпрянул он от тела юноши, отряхнул полы платья расписанного, волосы встряхнул.       Облачился он в туман черный, пеленой комнату накрыл, да с треском из окна вырвался, что острые осколки ковром у окна рассыпались.       Очнулся Иван, когда руки крепкой Чертухи его взбадривали. Тяжело было в сознание приходить, перед взором будто в дыму все было, а в руках и ногах слабость непомерная была. Перенесли его слуги в перину бархатную. Тряпкой мокрой лоб его обтирали, да только тщетно это было, не спадал жар с Ивана, а сам спал неспокойно, кошмары мучили, что вскрикивал он да стонал изможденно.       — Где Кощей?! Отпусти меня, хватит трогать! Не прикасайся, грязь! — Завопил Царевич, стал отбиваться, видя угрозу в чудовище зловещем, руками махал, да ногами во все стороны бултыхал, не унимался. Вбежали в покои Ивана ещё иродивые, подданные стали Ваню усмирять, пытались к постели прижать, чтобы не ёрничал, а у Ивана слёзы градом полились, вмиг в мыслях образы срамные возникали, душу истязали, не мог он справится с насильниками. Кошмар наяву повторялся, вопил Царевич, звал Кощея на помощь, горланил так, что голос сорвал, плакал златокудрый, да ругательствами осыпал всех и вся.       Черти вокруг перины толпились, не понимали, что с юношей твориться, али в дурмане он, что ведёт себя странно. Выбился Ваня вновь из последних сил, снова в пелену сна провалился, да слезы хрустальные лико нежное омывали.       Горько было Кощею страдающего пленника видеть. Волей неволей, да привык он к кудрявому непоседе, что про себя звал его, Иваном — тридцать три несчастья. Умилялся он с него, когда наивный, глазами своими глубокими в его лицо смотрел, а губы от обиды поджимал, от злости пыхтел, а лицо серьезным держал, словно богатырь какой. Задумался он, что за напасть такого буйного сразила.       В царстве своем, вошел он в комнату древнеписания, обратился к трудам лекарей, свитков непочатый край прочел, да нигде ответа не было. Прознал он о деревенском лекаре-самоучке, умеющего врачевать недуги и облегчать телесные страдания. Старец на воле жил, за лесом Государства Темного. Не было выбора у Кощея, кроме как в поход выдвигаться, искать знахаря. Собрал Бессмертный с собой в путь неблизкий войнов верных, снабдил каждого скакуном сумеречным. Отличались они от жеребцов обычных. Ярость в них была неудержимая, быстрее обычных жеребцов они были, а глаза их бусинами золотыми пестрили. Грива, будто небесный свод, звезды и светила небесные в ней сияли. Сам Кощей в черное облачился. В ножны меч вставил. На коня взобрался. Двинули они на северо-восток, до рассвета управится хотели, пока сила черная скакунов не покинет.       Долго ли, коротко ли, но ни на миг не останавливались, в пути были. Не думал Бессмертный об усталости. Лишь златокудрого Ивана перед собой видел, сдаваться нельзя было. Ночь скакали они по барханам и равнинам, сквозь лес дремучий пробирались, ветви сухие лошадей адских царапали, полоски кровавые на шерсти запёкшиеся оставляли. По обрывам проходили, через пропасти перепрыгивали. Вышли за границу Государства Кощеева. Чернее ночи путники были, в тени скрытно продвигались, но настигли они хижину отшельника. Оставил Кощей своих подданых снаружи, сам внутрь пошел. Перед стариком поклон отвесил, да слова не проронил. Осмотрел его дед. Также поклонился ему в ноги.       А на воле то тоже дела творились, пока Кощей снадобье разыскивал.       — Ну и чего горланил, будто хряку бошку топором рубят, визги неимоверные!       — Тебе то что?! — Буркнул Царевич, не поднимая взгляд.       Любопытство до добра не доводит, это всем известно, да только Ваня не лыком сшит, интересно стало, голос то, не Кощеев был.       Повернулся Ванька на другой бок, глаза раскрыл да как засиял он, преобразился. Улыбка, как оскал, вширь по лицу строгому расплылась, рука крепкая волосы посеребренные назад пригладила. Распахнул гость руки, в объятья маня. Вскочил Иван с постели, подбежал, диву дался.       — Серый! Миленький, ты как тут? Давно ли? Я уж думал ты позабыл меня, когда в царство Кощеево в ссылку сопровождал. — Лестно стало Царевичу, что старый друг его не забыл, в объятья к Волку бросился. Босыми ногами по полу щлепал, добежал и теплом Серого окутал.       — Ты чего лежишь то? Как богатырь тридцать лет проспишь, не узнаешь! Сейчас неделя празднеств у всех, сегодня ночь Ивана Купалы, костер разведут, девки в сорочках прыгать будут! Красота же. Отца твоего видел, тоже гулеванит, Его Царское Величество, так что поднимайся, пошли скорее. — Серый места не находит, как волчок вертится вокруг Царевича.       — Ты забыл видно, да не по своей воле я здесь лежу, нельзя мне царство Кощея покидать, в прошлый раз его не послушал, беда со мной приключилась, урок я этот усвоил, не могу я. — Раздосадовался юноша, осел и взгляд в пол опустил.       — Ясно все с тобой, Ваня, ну как знаешь, но я бы тебя в обиду не дал. Я слыхал, что Бессмертный сейчас в отъезде, вроде войско с собой взял, дабы армию мертвых приумножить. — Отошел Волк от перины, рукой Ване махнул.       — Постой, останься тут со мной, мне одиноко, ты бы знал как! — Взмолился златокудрый. Серый обернулся, горько ему было вновь прощаться, да и оставаться здесь желания не было. Подбежал он к Ивану. Взгляд Волка мягче стал, будто извинился заранее. Лицо Царевича исказила гримаса удивления, да не поспел он вопроса задать, как лапой мощной подзатыльник получил.       Очухался Ваня в поле, Серый в истинном обличии рядом лежал. Поднес он руку к звериной морде, от носа к макушке погладил.       — Обманщик ты, Волчара! — Засмеялся Ваня. Да почем зря, боль в голову ударила, потер место ушиба, усмехнулся. Поднялся зверь на лапы, громадным Серый был, от лап до ушей ростом с юношу был. Залез Царевич на спину, шею руками обвил и мигом они в путь отправились. Любовался Иван пейзажами Родины, мимо деревень и сёл они с другом бежали. Не соврал Волк, весь народ праздновал, самогон рекой лился, а девки в косы цветы вплетали и в салки играли. Любо дорого смотреть на все было, загрустил Иван. В Кощеевом дворце не было ни веселья, ни радости, лишь уныние и отчаяние охватывали высокие стены. Серый будто почувствовал неладное, обнял Ивана, макушку кулаком потер, волосы взъерошил. Ваня руками махал, отбиться пытался.       К вечеру у костра уже сидели, мёд–пиво пили, звездами любовались. Захмелел Царевич, к тому времени как раз девчушки за руки взялись, все как одна в белом были, косы распустили, венки с папоротником на головы надели, точно как на выдание. Ваню с собой в пляс утащили, а тот лишь Серому молился, дабы не отпускал его, но Волк лишь смехом залился. Нарядили юношу как куклу, тоже в белое, цветы на голову, с собой в танцы у огня увели. Успевали только юноше в кружку подливать, дак он и сам не был против. Ленты платья развязались, грудь подтянутую оголили, а рукав с плеча спустился. Бусы красные шею обвили, да Серый увидал метки красные. Взбудоражил в нем румяный вид Царевича, сам не понял как так вышло, да к тому времени и сам юноша уже к бревну, где Волк сидел, подбежал, пошатываясь.       — Эге-ге-эй Серенький! Милый мой! Удаленький! Знал бы ты, как хорошо мне сейчас, как душа моя радуется и трепещет! Знал бы ты, как я счастлив… — Ваня завалился на Волка, голову на плечо положил, руками обвил. — Был бы тут Кощей… Я бы показал ему свой мир, без мрака и уныния.       На лице Царевича блеснула гримаса тоски и сожаления. Иван выдохнул в шею Волка и едва уловимо прошептал, что нужно возвращаться.       Скоро сказ мой закончится, да на другой стороне света диво творится. Зло Кощея берёт, душу черную терзает, гневается на Царевича непокорного. Долго Волк в путь– дороге был, а юноша в сон хмельной повалился, едва ли ладонями в шерсть вцепился и лежит на спине зверя.       Как добежал Серый, у ворот черных остановился, Ивана будить стал. Проснулся Царевич, радость на лице пропала, встал перед коваными арками, другу поклон отвесил, рукой махнул и за забором оказался. По ступеням вверх поднимался, ветер ставни об стены отбивал, вóроны каркали. Пришел Ваня в зал Кощеев, перед господином поклонился, шаг в его сторону хотел переступить, да топором ему воин путь преградил. Смотрю веселье удалось на славу.       — Знал бы я, что пьяный ты куда более откровенный, не стал бы с уговором тянуть. — Бессмертный поднялся с трона, пошел к пленнику навстречу. Жестом всех слуг из помещения отозвал, наедине обо всем Ивана расспросить желал.             — Ничего я непотребного не делал, но за то, что сбежал, прощение у Великодушного Господина смею просить. — Поклонился Иван, в глаза золотые смотреть боялся.       — Строил из себя недотрогу рядом, а стоило мне свой дом покинуть, так на каждого беспризорного пса вешаешься? Пока я искал лекарство от твоего недуга, ты ноги раздвигал и чресла свои прилюдно оголял.       Взбесило Царевича, что Кощей его лжецом выставляет, стали его кулаки сжиматься, а брови на переносице сходится.       — Надо было с самого начала дать тебе меня трахнуть, тогда бы мне не пришлось проходить через весь тот ужас и издевательства, что я пережил. — С этими словами кудрявый уже хотел уйти, но почувствовал жесткую хватку на своем плече.       — Вот ты как заговорил? Так давай же исполним договор прямо здесь и сейчас!       Сорочка полетела кусками на холодный мраморный пол, а обнаженное тело покрылось тонкими красными полосами с крохотными красными бусинами, выступающими из плоти. Царевич стоял весь в смущении, пока Кощей не оттянул золотые волосы назад, открывая взгляд Ивана. Острые когти бродили по всему телу и оказывались в самых потаенных уголках, надавливая на чувствительные точки. Взор Кощея пылал огнем и злостью, а дыхание срывалось на рык, вгоняя в страх беззащитного мальчишку. Как только левая рука оказалась под ягодицами хрупкого тела, Иван вздрогнул, а слезы предательски полились из глаз, отчего тот старательно пытался раскрывать глаза шире, останавливая поток солёной жидкости. «Черт, и снова я делаю это силой… Но это его вина, мальчик ничему не учится, снова и снова одни и те же ошибки…»       — Давай уже, сделай это и убей меня! — Иван уже не стеснялся откровенного плача и рёва, когда длинные пальцы оказались на две фаланги внутри, а острая боль отзывалась в пояснице от сжимающихся мышц.       Бессмертный резко отпрянул от худого тела, едва не роняя его, лишь аккуратно придерживая за талию и затылок. Ухватившись сильнее, он приподнял Царевича себе на колени и присел на пол.       — Во мне нет желания тебя убивать, ты принадлежишь мне и приносишь ряд привилегий. Ты очень ценен для меня, я не хочу чтобы ты страдал и мучился.       — Я как и все люди хочу любви! Я думал, что начал для тебя что-то значить! Что я не очередная ваза, свеча или люстра! Я человек, я заслуживаю любви! — Красное и мокрое лицо Ивана отражалось в зрачках Владыки. Он внимательно всматривался, боясь упустить каждую мимолётную эмоцию.       После короткой паузы, пока они оба смотрели в глаза друг другу Кощей быстро сократил расстояние между губами и втянул Царевича в долгий и сладкий поцелуй. Без пошлости и разврата, он был лёгкий, но трепетный и жадный. Они оба не хотели прерывать его и утопали в блаженстве.