Завтра

      В какой-то момент — короткий, незаметный — ты вновь становишься собой. Убираешь в шкаф тёмную одежду, которую носила, чтобы быть похожей на него, прекращаешь красить волосы в шоколадный цвет и отращиваешь натуральный, перестаёшь подводить глаза, оставляя в косметичке лишь сияющие румяна и блеск для губ. Ты и сама чувствуешь, как внутри, словно весной, расцветает прекрасный сад с редкими растениями, за которым нужно ухаживать. Поэтому ты больше не терзаешь себя переработками, твёрдо говоришь «нет» и забываешь прошлую себя. Теперь ты улыбаешься прохожим, кутаясь в тёплый мягкий шарф, пока на выбившиеся из-под шапки волосы падают последние пушистые снежинки, аккуратно обходишь лужи и задумываешься о переезде в новый город, сидя в любимом кафе за столиком у окна.       Всё продолжается до тех пор, пока в твою жизнь вновь не возвращается он. Он стоит с видом пятилетнего хулигана, которого ты только что поймала за очередным «преступлением», и обворожительно улыбается, словно не было тех нескольких лет, когда ты собирала себя по кусочкам, выкорчёвывая из души любое, даже самое маленькое, воспоминание с его именем.       Бен поправляет шоколадные волосы, растрепавшиеся от холодного ветра, которые в свете тусклой подъездной лампочки всё же блестят; на широких плечах замечаешь следы снега и мельком смотришь в окно — там самая настоящая зимняя вьюга в конце марта. Его тёмные, практически чёрные, глаза сверкают тёплыми медовыми искрами, которые ты так любила, и твоё уставшее сердце вновь бьётся быстрее, оставляя трещины на рёбрах. Там, где ты прячешь свою первую татуировку, которую сделала ради него. — Привет.       Стоишь перед ним, словно обнажённая; знаешь — Бен видит тебя насквозь. В который раз сравниваешь его глаза с рентгеном, чувствуя его взгляд внутренними органами, особенно — сердцем. Он смотрит так заинтересованно, изучающе скользит по твоему лицу, отчего едва ощутимо дрожат коленки. Тебе приходится чуть закинуть голову назад, чтобы выдержать его взгляд, — разница в росте минимум пятнадцать сантиметров.       Не знаешь, что говорить, и сравниваешь ситуацию с глупой романтической комедией, которые любишь смотреть по пятницам. Но вы никогда не подчинялись правилам сценаристов и режиссёров, поэтому крепко сжимаешь ручку на входной двери, желая сделать глоток холодной воды. Во рту настолько пересохло от его внезапного появления, что едва держишься.       Да и вообще, стоя под его пронзительным взглядом, разрываешься на части от желания громко захлопнуть входную дверь прямо перед его носом, прокричав, что больше не хочешь его видеть. Никогда. Даже на старых совместных фотографиях, которые ты не в силах удалить. — Бен, — чувствуешь медовую сладость его имени на кончике языка, — зачем ты пришёл?       Однако часть тебя — та, которую ты давным-давно похоронила в своём покрытом тонкими шрамами сердце, воскресшая лишь от одного его появления, — желает прыгнуть в его родные объятия. Словно ничего не изменилось за те три года, проведённые без него. И кто бы знал, что все эти дни он наблюдал за тобой, не решаясь продолжать портить тебе жизнь. — Переубедить тебя. Не хочу, чтобы ты уезжала из Англии.       Открываешь рот, как рыбка, выброшенная на берег. В голове роятся десятки вопросов, но прикусываешь кончик языка до ощутимой боли и приходишь в себя — собираешься, хочешь уколоть его побольнее, сказать, что это он виноват в сложившейся ситуации и ты вообще про него забыла, но вместо этого сдаёшься, пропуская его в свою квартиру.       Барнс на ходу снимает тёплое чёрное пальто, оставаясь в тонкой серой клетчатой рубашке, под которой, ты была уверена, скрывается футболка. Закрываешь входную дверь, оставаясь наедине с, кажется, навсегда любимым человеком. Бен словно находится у себя дома — закатывает рукава рубашки, обнажая предплечья с выступающими голубоватыми венами, и скрывается в гостиной. Знаешь, что сейчас будет, и следуешь за ним, выдохнув. — Ты уверена? — он кивает на полные вещей коробки, замечает, как прячешь знакомую вам обоим рамку с совместной фотографией, и его кофейные глаза довольно сияют, но всего лишь долю секунды. — Нет, — отвечаешь честно, даже не задумываясь, и опускаешь взгляд на свои смешные носки с динозаврами, через секунду собираясь и смотря в его глаза. — Но так будет лучше. — Кому? — даже сквозь густую тёмную щетину видишь, как напряглись его челюсти. — Твоим родителям, которые видят тебя лишь в Рождество? Или твоим друзьям, встречи с которыми ты откладываешь каждый раз, прикрываясь работой? Или мне?..       Он замолкает, а ты чувствуешь, как твоё израненное сердце готово выпорхнуть в его руки и остаться в них навсегда, прощая каждый нанесённый неосторожным словом удар. Готовишься идти до конца и даже расправляешь плечи, чтобы казаться уверенной, прежде всего — самой себе, но знаешь — Барнс видит тебя насквозь, и любая, даже самая маленькая ложь, будет замечена и возвращена сотнями осколков. — Мне, Бен, — за глубоким нервным вдохом следуют два коротких волнительных выдоха, пока он подходит ближе и всё же берёт злосчастную рамку из дешёвой древесины, смотря на фотографию. — Мне будет лучше. Я устала, понимаешь? Каждый день всё вокруг мне напоминает тебя. Я не могу избавиться от ощущения, что ты наблюдаешь за мной. Я хочу жить по-настоящему, хочу радоваться и не слышать вопросов про тебя. Только-только у меня получилось что-то наладить и найти работу в Италии, как появляешься ты и хочешь, чтобы я осталась!       Три года, три долгих чёртовых года ты собирала себя по кусочкам, чтобы вновь жить, а не просто существовать. Заново училась знакомиться, спокойно общаться с противоположным полом и даже ходить на свидания. С головой уходила в работу, думала над получением второго высшего образования, улетала в Америку, путешествовала по Европе, но в каждом, абсолютно в каждом городе в толпе искала Бена.       Каждого знакомого мужчину сравнивала с Беном — и ни один из них даже близко не был похож на него. Никто другой не был настолько понимающим, начитанным, интересующимся, кажется, абсолютно всем в этом мире. Никто не мог превзойти его, и ты проклинала тот день, когда вы впервые встретились. Но это было одно из самых любимых воспоминаний, которые невозможно забыть даже под дулом пистолета.       Три коротких гудка раздражают сильнее, чем если бы лучшая подруга прямо призналась, что забыла о встрече. За последний месяц это уже пятый раз, когда она меняет тебя на очередного парня, поэтому отключаешь мобильный и идёшь в любимое кафе, садишься за столик в углу у окна и даже не замечаешь на себе пристальный взгляд кофейных глаз — настолько увлекаешься романом.       Американо давно остыл, а за окном солнце уже окрасило облака в вечерний розово-фиолетовый цвет; первые звёзды ярко сияли, наслаждаясь возможностью быть увиденными. — Могу ли поинтересоваться, что вы читаете?       Глубокий бархатный голос отвлекает от книги, и ты вздрагиваешь, видя перед собой молодого мужчину. Он излучает настоящее спокойствие, но в тёмных глазах видишь искры живого любопытства, и это тут же подкупает. — «Преступление и наказание», — варварски загибаешь угол страницы и откладываешь книгу, делаешь глоток кофе и морщишься, — Достоевского. — Интересный выбор, — он пронзительно смотрит и широко улыбается, демонстрируя ровные белоснежные зубы. — Я Бен, кстати.       Называешь своё имя, и он несколько раз повторяет его, пробуя на вкус. Даже не смущаешься под откровенно прямым взглядом кофейных глаз, пробирающим до костей, — тебе кажется, что он сканирует и уже знает всю твою родословную от прабабушки по линии матери из Франции до троюродной сестры отца, живущей в Японии. Уже уверенная, что ничто не скроется от Бена — ни профессия, ни адрес, ни даже причина, по которой ты сидишь одна в кафе в вечер пятницы, — глядишь на наручные часы. — Мне пора, — улыбаешься, держа в руках сумочку и включая мобильный, разразившийся звонкой трелью входящих сообщений, и хочешь что-то, что ещё не придумала, сказать ему на прощание, чтобы задержаться ещё на несколько мгновений, как он перебивает: — Могу я тебя проводить?       В ответ на твой положительный кивок головой он оставляет крупную купюру на столике и протягивает, как джентльмен из старых фильмов, свой локоть, за который с удовольствием цепляешься. Идёте по старым английским улочкам, освещённым жёлтыми фонарями, разговариваете абсолютно обо всём на свете.       Чувствуешь, как внутри разливается мягкое тепло, когда Бен, чуть прищурившись и приподняв уголки губ, смотрит на тебя — и ты едва ли справляешься с вихрем эмоций, бушующих в груди. Он не мог оставить тебя равнодушной, особенно когда накинул на твои задрожавшие от вечерней прохлады плечи свою джинсовую куртку. Укутываешься так, словно ткань — его объятия, а ты слишком сильно нуждаешься в них.       Бен что-то увлечённо рассказывает, кажется, о своей поездке в Испанию в апреле, а ты замечаешь, что пора прощаться. Как можно старательнее оттягиваешь этот момент, болтая на самые разные темы и рассказывая глупые истории из детства. Он бархатисто смеётся и неожиданно — для тебя и самого себя — кладёт тёплую ладонь на твою щеку, заглядывая в глаза. — Могу ли я рассчитывать на второе свидание?       Глаза цвета крепкого неразбавленного кофе сияют, отражая россыпь ярких звёзд на ночном небе, пока смотришь на него снизу вверх, желая коснуться небритого подбородка. — А это было свидание?       Бен кивает и тихо смеётся, а ты только улыбаешься, наслаждаясь лёгким касанием его руки. Подхватываешь его смех и окончательно расслабляешься, когда его ладонь притягивает тебя за талию. Он приподнимает твой подбородок, смотрит в глаза, и тебе кажется, что время замедляет ход.       Он целует тебя — мягко, без напора, пробуя на вкус и опасаясь, что можешь оттолкнуть, но ты отвечаешь на поцелуй, обвивая руками шею Бена и прижимаясь к нему. Он не требует большего, не переходит грань дозволенного. Чувствуешь, как жёсткая щетина покалывает твои губы и кожу, и запоминаешь каждое ощущение, оседающее в венах.       Разрываешь поцелуй и, достав чёрную ручку из кармана сумки, пишешь свой номер на его запястье. Бен удивлённо смотрит тебе вслед — не прощаясь, скрываешься за подъездной дверью.       И только дома, выглядывая из окна на кухне в надежде увидеть Бена, замечаешь, что осталась в его джинсовой куртке. Чувствуешь себя глупой влюблённой дурочкой, наслаждаясь терпко-свежим ароматом его парфюма и широко улыбаясь.       В глубине сумки мобильный громко оповещает о входящем сообщении — срываешься с места и вновь расплываешься в улыбке.       «Завтра. В семь вечера. Приглашаю тебя на настоящее свидание. Отказы не принимаются».       Думаешь, что ты самая счастливая, — и благодаришь подругу за пропущенную встречу. — И не говори, что это тебе было плохо, Бен, что это ты был полностью разбит и морально уничтожен, — выдыхаешь, садишься рядом с ним на старый диван, который впору сменить на новый, и даже не смотришь на него — боишься увидеть в кофейных глазах те самые искры и остаться в Лондоне. — Откуда тебе знать, что я чувствовал? — его голос звучит тихо и бесцветно. — Я с головой погрузился в работу, чтобы не думать о тебе. — И в новые отношения.       Твой голос звучит резко, и Барнс морщится, словно от удара. Он смотрит на тебя так, что приходится прикусить кончик языка, чтобы не сказать лишнего, и видишь, что для него это неприятная, как минимум, тема.       Ты ходила на свидания, однако каждое из них было провальным. Никто не подходил тебе так же, как Бен — каждый мужчина, которого ты встречала после, проигрывал ему. Ты корила себя за глупую и безответную любовь, наблюдая в соцсетях, как Барнс строит новые отношения. — Будешь винить меня за то, что я пытался хоть на минуту забыть о тебе? Или за то, что в каждой девушке я искал тебя? — Бен выдыхает и справляется со своими эмоциями, чего не скажешь о тебе. — Как мне объяснить, что ни одна из них не могла даже отдалённо быть похожей на тебя? Что уж говорить, — он горько усмехается, и в его кофейных глазах ты видишь самую настоящую боль, — глупо сравнивать их с тобой. В любом случае, ты в выигрыше.       Он вновь улыбается, как нашкодивший ребёнок, а ты забываешь, как дышать. Три года ты убеждала себя, что ваше расставание — к лучшему, что вы совершенно не подходите друг другу, а теперь Бен заявляет, хоть и между строк, что всё ещё… — Люблю, — он кивает, словно знает, о чём ты думаешь. — Это ничего не изменит, — выдыхаешь устало, смотришь в окно и замечаешь, что метель закончилась; лишь слабый ветер играет в воздухе с пушистыми снежинками. И, кажется, в твоей душе снова воцаряется спокойствие — болезненное, ледяное, замораживающее сердце и не дающее шрамам вновь кровоточить. — Завтра утром я уезжаю.       Смотришь на него и понимаешь — история вашего расставания повторяется. Только теперь ты наносишь удары словами, отчего Бен сжимает розоватые губы в тонкую полоску. — Ты решил, что можешь заявиться спустя три года, ворваться в мою жизнь и что-то решать за меня? — ярость в душе буйствовала всеми оттенками красного. — Ты сделал свой выбор, Бен, ещё тогда, сказав, что для тебя карьера важнее отношений. Я же хотела бросить работу, чтобы быть с тобой, но ты и слушать меня не желал.       Бен выглядит невероятно уставшим, и ты незамедлительно ставишь перед ним чашку горячего чёрного чая без сахара. Он не смотрит на тебя — лишь переворачивает разрывающийся от звонков мобильный экраном вниз. — Мне нужно уехать.       Его голос звучит слишком по-другому — глухо, тихо, бесцветно. Барнс делает глоток напитка и даже не морщится, хотя чай ещё не успел остыть, продолжая гипнотизировать тёмным взглядом деревянный кухонный стол. — Куда?       Мысленно готовишься паковать вещи и ехать с ним в любую из стран Европы, откуда можешь работать удалённо; уже представляешь, что, если останешься в Англии, будете разговаривать по видеосвязи, отправляя воздушные поцелуи. Но реальность больно бьёт прямо в грудь. — В Америку, — Бен замолкает на несколько секунд и лишь потом переводит взгляд на тебя. — Навсегда.       К щекам моментально приливает кровь; становится нечем дышать, в ушах шумит, и слышишь лишь своё бешеное сердцебиение. Его взгляд — потухший, бездушный, потерянный — впивается в твоё лицо, ожидая реакции.       И всё, что ты можешь сказать, — лишь одно слово: — Что?       Не веришь ему, хочешь услышать, что это просто глупая шутка, но мозг лихорадочно даёт понять, что всё по-настоящему. В горле уже пересохло настолько, что говорить тяжело, поэтому тут же делаешь большой глоток горячего чая из кружки Бена и даже не чувствуешь высокой температуры напитка. — Завтра я уезжаю в Америку, — Бен смотрит словно сквозь тебя и заметно бледнеет. — Я больше не вернусь в Англию, понимаешь?       Нет. Ты ничего не понимаешь. Колени дрожат настолько, что медленно оседаешь на стул; не знаешь, как вообще реагировать на его заявление, казавшееся розыгрышем. — Я еду с тобой.       Внезапно тебе становится плевать на себя, на свою работу, которую ты едва ли смогла найти в Англии, на своё окружение. Готовишься разорвать все связи, чтобы уехать с Беном в Америку и провести всю свою жизнь там, рядом с ним, но он окончательно добивает тебя одной-единственной фразой. — Нам нужно расстаться.       Всё, что ты чувствуешь, — холод, сковавший всё тело. Безразличие в его глазах убивает сильнее и изощрённее, чем слова. Кровь замедляет свой ток, и едва держишься, чтобы не разрыдаться от невыносимой боли в груди. — Хорошо.       Соглашаешься и не узнаёшь свой голос — он звучит, словно издалека, хрипло и отстранённо. Тебе кажется, что ты наблюдаешь за всей сценой со стороны и не до конца понимаешь, что происходит. Не можешь принять всё, даже когда Бен накидывает на плечи своё чёрное пальто и собирается покинуть не только твою квартиру, но и твою жизнь, оставляя воспоминания фотографиями на холодильнике.       Тихо захлопывается входная дверь, и ты остаёшься одна, уже точно понимая, что это конец. Бен не вернётся, как бы ни хотелось. Он ушёл, сделал свой выбор в пользу карьеры, а ты теперь — его прошлое, от которого он так легко может избавиться, растоптать, выбросить, как что-то ненужное.       Барнс наверняка забудет тебя, словно тебя никогда не было в его жизни, и от этого становится в миллионы раз больнее.       Бен усмехается, держит в руках старую деревянную рамку с вашей фотографией — рука не поднялась выкинуть — и пальцами легонько проводит по твоей улыбке на снимке. Ты и сама помнишь, как твои щёки едва не трескались от счастья, а грудь пекло от невыносимой лёгкости. — Всё ещё хранишь? — Какая разница? — пожимаешь плечами, забирая рамку из его рук и аккуратно укладывая обратно в коробку с мелкими безделушками. — Это ничего не изменит. — Это всё меняет!       Барнс берёт твои холодные ладони в свои — привычно тёплые, — а ты замираешь. Впрочем, как и твоё сердце. Хочешь вырваться, спрятаться, чтобы не вспоминать после эти несколько десятков секунд всё ещё родных касаний, успевших потревожить зажившие раны. Но ты молчишь, смотришь в чёрные омуты, снова ставшие центром твоей Вселенной, и мысленно проклинаешь себя за неспособность противостоять ему. — Останься, прошу, — глаза Бена наполнены искренней мольбой, и ты тут же веришь ему, крепче сжимая его ладони, — не уезжай. Эти три года без тебя стали сущим адом…       Уже не слушаешь его, всматриваешься в его лицо, отмечая каждую деталь — новые морщинки в уголках глаз, следы усталости, складочки между бровей, пересохшие губы, которые Бен по привычке облизывает. Его бездонные, практически чёрные глаза смотрят на тебя с обожанием, восхищением — как раньше, и ты едва вспоминаешь, что вы расстались три года назад.       Как сквозь толщу воды слышишь — он готов бросить всё и уехать за тобой, променять успешную карьеру на жизнь с тобой — и прерываешь его поцелуем. Барнс замирает, и его ладони тут же ложатся на твою талию, прижимая ближе к себе. Обнимаешь его за плечи, отмечаешь, что они стали шире, и целуешь — сладко, медленно, вкладывая все пережитые за три года разлуки чувства.       Бен углубляет поцелуй, вторгается своим языком в твой рот — аккуратно, нежно, хотя его густая щетина покалывает твой подбородок, и ты не отдаёшь себе отчёта, прижимаясь ближе к родному телу, желая в нём раствориться без остатка. Уже забываешь, что утром должна уезжать, потому что хочешь остаться — не готова сжигать за собой мосты.       Сердце вновь переворачивается в груди, когда его уже горячая ладонь ложится на твою шею, а пальцы касаются острых ключиц. Почти теряешь голову, лёгкие начинают гореть от нехватки воздуха, но ты не разрываешь поцелуй — для тебя это мучительная пытка, о которой ты мечтала целых три года.       Три года ты желала ощутить его прикосновения, посмотреть в глаза цвета крепкого кофе, оставить поцелуи на небритых щеках, специально избегая его губы; мечтала засыпать в его объятиях и перед сном болтать о всякой ерунде, зная, что он поддержит разговор; хотела быть рядом, протягивать руку помощи и знать все его привычки.       Бен разрывает поцелуй и губами касается твоего лба, прижимает к себе настолько близко, что слышишь, как бешено бьётся его сердце и, кажется, в ритме с твоим. — Позволь мне остаться с тобой, — он говорит шёпотом, боясь спугнуть мгновение — словно не было нескольких лет разлуки, — хотя бы до утра. — Завтра всё будет по-другому.       Шепчешь ему в ответ, щурясь от коротких поцелуев, рассыпавшихся по всему лицу, и на вопросительный взгляд Бена лишь многозначительно улыбаешься.       Весь оставшийся вечер проводите на кухне — крепкий кофе с одной ложечкой сахара уже давно остыл, но вы не замечаете, обсуждая новый фильм, на который, к вашему общему удивлению, вы ходили вместе — в один и тот же кинотеатр, на один и тот же сеанс, только на разные ряды. Смеёшься, а Барнс широко улыбается, чуть морщит кончик носа и твердит: — Нас сводит сама судьба.       И ты веришь ему, прощаешь и себя, и его за долгую разлуку. Твой мобильный слабо пищит на кухонном подоконнике, и ты окончательно делаешь выбор.

***

      Первое, что видит Бен, открывая глаза утром, — светло-серые стены твоей гостиной. Он встаёт со старого дивана, приглаживает растрепавшиеся шоколадные волосы и прислушивается к тишине. Вокруг стоят всё те же коробки — кажется, что ничего не изменилось. Но его сердце бешено стучит — уже от мысли, что ты всё же уехала.       Барнс включает глупое комедийное шоу, идущее ночью по кабельному телевидению, и зовёт тебя в свои объятия. Ты радостно ныряешь в них, устраиваясь на его груди, перед этим успев забрать его клетчатую рубашку под предлогом, что стало холодно. Он хитро улыбается, не сводя с тебя восхищённых чёрных глаз: — Знаешь, мои рубашки идут тебе больше, чем мне.       Краснеешь, чувствуя его взгляд, и укутываешься в тепло Бена. Он привычно пахнет уютом и тем самым терпко-свежим парфюмом, которому не изменяет уже несколько лет. Не можешь сосредоточиться на шоу, чувствуя его касания, задерживаешь дыхание, боясь выдать себя, и радуешься, что гостиную освещает лишь экран телевизора.       Бен целует тебя в висок; в ответ ты касаешься губами его небритой щеки. Не хочешь, чтобы мгновение рядом с ним заканчивалось, и удобнее устраиваешься в кольце его рук. Барнс вскоре начинает тихо сопеть, и ты вспоминаешь, что даже не завела будильник — писк мобильного предупреждал о разряженной батарее.       Тебе становится плевать на всё, лишь бы быть рядом с Беном, поэтому закрываешь глаза, выключая телевизор, и впервые за три долгих года погружаешься в спокойный сон.       Бен тихо направляется на кухню, желая выпить воды и уйти, пока в его голове главенствуешь лишь одна мысль — тебя здесь нет. Он замирает в проходе, когда ты отрываешь взгляд от настенных часов — твой самолёт только что улетел в Италию — и широко улыбаешься ему. — Ты не уехала, — Барнс то ли спрашивает, то ли утверждает, неуверенно садится напротив довольной тебя и ладонью вновь поправляет непослушные волосы. — Почему?       Хочешь, как минимум, пошутить над ним и сказать, что твой самолёт задерживается, но видишь выражение его лица — Бен волнуется, как никогда в жизни, взгляд кофейных глаз внимательно изучает тебя, он облизывает пересохшие губы. И ты знаешь — он едва держится. — Помнишь, вечером я говорила, что завтра всё будет по-другому? — Бен кивает, ещё не понимая, что ты хочешь сказать. — Я сделала свой выбор.       Замолкаешь и выдерживаешь паузу; по лицу Бена видишь, что он готовится принять любое твоё решение и почему-то уверен, что скоро ты всё же уедешь из Англии, оставив его. Но ты широко улыбаешься, смотря точно в его тёплые чёрные глаза. — К чему ты ведёшь? — его бархатный голос звучит слишком хрипло; Барнс нервничает, и ты окончательно начинаешь верить в счастливый финал вашей истории. — Я выбрала тебя.