Чаяния и надежды

Козлов не любил осень. Причин для этого было несколько. Первая — когда-то по осени от Козлова ушла жена, забрав сына, которого Козлов теперь видел очень редко. Вторая причина — так уж совпало, что Козлов с Максимом познакомились именно осенью. И осенью, только уже другой, Макс его бросил. А этой осенью Козлов нашёл себе ещё одну причину — он решил продать свой дом в деревне. После переезда Козлова в город они почти каждый свободный выходной мотались, как говорил Макс, в родные ебеня, в дождь или в жару — не важно. Отсыпались, ходили на реку, топили баню, молчали под треск костра, пытались выращивать овощи в теплице. Если приезжали не одни, то устраивали такой дым коромыслом, что на утро знакомые деревенские качали головой, мол, Михаил, ну разве так можно? Можно. Тогда можно было всё. Теперь же одна только мысль о том, чтобы сесть в электричку, протрястись в ней пару часов, зайти в магазин на станции, пройти несколько километров по трассе, потом через лес, в горку, с горки, через всю деревню до конца, через калитку, по ступенькам, повернуть ключ, толкнуть дверь, вызывала у Козлова острую боль где-то в районе желудка. Козлов открывает глаза, моргает, стряхивая с себя сон. Солнце светит сквозь тюль, в теплом воздухе вьётся облачко пыли. Он прислушивается, чуть улыбается — за спиной слышится размеренное сопение. Козлов осторожно встаёт, пытаясь сильно не скрипеть кроватью. Не один раз предлагал Максу спать на диване, оставив кровать для приезжих. Мол, для них двоих она была слишком узкой, спать было тесно, чуть продавленная сетка кровати издавала противный скрип от каждого движения, а во время секса кровать и вовсе обещала развалиться в любой момент. Но Максим, который во время сна любил раскидать во все стороны свои длинные конечности, с самого начала пришёл в восторг от раритета с шишечками и от потёртого коврика с оленями над ним. И перебираться на диван отказывался наотрез. Только оплетал после таких разговоров Козлова сильнее руками и ногами — не вывернешься. А тот не сильно-то и сопротивлялся. Козлов идёт на кухню, пьёт воду из носика чайника. Выходит на крыльцо, потягивается на солнце, оглядывает уже прилично заросший двор. Хочется курить, но первая утренняя обычно одна на двоих, позже. Макс спит, уткнувшись носом в стенку, заграбастав простынь, под которой вчера засыпали вместе, под себя. Козлов достаёт из шкафа другую простынь, осторожно укладывается рядом, укрывая их простынёй. Утыкается носом в максово плечо, пару раз почти невесомо пройдясь по нему губами, устраивается поудобней и проваливается в сон. Открывать глаза не хотелось, но будильник требовательно пропищал очередные 15 минут. Козлов зажмуривается до цветных всполохов под веками, вздыхает, встает, выключает будильник. Зябко, нужно закрыть окно на кухне. Заварить или сварить кофе? Козлов ставит турку на плиту, делает несильный огонь, отходит к окну. За окном утренний сумрак, на подоконнике герань в горшке. Макс стащил цветок из коридора редакции, отпустив шуточку, что таким подарком они с Козловым могут сразу перескочить конфетно-букетный период. Сладкого никто из них не ел, а букет — вот он, уже корни пустил. Козлов снимает турку с огня, льёт кофе в кружку и идёт в ванну. Смотрит в зеркало. Из зеркала на Козлова смотрит осунувшееся усатое лицо человека, которому тошно. На полке перед зеркалом стаканчик, в нём две зубные щётки. Козлов смотрит на них, достаёт из стаканчика свою, кладёт на полочку, уносит стаканчик и вторую щетку на кухню, в мусорку. Отхлёбывает кофе, возвращается в ванную, включает воду, забирается под душ. Остывший кофе. Сигарета. Ещё одно кофе вприкуску с суховатым печеньем из вазочки — (ничего) завтракать не хочется. Ещё сигарета (теперь ведь и первая, и вторая — все Козлова, смоли когда и сколько хочешь). В телефоне пролистать незапоминающиеся новости, погоду, рабочий чат, сообщения от банка и сотового оператора. В личке ничего. Время — пора собираться. Козлов идёт в комнату, отодвигает дверцу шкафа-купе. В шкафу пустые полки, на штанге для одежды три вешалки. Две заняты одинаковыми комплектами для работы. Третья вешалка была занята формой капитана полиции. Формой простого деревенского участкового. Козлов стучит пальцем по одной из звёзд на погонах. В телефоне Макса Козлов был записан как «Мой ментяра», а сама капитанская форма приводила «Моего журналюгу» в необъяснимый восторг. Макс поначалу ворчал на Козлова, чтобы тот не ходил в мятой рубахе, а после сам принялся следить за формой: стирал, гладил, чистил. Сапоги, в которых Козлов ходил по деревне, надраивал с особым остервенением, сидя на табуретке, широко расставив ноги и пыхтя сигаретой, чуть ли не до блеска, завалив полку для обуви в прихожей кучей всяких баночек, щёток и особых тряпочек. Смеялся, мол, ебать ты дед, Мишка, никто уже давно не носит под рубашкой ни майку, ни тем более тельняшку. Козлову нравилось, когда Макс забирался в его тёплую форменную куртку и шёл курить на балкон или на крыльцо дома. Особенно если больше на нём ничего не было: Макс возвращался замерзший, бросал куртку где-то по дороге, нырял под одеяло, жался к Козлову в поисках тепла, забираясь холодными руками под футболку. - Миш… Миша… Чёрное поло, чёрная толстовка, чёрные джинсы, чёрное пальто, берцы. Ничего примечательного, работа требовала. Козлов бросает на себя последний взгляд в зеркало в коридоре. Давно пора бы побриться. Вспоминает прогноз на сегодня и увиденное в окне, смотрит на полку прихожки, где лежит его старый форменный шарф. Шарф нравился Максу особенно. Стоило Козлову набросить полоску серой шерсти Максу на шею петлей да потянуть концы на себя, как у того взгляд становился совершенно ошалелый. Макс послушно сгибался к Козлову, сгребая того своей лапищей под себя, заставляя Козлова прогибаться ему навстречу. Впивался в губы жадно, вылизывал рот и прикусывал губу, отключая Козлова от реальности. Выйдя из подъезда, Козлов в очередной раз закуривает. Мимо пролетает редкий снег. Вокруг серо. Тошно. А ведь только понедельник, зачем он вообще просыпался сегодня? Проверяет телефон — новых сообщений нет. Думает о том, чтобы поехать на машине, но спрятаться от всех среди людей сегодня кажется самым логичным. Идёт к метро. Спускается, отбивает картой проезд, его толкают, он толкается в ответ. Находит себе место, повисая на поручне, отгораживается от всех музыкой в ушах на максимальной громкости. — Их типа глааавный, такой с усами, меня как будто раздеееваааал глаазааамиии!!! — надрывался Макс, чистя в раковину картошку, пришлёпывая босой ногой. — Какого хуя? Какого хуя? Какого хуяяяя я ментаааа цеееелуууую? Оборачивается через плечо, улыбается. Нужная станция. Должность руководителя службы безопасности большого завода обязывала приходить вовремя — то ли дело в деревне, где Козлов был сам себе хозяином аж на две тысячи квадратных километров. Короткая пробежка, успел, девочки на ресепшене улыбаются. Козлов среди других якобы наделенных властью, летучка понедельника, у нас всё чисто, за выходные никаких происшествий. Хочется кофе. Козлов курит у служебного входа. Тренькает уведомление входящего сообщения. Козлов закуривает вторую, не спешит доставать телефон. Бросает бычок в урну, на лифте поднимается на свой этаж, приходит в кабинет. Большой стол, стулья, диван, шкафы, тумбочка, на тумбочке раскидистый фикус, кофемашина на подоконнике. После немалых лет службы в порой откровенно убогих отделениях нашей доблестной к своему кабинету Козлов никак не привыкнет. Слишком просторно, слишком светло. И тихо. Достаёт телефон из кармана. В мессенджере сообщение от Анны Петровны, деревенской соседки. И вам не болеть. Козлов смотрит в стену, делает глубокий вдох и выдох. Через час возни с бумагами, почтой и отчетами, приходит пора обходить свои владения. Иногда Макс писал статьи дома. Если работа не шла, то Макс просто сидел перед ноутбуком, вертясь на стуле туда-сюда, пыхтел, задумчиво грыз большие пальцы на руках, приговаривая: "Хуйню! Хуйню несёшь, Максимка!". Когда вдохновение приходило, Макс остервенело стучал по клавиатуре, посмеивался, курил прямо за столом и радостно восклицал, мол, щаз! Щаз всё будет! Козлов, если был в такие моменты дома, старался Максу не мешать и только тихо посмеивался себе в усы. Ждал, когда Максим вдруг останавливался, озирался по сторонам, находил глазами Козлова, делал очень серьёзное лицо и говорил: "Обними меня!". И первым же соскакивал с места, шёл к Козлову, протягивая руки, крепко обнимал и сопел Козлову в макушку. Козлов проходит через всё главное здание. Бьёт рукой по двери, резко открывает дверь кабинета заведующего сектором режима. Тот от неожиданности подскакивает на месте, с грохотом убирая ноги со стола, и вместо того чтобы остановить видео на ноутбуке, разворачивает его экраном к Козлову. — Опять сериалы смотришь, Игорь? — Козлов мог бы и не спрашивать. — Что на этот раз? Игорь, радуясь тому, что от начальства не прилетело люлей, принялся рассказывать, тыкая пальцем в экран. Этот бородатый в кепке — какой-то шибко одарённый мент-алкаш, вот эта ушастая девица — его стажёрка… Козлов любил фильмы Тарковского, но Макс, каждый раз соглашаясь пересмотреть и обещая, что всё будет не как в прошлый раз, начинал храпеть уже минут через 15-20 от начала фильма. Сам же Макс любил фильмы про супергероев, мог часами рассуждать, кто круче — Бэтмен или Супермен. Козлову всё это мельтешение на экране не нравилось, от него тоже хотелось заснуть, но постоянно болтающий Макс не мог помолчать даже во время фильма — он пихал Козлова в плечо, обсуждая спецэффекты, повороты сюжета или сиськи главной героини. Молча смотреть фильм Макс мог только в кинотеатре. Места специально выбирали так, чтобы Максиму было куда девать ноги. Рукам на время сеанса тоже находилось занятие: в одной руке Макс держал бутылку пива, другая лежала у сидящего рядом Козлова на коленке. — …выколола мужику карандашом глаз. А потом ещё и сказала, мол, это было лучше, чем секс! Ты чо, совсем не траханная? Сравнила тоже — секс и карандаш в глазу! — А? — Козлов понял, что не слушает, зажмурился несколько раз. Достал телефон, проверил, убрал обратно. — Всё, пошли. Игорь захлопнул ноутбук, прихватил со стола рацию и пошёл следом за Козловым. Игорь был такой же разговорчивый как Максим, мог говорить о нескольких вещах сразу, перескакивая с темы на тему. Вот только Макса Козлов мог слушать бесконечно, а от болтовни Игоря Козлову хотелось спрятать голову в плечи и сбежать при первой же возможности. Дошли до помещения, где находился пункт централизованного наблюдения. Среди нескольких диспетчеров сидел Павел, что отвечал за сектор охраны. Он полулёжа развалился в кресле, не соизволив даже подтянуться вверх при виде Козлова. — О, гражданин начальник! — Павел протянул Козлову руку для приветствия. — В Багдаде всё спокойно! Совсем все распустились. Но сегодня у Козлова нет настроения играть в сурового начальника, пофиг. Работают хорошо — и ладно. Козлов садится в свободное кресло, смотрит в мониторы. На пункте ему бывать нравится. Нравится смотреть, как на экранах туда-сюда снуют люди, занятые своим делом. Козлову казалось, что он снова в деревне и смотрит на муравейник. Дверь открывается, заходит Дима, ещё один его подчинённый, инженер по защите информации. — Михаил Андреевич! А я вас ищу! Козлов ёрзает в кресле. Козлов догадывается, что сейчас будет. И Дима говорит то, что является ещё одной причиной, почему Козлов не любит осень. — С днем рождения вас, Михаил Андреевич! Ну нахуя, Дима, нахуя? Надо бы урезать тебе в этом месяце премию, раз не понимаешь, какую информацию нужно охранять особенно тщательно. Все присутствующие оживляются, Козлова хлопают по плечам, ему желают чего-то такого, что Козлов считает мифическим. А что кислый такой, начальник? Не-не, сегодня кислым быть нельзя! Начальник, надо выпить! Ну и что, что понедельник? По писярику же можно! Нужно! Козлов криво улыбается, вертит в руках телефон (новых сообщений нет), сам не понимает, как соглашается. Договариваются о времени и месте. Козлов выходит в коридор, снова зажмуривается, вдох-выдох. Идёт к себе. Если бы заведение на сегодняшний вечер выбирал Козлов, он бы выбрал винный отдел ближайшего к дому магазина. Но выбирал не он, и в новомодном баре ему неуютно. Не нравилось всё, начиная от интерьера (металл да дерево. Стул под задницей Козлова был настолько неудобен, что Козлов постоянно елозил туда-сюда, пытаясь найти положение, в котором зад не будет затекать) и заканчивая музыкой (долбящее по ушам тунц-тунц). Для вечера понедельника в баре как-то даже многолюдно, даже поссать была очередь. Козлов возвращается за столик, садится. Перед ним бокал с пивом, Козлов не выпил из него даже половины. Козлов хотел домой. На экране блокировки телефона выскакивает уведомление о новом сообщении. Козлов резким движением хватает телефон со стола, прижав его к груди. Замер — не слишком ли быстро схватил? Заметил кто? Паша с Игорем увлечённо обсуждали вчерашний матч Российской Премьер-Лиги (играли ЦСКА и Спартак). Дима привычно залипал в телефон, отвлекаясь на то, чтобы подмигнуть проходящим мимо официанткам. Не отнимая от груди телефона, встаёт, выходит на улицу, проходит чуть дальше от курящих у входа. Стоит, слушает шум вокруг. Сердце стучит. Тыкает пальцем в уведомление. Входящий от бывшей жены. В нём фото, на фото широко улыбающийся сын Козлова. Одного переднего зуба не хватает. Руки трясутся, в глазах защипало. Вдох, выдох. Вдох, выдох. Не помогает. Козлов возвращается обратно в бар. Заказывает сразу две рюмки водки. Чуть ли не выхватывает первую с подноса официантки. Пьёт одним махом, чуть запрокинув голову. Следом вторую. Всё. С него на сегодня хватит. Бросает на стол купюры, с запасом, желает своим спутникам приятно провести вечер и уходит. Козлов сидит на лавке у своего подъезда. Давно сидит, замёрз уже, руки в карманы куртки засунул. Курить не хочется. Домой тоже. Он медленно поднимается по ступенькам на свой этаж. Достаёт телефон — новых сообщений нет. — Миш… Миша… Мишань… Козлов утыкается лбом в дверь своей квартиры, закрывает глаза. Протяжно стонет, стон срывается на всхлыпывания. Запрокидывает голову в потолок, тяжело дышит. Торопится, открывая дверь в квартиру. Света не зажигает, разувается, бросает куртку на пол. В темноте идёт на кухню, к холодильнику. В дверце уже початая бутылка водки. Козлов пьёт прямо из горла, стоя в свете холодильника. Максим стоит на пирсе, подставляясь под жаркие лучи. На нём старые широченные трусы Козлова, в зубах сигарета. Руками Макс упёрся себе в бока, красуясь — вот я какой! — перед Козловым и солнцем. Козлов наблюдал за ним с берега, лёжа на пледе. Солнце путалось в буйных витках волос Макса. Макс стаскивает с себя трусы, бросая их рядом. Делает несколько затяжек, выпускает дым и тушит сигарету в стоящей на пирсе консервной банке. Делает несколько шагов вперёд и прыгает с пирса в воду. Козлов приподнимается, ждёт. Как только Макс выныривает, опускается обратно на плед. Закрывает глаза, улыбается в никуда. Через какое-то время слышит, как Макс садится рядом. Макс трясёт мокрой башкой прямо на Козлова. Так ещё и пользуется тем, что Козлов его не видит — проходится пальцами по ребрам, заставляя Козлова дернуться от неожиданности. Заливисто ржёт, а потом укладывается на спину рядом с Козловым, положив ему свою макушку на грудь. Козлов, не открывая глаза, запускает Максу руку в волосы. Гладит, перебирает пряди. Волосы мокрые, мягкие, Козлов лежал бы так вечно. Козлов вздрагивает, просыпается, не понимает, где он. Время! Проспал, конечно же. Встаёт с кровати, его ведёт в сторону, голова наливается тяжестью. Во рту горечь. Пошатываясь, идёт до кухни. В раковине пустая бутылка, Козлов открывает кран, наклоняется, пьёт. Пока едет такси, успевает умыться, не заляпаться бы зубной пастой, спал не раздеваясь. Обход, отчёты, подчинённые, встреча с генеральным, встреча с тем, встреча с другим. В бухгалтерии перехватывает бутерброд с сыром. Выходит покурить. Хлопает себя по карманам — телефон где-то в бумагах на столе, а и чёрт бы с ним. В голове всё ещё тяжело, мысли нехотя ворочаются в голове. Поднимается наверх. Туда, сюда. В коридоре встречает Игоря, тот принимается рассказывать, чем закончился вчерашний вечер. Дима таки склеил какую-то девчонку, уехал к ней. А Игорь с Пашей пару часов провели в караоке, от души наоравшись старых песен. Зря с нами не остался, начальник. Козлов останавливается, Игорь осекается на полуслове. Голову сводит очередным спазмом. Козлов разворачивается, идёт в сектор техбезопасности. Кабинет у Димы завален техникой, проводами, какими-то распечатками. Сам он сидит уткнувшись в два монитора разом, не сразу понимает, что он не один. Дима смотрит на Козлова, потом понимающе мыкает. Встаёт, открывает один из шкафов. Достаёт стакан и бутылку коньяка. Из-под стола достает бутылку колы. В стакан наливает чуть больше коньяка, чуть меньше колы. Козлов молча смотрит. Дима вздыхает, открывает коньяк, доливает его в стакан чуть ли не до края. Козлов в несколько глотков осушает стакан. У себя закрывает дверь изнутри, снимает с вешалки куртку, валится на диван, укрываясь курткой с головой. Просыпаться второй раз за день не хочется ещё больше, чем в первый. Куртка сползла с головы, тело затекло от неудобного положения, мочевой ощутимо намекает. Голова всё ещё ноет, но уже не так сильно. Козлов трёт лицо рукой, окончательно просыпаясь. В туалете долго пропускает холодную воду в кране, чтобы стала совсем ледяной. Умывается, трёт рукой шею, проходится мокрыми руками по волосам. Смотрит на себя в зеркало. Медленно гладит себя рукой по голове, смотрит в свою же ладонь. Не то. Совсем. Козлов в сотый раз думает, что он вообще всё придумал. Все эти ощущения от тяжести тёплого тела, дыхание в шею по утрам, заливистый смех, переполненную пепельницу на балконе, сообщения "я дома, когда тебя ждать?", клацанье клавиш ноутбука, бесконечные футболки на сушке, лёгкое поглаживание между плеч на прощание. И солнце в волосах. Не было ничего. Козлову всё приснилось. Хочется бежать. Вон из туалета, из здания завода, из города, отовсюду. Бежать, бежать, бежать, петляя и запутывая. Но Козлов знает, что в какую сторону не беги, всё равно прибежишь обратно. В собственную голову. К воспоминаниям, от которых больно, и к тоске, которая давит откуда-то из-под рёбер. Козлов находит телефон на столе — несколько не сильно важных пропущенных звонков, в рабочем чате затишье. Думает над тем, чтобы остаться сегодня на заводе, перехватив что-нибудь пожевать в столовке. Но вспоминает своё отражение в зеркале и решает ехать домой. Нужно сделать пересадку на другую станцию, Козлов выходит из вагона, идёт по переходу. На ходу хлопает себя по карманам: где-то были наушники. Находит кейс, останавливается, чтобы достать. Поднимает голову и видит, как из другого выхода в переход заходит Макс. Сердце пропускает удар. Или не он? Максим носит куртки и новомодные дутые пуховики. А тут пальто, ладно очерчивающее плечи и спину. Ещё удар мимо. Да какая разница в чём, Козлов эти плечи и размашистый шаг ни с какими другими не перепутает. Кидается вперёд, расталкивая людей. Разве что «Стой!» не кричит. Хватает за рукав пальто, дёргает на себя. Идущий останавливается, оборачивается. На Козлова смотрит Макс. Глаза удивлённо распахивает. В сером пальто нараспашку, под которым, внезапно, хороший тёмный костюм, голубая сорочка, извечный рюкзак через плечо. Максу, оказывается, идут костюмы. Одно царапает — волосы. Буйные кудри безжалостно острижены, вместо них форменная прическа. Сердце Козлова снова забывает, что нужно толкнуться в груди. И Козлов даже не успевает понять, что делает, как запускает руку Максу в волосы. — Где же твои кудри? — Всё. Не будет больше… Конечно, думает, Козлов, больше не будет. Не вяжется такое солидное пальто с кудрями разбитного журналиста. Убирает руку от головы Макса, ладонь огнём горит. Козлов хочет что-то сказать, но понимает, что слов нет, мнётся, руки в карманы глубже засовывает. Макс смотрит куда-то поверх головы Козлова, потом на самого Козлова. Делает приглашающий жест рукой вперёд. Идут по переходу. Макс, словно оправдываясь, рассказывает, что задержался в редакции, машина сломалась, а на метро быстрее, чем на такси. Едут вверх, едут вниз. На эскалаторе Козлов задевает Макса плечом, его словно током прошибает. Макс опять смотрит куда-то в сторону. Спрашивает, почему Козлов не в форме. Козлов что-то путано бормочет, мол, так получилось, почему-то боится признаться, что больше не служит. Стоят посередине зала. Козлов даже не пытается что-то говорить. Козлов чувствует, как его потряхивает, глаза выше пуговицы на пиджаке поднять боится. Слышно, как к обеим платформам станции подъезжают поезда. — Миша... Козлову хочется завыть. Пересиливает себя, поднимает голову, встречается глазами с глазами Максима. Выть хочется ещё больше. Макс подаётся вперёд, к Козлову, с силой впечатывает его в себя прямо в распахнутое пальто. Козлову кажется, что он сейчас задохнётся в таком знакомом запахе Макса. Обнимает Макса в ответ, прижимается сильнее. Максим отстраняется от Козлова, разворачивается, идёт к своему поезду. Козлов несколько секунду стоит, жадно хватая воздух ртом. Отмирает, успевает заскочить в свой поезд. Оборачивается: из окна уезжающего в другую сторону поезда на него смотрит Макс. Двери закрываются. Следующая станция…