Break down, it's alright

Проходит чуть меньше года. Года соли, холодной морской воды и горячих слёз, смешивающихся воедино. Года горя, своего и чужого. Года, на протяжении которого Чёрный Пит пытается справиться с потерей Люциуса, Олуванде в грустной задумчивости молчит, а Крошка Джон беспокоится о питании Френчи. Года крови, алый след которой тянется за Эдвардом Тичем и тяжёлым грузом ложится на сердце Стида. Даже тогда, когда явственно видно, что за убийствами стоит Джим, Боннет знает, кто отдавал приказы, и несколько выживших подтверждают его догадки. Проходит чуть меньше года, однако в конечном итоге Стид и Эд оказываются там, где всё начиналось — в капитанской каюте на борту «Мести». — Ты сделал ремонт, — замечает Стид. — Это выглядит… Мило. Очень экономично. Он не осмеливается спросить, что стало с его книгами и великолепными тканями. Учитывая, как Эд на него смотрит, его предположения, скорее всего, совершенно верны. Эд выглядит по-другому, но перемены во внешности не имеют ничего общего ни с подкрашенными сажей веками, ни с бородой, в которой теперь прибавилось седины. Всё дело в его глазах. Стид думал, что встречал Чёрную Бороду раньше, но теперь он осознаёт, что в первый раз со дня их знакомства Эд решительно настроен против него. Теперь ему ясно, почему люди сдаются, заслышав одно только имя пирата. — Ты ушёл, — рычит Эд. В его тоне — уверенность судьи, выносящего смертный приговор. — Ушёл, не сказав ни единого слова. — Да, — признаёт Боннет. — Это было трусливо с моей стороны. Но теперь я вернулся, так что… — Просто ушёл, — продолжает Тич. — Ни записки, ни отправленного голубиной почтой письма, ни сообщения в грёбаной бутылке, взял и… Пуф. Исчез. Так ли всё было? Это звучит нелепо, но Стиду непросто вспомнить подробности той ночи и последующего утра. Его воспоминания искажены и насквозь пропитаны ромом. Он помнит свой отчаянный страх и мучительное чувство вины, помнит, как, спотыкаясь, шагал в первом пришедшем ему на ум направлении, пытаясь избавиться от этих чувств, помнит… Помнит, как обещал встретиться с Эдом на пристани, но обещания не исполнил. Так ли на самом деле он поступил? — Знаешь, я сидел на причале часами, — Эд подходит к нему ближе, так близко, что слышно исходящий от него запах соли и кожи. — Словно заблудшая собачонка. Можно сказать, вилял хвостом каждый раз, когда слышал шум, думая, что ты наконец-то пришёл. — Это было неправильно с моей стороны, — только произнося эти слова, Стид понимает, насколько они правдивы. По крайней мере, у него хватило вежливости оставить Мэри записку. А что же досталось Эду? Одинокий холодный рассвет, приближающий к нему будущее, в котором возлюбленный его бросил. — Я был болваном, Эд, придурком и трусом, но сейчас я здесь, и всё в порядке… — Нет, ничего, чёрт возьми, не в порядке! Стид вздрагивает, когда нож Тича со страшной силой вонзается в стену в нескольких сантиметрах от его глаза. Не убирая руки с рукояти, Эд наклоняется ближе и касается его губ своими. Сто тысяч раз Стид представлял себе этот момент и ни разу не волновался, что он окажется в смертельной опасности, когда в следующий раз приблизится к Эду. — Дай мне причину не вырезать твоё сердце, — шепчет тот. И Боннет не может найти ни одной. На ум приходит много причин, по которым он не хочет, чтобы кто-то вырезал его сердце, но разве для Эда все они будут важны? — Ну же. Хотя бы одну. Разве это не справедливо? В конце концов, он сделал с ним то же самое. Эд признал это и поместил на свой флаг вырванное сердце, чтобы его мог видеть весь мир. И почему Стиду понадобилось так много времени, чтобы всё осознать? — Стид, — срывающимся голосом говорит Эд, заставляя Боннета посмотреть на него, вместо того чтоб пристыженно разглядывать доски пола. — Пожалуйста. Он стоит перед Стидом с ножом в руке и сейчас как никогда ранее походит на Чёрную Бороду. Вот только его глаза… Стид и забыл, какие нежные у Эда глаза и как многое в его внешности рассчитано на то, чтобы отвлечь от них чужое внимание. Взгляд этих глаз сейчас прижимает его к стене и просит, умоляет дать Тичу желанное. — Хорошо, — находится Стид. — Я бы не хотел умереть до того, как смогу извиниться перед тобой должным образом. Не самая лучшая причина, но это всё, что может сказать Боннет в свою защиту. Эд обнажает зубы, вытаскивая из стены нож, и это быстрое движение даёт Стиду понять, что его доводы недостаточно веские. Но нет, заточенный клинок лишь упирается ему в глотку, а не перерезает её. Пока нет. — Давай. Извиняйся. — Мне жаль, что я бросил тебя, — сразу же говорит Стид. На лице Эда не дрожит ни один мускул. — Зачем ты так поступил? — нож опускается вниз и начинает одну за другой расстёгивать пуговицы на его жилете. — Струсил, как только понял, с кем связал своё будущее? Быть может, раскаялся? — Нет! — нож заканчивает с жилетом и приступает к белой рубашке. — Ты здесь совсем ни при чём! Мэри… — Ах, точно, — горько усмехается Эд. — Тебе хотелось узнать, не можешь ли ты просто делать то же самое дома, но чище. Лучше. Чтобы соответствовать своему роскошному образу жизни. Примерно так ты размышлял? Холодная сталь клинка касается обнажённой кожи Стида, и у него перехватывает дыхание. Всё должно было пойти совершенно не так. Его появление должно было стать концом их страданий, а не началом ещё большей боли. Если бы Эд только позволил ему объяснить… — Дело не в тебе! — заявляет Стид, смущённый тем, что кричит, но отчаянно желающий быть услышанным. — Всё из-за Мэри, я не мог жить спокойно, думая, что, возможно, разрушил её жизнь… — И тогда ты решил разрушить мою? — рычит Тич. — Ты — грёбаный Чёрная Борода! — Стид вскидывает руки. — Разве ты не должен был пережить это? Эд отшатывается так, словно Стид ударил его. Взгляд Боннета неотрывно прикован к ножу: пальцы Эда сжимаются на рукояти, и Стиду кажется, что в любой момент лезвие ударит ему под ребро. Его кожа покрывается мурашками, сердцебиение учащается, но страшный момент так и не наступает. Он вновь поднимает глаза и видит, как лицо Эда искажается, и опасный пират падает перед ним на колени. Тич наклоняется вперёд, обнимает Стида за талию и утыкается лицом в живот. Но только когда Боннет чувствует влагу на своей коже, он понимает, насколько ужасную вещь произнёс. — Эд, — едва слышно говорит он. — О, Эд. Мне жаль. Мне чертовски, чертовски жаль… Стид опускается на колени, с трудом отрывая руки Эда от своей талии. В процессе он спотыкается, случайно заезжает коленом Тичу под рёбра и довольно больно сталкивается с ним лбами, но Эд не обращает на это никакого внимания. Его ощутимо трясёт, и когда Стиду наконец удаётся его обнять, Ужас Морей кладёт голову ему на плечо и рыдает, словно ребёнок. — Я тебя не прощу, — вздрагивает Эд, так сильно цепляясь за одежду Стида, что раздаётся треск ниток. — Не прощу, не прощу, не смогу… — Я знаю, — тихо произносит Боннет, потому что осознаёт: он не может просить о прощении и надеяться, что после его предательства всё будет как прежде. Он может только попытаться улучшить их отношения в будущем, но с ним будут обращаться так, как он того заслужил. — Я люблю тебя, — выдыхает он. Эти слова лежали на его душе камнем чересчур долго, но теперь они развеваются, будто шелк на ветру. — Я любил тебя раньше и люблю сейчас. Это никак не меняет того, что я причинил тебе боль, но, пожалуйста, знай: я никогда не прекращал любить тебя, Эдвард. Тич качает головой и рвано всхлипывает. Его подбородок трётся о ключицу Стида, но тот не отпускает его. Не зная, что сказать, боясь причинить ещё большую боль, Стид довольствуется тем, что проводит рукой по его волосам. Как давно он об этом мечтал: дотронуться до чёрных, отливающих серебром прядей, втирать в них масло и перебирать пальцами. Как много у него было планов, и, Боже, как близок он был к их осуществлению, лишь для того, чтоб в последний момент отказаться от них… Солёные капли падают на волосы Эда: — Мне жаль. Мне ужасно, ужасно жаль… Стид все ещё шепчет эти слова, когда Тич поднимается и касается его губ своими. Во многом этот второй поцелуй походит на первый: их носы неуклюже соприкасаются, Эд довольно сильно прикусывает нижнюю губу Стида зубами, и ни один из них не умеет хорошо целоваться. Но если неловкость их первого поцелуя остаётся почти неизменной, то нежность исчезает бесследно. Эд наваливается на Боннета с сокрушительным нажимом. Жёсткая борода царапает лицо Стида, а рука в чёрной перчатке вцепляется ему в волосы. Он целует Стида грубо и так напористо, что тот стонет от боли. Когда Эд отстраняется, взгляд его чёрных глаз кажется диким, а по измазанным сажей щекам текут слёзы. — Скажи это снова, — тихим, прерывистым голосом просит он, и Стиду кажется, что его снова пронзили клинком. — Мне жаль. — Не это. То… Другое, — качает головой Эд. Боннет протягивает дрожащую руку и дотрагивается до его тёплой, влажной от слёз щеки. Этот человек — самое ценное, что когда-либо у него было. — Я люблю тебя. На этот раз Стид готов к тому, что Эд бросится на него. На этот раз он отвечает на поцелуй. Они оба соскучились по прикосновениям, однако не знают, что делать дальше. Стид всегда считал, что инициатива должна исходить от Эда, но сейчас, когда душевные раны Тича всё ещё так свежи, он не смеет требовать от него слишком многого. Они никак не могут перестать целоваться, но каждый раз, когда Стиду кажется, что Эд вот-вот повалит его на пол и сделает с ним всё, что захочет, тот охлаждает свой пыл, сохраняя вертикальное положение. — Эд, — стонет Боннет. — Что… Что я могу сделать? Как я могу… — Как ты можешь что? Загладить свою вину? — вспышка гнева вновь загорается в глазах Тича. — Так вот что это такое? Какой-то… Трах из жалости? — Нет, — в отчаянии отвечает Стид. — Я просто… Однажды я сделал тебя счастливым. Я хочу знать, как снова заставить тебя ощутить счастье? Его слова звучат жалко, и, судя по выражению лица Эда, тот думает точно так же. — Я был счастлив, когда полагал, что ты хочешь меня. — Я всё ещё хочу тебя, — говорит Стид. Сейчас он буквально готов упрашивать Эда на четвереньках. — Больше всего на свете, Эд. Тич раскачивается всем телом и поднимает вверх руки, будто сдаётся: — Докажи это. В его голосе — смирение и крайняя уязвимость, которые заставляют Стида понять, как сильно Эдварду нужно чувствовать, что его желают и любят. Слов недостаточно. Он должен показать это действием. Он берёт левую руку Эда в свою и осторожно снимает перчатку, не сводя с Тича глаз и робко надеясь, что тот видит, как он нуждается в нём. Стид бросает перчатку на пол, поворачивает руку Эда и нежно целует ладонь, целует каждый сустав его пальцев, один за другим. Эд судорожно вздыхает, но сердце Боннета колотится так заполошно, что он едва это слышит. Он переходит к другой руке, освобождая и её от перчатки. Костяшки пальцев разбиты, и Стиду кажется, что соль слёз на его губах попадёт в раны и будет жечь, но Тич вовсе не жалуется. Боннет целует его правое запястье, ощущая частое биение пульса, разглядывая проступающие под тонкой кожей синеватые вены. — Эд, — шепчет он безо всякой причины, желая просто произнести это имя. Он касается губами мускулистого предплечья, касается татуировок и многочисленных шрамов. Когда Боннет вновь заглядывает в глаза Эда, то замечает, что в них плещется страх. Он точно не знает, боится ли Тич его, Стида, или своего гнева. — Мы не должны… — начинает он, но Эд тут же перебивает его: «Сними с меня это дерьмо». Руки слушаются команды прежде, чем мозг успевает обработать слова, и Стид уже возится с застёжками на одежде Эда, осознавая, что не знает, как их расстегнуть. К счастью, Эд направляет его руки, помогая справиться с курткой и ремнём своих брюк. В первый раз, когда пальцы Стида находят тепло тела Тича под тонкой рубашкой, он не может удержаться от стона, и Эд отвечает напористым поцелуем. Они поднимаются, задыхаясь. Стид задирает рубашку Тича и практически разрывает её пополам, помогая снять через голову. Это совсем не по-джентльменски, и он инстинктивно уже готовится извиняться, но Эд вдруг хватает его за плечи и тянет на себя. Широкая спина Эда ударяется о половицы, а Стид наваливается на него сверху, касаясь его обнажённой кожи своей и не в силах ни о чём другом думать. Его приводит в себя голос Эда: — Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, — шепчет тот, утыкаясь лицом в его шею. Прижатый к Тичу так тесно, Стид ощущает утыкающийся ему в живот твёрдый член и тоже чувствует волну возбуждения. Он колеблется: больше всего на свете ему хочется сделать Эду приятно, но он не уверен, что знает, как действовать дальше. Раньше он всегда полагал, что Эд научит его, но быть учителем — последнее, что сейчас нужно пирату. Что ж, ладно. Боннет ведь тоже зовёт себя капитаном. Он в силах поверить в себя и провести их обоих через эти незнакомые воды. Он осторожно проводит ладонью по члену Эда сквозь чёрную ткань узких бриджей. Эд дёргается, извивается под ним и сдавленно шепчет проклятия, а Стид продвигается дальше, избавляется от застёжек, просовывает руку в штаны Эда и наконец обхватывает пальцами горячую плоть. Тич утягивает его в поцелуй, прижимаясь к нему посильнее. Стид скользит по его члену ладонью и прикасается к Эду так, как длинными одинокими ночами прикасался к себе. — Скажи это, — издаёт низкий стон тот. — Стид, пожалуйста, скажи это, хочу это услышать, когда… Когда я… Боннету сложно слышать такие просьбы, сейчас, когда в голосе Эда ещё столько боли. — Я люблю тебя, — выдыхает он. — Я люблю тебя, Эд, я люблю тебя. — Ах… Ч-чёрт! — Эд ударяет кулаком по половицам, толкаясь бёдрами в его ладонь с такой силой, что Стиду приходится схватиться за его плечо свободной рукой, чтобы не потерять равновесия. Он чувствует, как горячая жидкость захлёстывает его пальцы, высвобождает их и, не задумываясь, подносит к губам. Стид ощущает солоноватый привкус на языке, перехватывает потрясённый взгляд чёрных глаз Эда, и это окончательно избавляет его от любых заблуждений. Он не джентльмен, давно уже нет, и человек, лежащий под ним, вовсе не Чёрная Борода. Это всего лишь Эд, и Стид никогда не покинет его во второй раз. Несмотря на своё возбуждение, он не чувствует нужды дотрагиваться до себя. Стид мягко целует губы Эда, его ключицы и рёбра, касается губами шрамов от колотых ран. Он пронзал Эда клинком в два раза больше, чем доводил его до оргазма, но если у Бога осталась хоть капля милосердия, то Стид сможет исправить свою ошибку. — Я люблю тебя, — тихо говорит он. — И всегда буду любить, независимо от того, что ты решишь со мной сделать. Всё ещё лёжа на спине, Эд так внимательно глядит в потолок, словно на нём нарисована карта. — Если я не прощу тебя, — прерывистым голосом выговаривает он. — Ты уйдёшь снова? — Нет, — без колебаний отвечает Стид. — А что, если я скажу, что желаю убить тебя? — Даже тогда не уйду, — это правда. Для Боннета жизнь без Эда куда страшнее, чем смерть. — И что же заставит тебя меня бросить? — Эд садится, хватая Стида за плечи. Он задаёт этот вопрос так, словно уверен, что существует лишь один верный ответ, который развеет все страхи. — Я уйду, если только ты сам попросишь меня об этом. Я буду рядом так долго, как ты захочешь. — Это бессмысленно, — хмурится Тич, и Стид отчаянно хочет поцеловать его брови. — Ты останешься, если я возненавижу тебя? Если никогда больше тебя не коснусь? Если буду заставлять извиняться передо мной каждый день и никогда, никогда не прощу? — Именно, — кивает в ответ Стид. — Но я не верю, что это случится. — Почему? Стид дотрагивается до щеки Эда чистой рукой и большим пальцем очерчивает его скулу: — Потому что я не верю, что мой Эд способен так поступить, — не в силах больше сопротивляться, он целует лоб Тича. — А я вижу, что ты всё ещё мой Эд. — Не совсем, — предупреждающе говорит тот. — То, что я сделал… — Мне всё равно, — говорит Боннет. — Пока Эд существует, я всегда буду с ним рядом. Он протягивает руки, Эд прижимается к нему, и они оба падают на пол. Тич переплетает их пальцы и подносит костяшки Стида к своим губам. Когда он целует их, его жёсткая борода слегка колется, но Стид никогда ещё так не радовался тому, что жив и способен чувствовать боль. — Останься.