МАЮ
Сатин первым вышел из-за стола, сказав, что примет душ и ляжет спать. Маю с тревогой поглядывал на отца. Сейчас было не лучшее время обсуждать произошедшее в особняке. К тому же он хотел дать Сатину отдохнуть после изматывающего дня. Маю мечтал поскорее оказаться в своей комнате, чтобы наконец все обдумать и просто побыть наедине со своими мыслями. Весь вечер, после разговора с Эваллё, он делал вид, что все в порядке, но это было далеко не так. Он едва держался, чтобы не впасть в истерику. Лишь каким-то чудом замечал, что происходит вокруг. Рабия потрясла всех новостью о своей беременности, всех кроме него. Не знал почему, но это было важно, что профессор Стенвалль не солгал, Маю изо всех сил держался за эти кусочки правды, как за единственное, что еще удерживало на плаву. Рабия помогла Валто обустроиться и вернулась за стол. Тина сразу же завела разговор про беременность, и Маю с непреодолимой силой захотелось уйти. Невозможно было переварить все, что обрушилось на него разом. Потенциальный братик или сестренка — еще один маленький пришелец, происходящее с отцом, скандал с менеджером, куратор-каннибал, день рождения, отъезд Эваллё… Голова начала раскалываться еще за ужином. Списал все на расшатанные нервы, громкую музыку на концерте, всех этих шумных гостей и шампанское. Что говорить, а пить он не умел и всегда выпивал больше, чем следовало, или наоборот, оставался несправедливо трезвым. Признание Эваллё его просто убило, держался весь вечер как мог. Маю не мог думать ни о чем, кроме его слов. Он даже не смог изобразить радость, когда Рабия показала тест, хотя искренне был рад, просто еще не осмыслил до конца, что это значит для их семьи, привык, что есть только старшая сестра, привык быть самым младшим — так было всю его жизнь. Всего пять минут наедине с собой. Иначе он сойдет с ума. В горле першило, и приходилось без конца запивать першение водой. От происходящего уже началась изжога. Со стола прихватил большую бутылку с водой и в полусне поднялся к себе в комнату. Взглянув на дверь сестры напротив, помедлил. На сто процентов уверен, что Валто сейчас там, что они оба там. Ну, если сестра закричит, во всяком случае, он услышит и успеет вмешаться. Эта мысль немного отвлекла и приободрила. Валто ему всегда нравился. Во-первых, Валто не любил устраивать сцены, во-вторых, с ним, что называется, на одной волне. Даже жалел, что тот так редко остается у них. Маю закрыл дверь и прилег на кровать. Клонило в сон, голова была совсем мутная, наверное, он все же перебрал сегодня. В гортани опять начало першить и Маю сглотнул, а потом прочистил горло. Внутри засела детская обида на Эваллё, но это чувство нельзя было назвать злостью. Сейчас просто не было сил разозлиться как следует. Возможно, потом. Завтра. Они ведь только начали встречаться! Еще даже не сказали никому. Почему нельзя выбрать университет в Хельсинки? До Хельсинки на машине ехать час и не нужно лететь на самолете. Всего час… Как будто Тина не в состоянии купить Эваллё машину! Она бы давно это сделала, если бы он не был таким гордым. Раз для Эваллё так важна независимость, почему за него все решает его мать? Он просто не хочет жить рядом с Сатином. Но разве это проблема? Можно же выбрать любой университет в Финляндии. Маю готов был ездить через полстраны, чтобы увидеться с парнем. Но Япония... Пугало расстояние. И неопределенность. Что будет с их отношениями через месяц? А через год? Вдруг Эваллё влюбится в кого-нибудь в Японии, а потом также будет молчать месяц, прежде чем признаться? Новое зачастую пугает — знал об этом, но почему же тогда не был готов принять правду? Для Эваллё это был шанс — понимал это, но почему тогда сопротивлялся? Он так крепко любил Эваллё, что не был готов расстаться с ним даже на пару дней. Чувство страха и одиночества подкралось к горлу, сдавило грудную клетку. Сейчас ему так нужна была минутка жалости к себе. Все равно обратиться было не к кому. Родители и сестра не знали, своего психотерапевта у него не было. В курсе их отношений была только Тина, но ей сейчас не до того, да и не хотелось никому портить праздник. Все так тщательно готовились, а тут он со своими страданиями… По иронии судьбы знал еще профессор, но это был последний человек на планете, кому бы он излил душу. С каким-то ужасом Маю осознал, что их с Эваллё ждет постоянная разлука. А об этом он знал не понаслышке: каково было его матери, когда Сатин уезжал в международное турне? Может быть, не сейчас, а лет десять назад. Он никогда не хотел такого для себя. От перспектив остаться одному и ждать, ждать… кровь холодела в жилах. Мая зябко поежился и сонно глянул на пульт от кондиционера, пытаясь понять, какая установлена температура. Вот пожалуйста: Сатин подцепил Тео в одной из своих поездок, и чем все обернулось? Для Эваллё так же, как и для Сатина, не существовало ограничений по половому признаку, а, значит, круг поисков расширялся. Подумав об этом, Маю едва не застонал. Он не представлял, как проснется завтра и что при этом будет чувствовать. Может быть, чувства и эмоции вообще сотрутся, и он перестанет что-либо испытывать. Было бы неплохо. Незаметно он впал в дрему. Из-за бессонницы он не мог полноценно заснуть и спал лишь урывками. Когда разлепил глаза, прошло минут десять, а показалось, что часа два. В комнате все так же горел свет… Первым делом подхватил бутылку с пола и начал торопливо глотать воду, надеясь, что изжога пройдет. После некоторого колебания решил попросить у отца таблетку от головы. Наверняка у Сатина всегда было под рукой лекарство от головной боли. Или лучше поискать в аптечке? Мозги совсем не работали, Маю пытался вспомнить, есть ли дома какое-нибудь обезболивающее. Голова обычно не болела. Совсем забыл, что его ждет Эваллё. Но ведь прошло всего десять минут… и лучше все же что-то выпить от боли? Подхватил со спинки стула рубашку в клеточку. Она была совсем тонкая и не грела, а он почему-то замерз. Не в пледе же идти, а искать что-то более теплое не было сил. Без кондиционера на террасе оказалась парилка, а ночь выдалась теплой, так где же он успел замерзнуть? Маю дошел до лестницы и прислушался: терраса находилась довольно далеко и голоса женщин были не слышны. Затем вернулся к спальне родителей и слегка постучался. Сатин, похоже, уже спал. Не хотелось его будить. Может, сходить на кухню поискать самому в аптечке? Каждое мысленное действие давалось с трудом. Время шло. Возникло ощущение, что сейчас просто сползет по стеночке. Зачем-то прихватил телефон. Наверное, на автомате. Эваллё ему напишет или позвонит, они ведь собирались увидеться ночью… Постучал еще раз, напряг слух. Из-за двери доносились странные звуки, как будто кто-то пытался разорвать что-то липкое и влажное. Тело в момент покрылось холодным потом. Может, слуховые галлюцинации? Маю дернул за ручку и открыл дверь. — Сатин? — спросил вконец севшим голосом. Получился какой-то писк. Телефон едва не выскользнул из потной ладони. Это было какое-то безумие. Колени стали ватными. Не соображая, Маю шагнул в комнату. Света из коридора было достаточно, чтобы рассмотреть картину целиком. Вся комната была заполнена этими чертовыми полупрозрачными лентами со щетинками! Даже в темноте Маю видел набухшие вены сквозь обманчиво тонкий слой плоти. Ленты едва заметно извивались. Их были десятки, если не сотни! Отростки упирались в стены, в потолок. В глубине комнаты, на кровати Маю увидел отца. Обнаженный по пояс, Сатин лежал на правом боку, погруженный в глубокий сон, одеяло прикрывало ноги. Черные волосы на казавшейся серой наволочке, были словно чернильное пятно. Эти ужасные отростки исходили из его тела, как будто прорастали из пор. Из шеи, рук, груди, живота, спины. Маю стоял не шевелясь. Домашние штаны вместе с трусами намокли, моча потекла по ногам. Понимал, что если закричит, то его услышит Рабия. Этого нельзя было допустить. Она не должна увидеть. После выкидыша Тины Маю панически боялся, что нечто подобное произойдет и с его матерью. Маю затрясся всем телом. Это просто какое-то безумие. Это все сон. Бред. Такого не может быть. Множество лент, словно из каждой поры… они как гигантские ежовые иголки заполонили пространство. Одна такая лента может запросто придушить. Но их здесь… десятки! Горло сдавил спазм. Маю хватал ртом воздух, словно задыхаясь. Сатин не поверит… — Пап? — прошептал Маю. Словно во сне — голос ему не подчинялся. Тело перестало слушаться. Маю прижался спиной к стене, с трудом оставаясь в сознании. Его трясло как в припадке. — С-са-тин… — неожиданно прорезавшийся голос звенел от страха. Решение пришло само собой. Если это не сон… Завтра он покажет Сатину снимок, он докажет… Маю поднес телефон ближе к лицу и направил камеру так, чтобы в кадр попал спящий отец и часть чудовищного ежа. Один снимок, второй, третий… Нужно разбудить Сатина. Попытался пробудить свои силы, направить их на отца. Знает, что бесполезно. Но он не может оставить Сатина вот так! Если воздействует на сознание, то разбудит… Разбудить, нужно разбудить… Пробравшись между отростками, коснулся голого плеча. Кожа Сатина была прохладной и липкой. — Ты не чудовище… нет… — язык едва шевелился. Слезы подступали к горлу. После каждой фразы брал передышку и ловил ртом воздух. А еще этот гнилостный запах канализации, от которого некуда было деться. Превозмогая отвращение, Маю коснулся идущей от плеча ленты, дотронулся до мягких щетинок. Эта мерзость росла прямо из кожи. Щетинки были мягкие и немного липкие. Они реагировали на контакт и тянулись к его пальцам. Вдруг накрыло осознание. Эта тварь была частью его отца. Она срослась с его телом и кожей. Почему так? Что произошло? Особь слишком долго находилась внутри? Маю потряс Сатина за плечо: — Проснись! Проснись! А что если он в коме? А что если он не понимает, что спит? Тряс и тряс. Сердце колотилось так сильно, что казалось, будто вся левая сторона тела пульсирует. Сатин дышал спокойно и размеренно, но не реагировал на все попытки разбудить. Маю схватился за ленту обеими руками и попробовал оторвать от стены, но кончик так крепко прирос, что ему просто не хватило сил. Под оболочкой не было мышц и сухожилий, но какая же плоть крепкая! Во рту возник привкус металла. Неудачно сжал зубы и прикусил язык. Почему он не может воздействовать на особь? Он не может проникнуть в сознание. Почему? Все дело в разуме? Должно быть, что-то препятствует. Нужно пытаться снова и снова. То, что получалось так легко на школьных ублюдках, сейчас не получалось совсем. Разум Сатина был наглухо закрыт. Каждый раз Маю натыкался на сплошную стену. Он довел себя до такого состояния, что из глаз потекли слезы с привкусом железа. Он боялся, что кто-то увидит отца или его в таком состоянии. Ни Валто, ни тетя — никто не должен знать. Это просто сон. Он вернется в комнату и заснет. Это просто сон. Этого нет. Разлепил глаза — уже во второй раз. Как будто прошло несколько минут. Верхний свет потух, горел только ночник на столе. — Ты заснул? — узнал он знакомый голос, а потом, щурясь, пригляделся и увидел нависшего над кроватью Эваллё. — Я тебе уже кучу сообщений отправил. Маю не помнил, как добрался до кровати. Все это было сном? Он не понимал. Мокрые штаны все также противно липли к ногам. К счастью, его позор прикрывал плед, натянутый во сне. От ужаса он едва не закричал. Неужели все правда? Или он обмочился во сне? Ему приснился кошмар. Господи, пускай, это будет так! — Ты в порядке? — Эваллё выглядел сильно обеспокоенным. — Я ждал тебя больше часа. Нужно было раньше спуститься, но я думал, что ты захочешь помыться. Эваллё указал на телефон в его руке, Маю проследил за его взглядом. — Так ты видел сообщения? Час? Он не выпускал телефон все это время? Целый час? Но ведь прошло всего… — Я… я вырубился… не знаю, как. Как он очутился у себя в комнате? Голова болела так сильно, что хотелось застрелиться. — У меня голова болит, я сейчас просто отъеду, — пробормотал Маю еле слышно. Эваллё коснулся его руки, видимо, собираясь забрать телефон, но вместо этого начал его ощупывать: лоб, щеки, грудь в вырезе футболке, снова руки. — Вот черт! — Парень резко вскочил. — Ты просто горишь! Я сейчас! Как будто он мог куда-то уйти… Он не мог даже пошевелиться. Маю выпустил мобильник из пальцев и поежился. Лежать — единственное, что ему хотелось. И не шевелиться. В прошлый раз ему казалось, что прошло много времени, а он задремал всего на десять минут, а сейчас, когда он думал, что прикрыл глаза на секунду, оказалось, что пролетело больше часа… Может быть, он бредит? Маю закашлялся. Першение в горле усилилось, но сил дотянуться до бутылки с водой не было никаких. Даже говорить было тяжело. А еще от этого буквально утраивалась головная боль. Вернулся Эваллё с электронным градусником. Руки у него слегка дрожали. Маю зажал кончик термометра под языком и сомкнул губы. Пока длилась минута, он едва снова не заснул. Хотя сном это назвать было нельзя, скорее, горячкой. Эваллё не дождался и вытащил градусник явно раньше времени, а потом, чуть глянув на цифры, с чувством выматерился. Маю даже захотелось улыбнуться. Но лучше просто закрыть глаза и поспать. — Тридцать девять и две. — Эваллё сглотнул и перевел на него взгляд. У Маю перед глазами все уже расплывалось: то ли от слез, то ли от лихорадки. Эваллё еще раз поднес градусник к глазам, слегка щурясь. — Почему ты не сказал, что заболел, и сидел до последнего со всеми? К счастью, если розоватые слезы и остались на щеках, то Эваллё не разглядел их. — Я не чувствовал себя больным, — слабо отозвался Маю пересохшими губами. — Вечером начала немного болеть голова, першило в горле и все, я… — он прервался и резко закашлялся. — Я разбужу мать, — заявил Эваллё, и Маю вцепился в его руку. — Утром все будет нормально, мне нужно только поспать… — Ты рехнулся?! Тридцать девять и две! А если она подскочит ночью под сорок? Я не помню, когда у тебя последний раз была такая высоченная температура! Нужно вызвать врача! — А если это вирус, ты заразишься… — Да плевать! Да хоть сдохну! А вот кому лучше держаться подальше, так это твоей матери. — Не оставляй меня одного! — заныл Маю. — Я оставлю ночник включенным. — Эваллё уже вскочил, а потом обернулся и снова присел рядом. Погладил его по лбу. — Извини, я чувствую себя полнейшей мразью. Наговорил тебе, все как-то по-дурацки вышло… Маю надеялся, что температура у него поднимется еще выше, и тогда он отключится и перестанет думать о словах Эваллё.* * *
САТИН
Хельсинки, 1989
Он надежно спрятался, и место выбрал самое лучшее: под столом в дедушкином кабинете. Здесь его точно не найдут. От собственной изобретательности Сатин захихикал и тут же прикрыл рот ладонью, чтобы никто не услышал. В дедушкин кабинет нельзя заходить одному без присмотра, потому что здесь много важных вещей, которые нельзя трогать. Он обожал бывать у деда и бабушки, в их огромном особняке. Здесь было столько места для игр! Всегда мечтал жить с ними. Дома совсем не так. Здесь можно играть, сколько хочешь, а дома постоянно ругают и все запрещают. Услышав шаги в коридоре, Сатин затаился, даже перестал дышать. Но хватило ненадолго и вскоре он шумно выдохнул. Прислушался. Вроде пронесло. Выглянул в зазор под столешницей: обзор был идеальный, можно было видеть всех, кто входит, но при этом никто не видел его. Пол был холодным, но теплые штаны не давали замерзнуть. — Сатин, немедленно выходи! — раздался сердитый голос матери за дверью, и Сатин вздрогнул, едва не ударившись головой о крышку стола. — Мы скоро уезжаем! Почему я должна тебя искать?! Разочарование было настолько сильным, что Сатин разозлился. Он ни за что не вылезет, будет сидеть под столом, пока родители не уедут без него. — Вечно он убегает! Одно мучение! — Мать прошла мимо кабинета, гневно выкрикивая его имя. Сердце билось так часто, что Сатин испугался, что его кто-нибудь услышит. Колени уже начали ныть, потому что он долго елозил на них по полу, и Сатин уселся в уголке, прислонившись спиной к деревянной боковине. Обхватил колени руками. Она не права: он не вечно убегает. Он вообще никуда не убегает. Если бы мог, давно сбежал бы. Сатин настолько был занят своей обидой, что не заметил, как дверь кабинета тихонько отворилась. Через какое-то мгновение Сатин уловил тихие шаги по комнате. Это была не мама: она обычно громко топала каблуками или тапочками, по утрам он пробуждался уже от одного этого звука. Сатин съежился, когда кто-то отодвинул тяжелый старомодный стул. Вцепился в колени через бархатистую ткань штанов. — Бу! — раздалось резкое, и Сатин ахнул от испуга. Почти сразу же под столом возникла дедушкина голова. — Вот ты где, котенок! — шепотом воскликнул дед и осторожно присел. — Твои родители обыскались тебя. — Я не хочу домой, — зашептал Сатин в ответ. — Знаю, — мягко отозвался дедушка. Сатин ни в какую не хотел покидать свое убежище. Дед смотрел на него с теплотой и легкой грустью — каждый раз, когда не хотел разлучаться с внуком надолго. — Скажи папе, чтобы мы приезжали чаще, — потребовал Сатин, пытаясь не расплакаться. — Я говорил об этом уже много раз. Скоро ты пойдешь в школу, и времени на игры останется совсем немного. — Не скоро, а только через год. Сатин смотрел на такие знакомые любимые черты: короткая темная бородка с проседью, аккуратно зачесанные назад волосы, печально опущенные уголки широко посаженных глаз; как и у отца, у дедушки они были травянисто-зелеными, но сейчас что-то было не так. Сатин заметил сгустки крови, неравномерно покрывающие оболочку глаз, от этого зрелища по рукам и спине поползли мурашки. — Деда, у тебя глаза красные… — Правда? — дедушка ненадолго задумался, словно пытался решить, говорить ли ему правду. — Это мой маленький эксперимент. — Ты болеешь? — О, нет, нет! Наоборот, я надеюсь, мой эксперимент принесет пользу. — Это заразно? Я же не заболею? — Почему-то он очень боялся заразиться вирусом красных глаз. Выглядело это пугающе. Деда протянул руку и погладил его по голове. Дедушка улыбался ему, и у Сатина не было причин сомневаться в его правоте.* * *
Сатина оставили одного в палате деда. Родители и бабушка о чем-то долго разговаривали с врачами. Когда его только пустили в палату, прозвучало слово «инсульт». Его значение было непонятно, Сатин понял только одно: что это очень плохо и дедушка мог умереть, если бы бабушка не успела вызвать скорую. Папа очень любил дедушку, и, как только позвонила бабушка Стеф, они сразу же собрались, разбудили его, уже спящего у себя в детской, и поехали в клинику. Сатин не понимал, что произошло, но родители волновались, мама ругалась на папину маму и кричала на него, если он влезал с вопросами. А потом им и вовсе стало не до него. К дедушке пустили не сразу, Сатин успел заснуть в зале ожидания и проспал до самого утра. Деда все время спал. Сатин пытался его разбудить, но у него не получалось. Когда он понял, что дедушка не проснется, то захныкал. Бабушка его успокаивала, а потом вышла куда-то, и они с дедушкой остались одни. Все происходило как во сне: то мама пытается ему что-то втолковать, то папа велит пойти поесть, то медсестра говорит что-то хорошее, и все с облегчением выдыхают. А потом дедушка ненадолго проснулся. Сатин видел, как шевельнулась его жилистая загорелая рука с задравшимся рукавом. От радости он расплакался, и тогда мама начала на него кричать. Дедушка гладил его ручонку, но был слишком слаб, чтобы сесть и обнять. Сатин запомнил, как это его расстроило. Он привык, что дедушка всегда важный и сильный, часто улыбается, отчего морщинки на его лице проступают сильнее; только когда занят работой — не улыбается; всегда ведет здоровый образ жизни, закаляется, бегает в парке по утрам. В юности дедушка хотел стать космонавтом, но что-то пошло не так, и он стал научным исследователем, изучал добытые в экспедициях космические сокровища. Это была очень важная и ответственная работа, все, что изучал дедушка, было строго засекречено. Сатин любил представлять, что его дед — космический шпион, который спасает мир. Бабушка с дедушкой жили в роскошном доме, когда он приезжал их навестить, то воображал, что находился на секретной базе в космосе. Вечером он опять задремал. За прошлую ночь и целый день, проведенный в четырех стенах, Сатин очень устал и хотел уже, чтобы дедушка поскорее выздоровел, и они все вместе вернулись домой. Но дедушку решили еще подержать в больнице, и бабушка Стеф осталась с ним, а Сатину нужно было возвращаться с родителями домой. Он испугался, что нескоро увидит дедушку, и доводил мать расспросами. Закончилось все тем, что она грубо впихнула его в машину и пристегнула ремнем безопасности к сиденью. На улице опять было темно. Сатину вдруг стало страшно снова ехать в темноте по дороге, совсем как когда они ехали в больницу к дедушке. С того момента, казалось, прошло несколько недель. Предстояла долгая дорога домой. Сатин уже умел немного считать и разбирался в часах и римским цифрах. В палате он смотрел на часы со стрелками на стене и считал минуты. Когда он пойдет в первый класс, папа обещал подарить ему настоящие наручные часы, с красивыми стрелками и римскими цифрами. Папа, заметив, что он любит цифры и легко складывает их, начал с ним заниматься после работы и в выходные. А заниматься с мамой он не любил: она думала, что криками поможет делу, но он сразу пугался и начинал нервничать. По дороге Сатин быстро заскучал и принялся расспрашивать отца про инсульт. Незнакомое слово, которое очень его интересовало. Но в конце концов он отвлекся. Все время что-то щекотало его ухо, где-то внутри, и Сатин время от времени тер ухо или сидел и ковырял в нем пальцем. — Перестань, — рассердилась мать, когда он в очередной раз полез в ухо. Она сидела справа на заднем сиденье, а папа вел машину, освещая дорогу фарами. Отец заинтересованно взглянул на него через зеркало над приборной доской. — У меня что-то в ухе, — пожаловался Сатин, чувствуя, как что-то копошится внутри. — Дай посмотрю, — мама отдернула его руку, отстегнула ремень и заставила повернуться левой стороной. Сатин с коленками забрался на сиденье и повернулся к матери левым ухом. Короткое пальто мешало удобно усесться. Карие глаза матери сузились. Он был совсем на нее не похож: у него даже не было ямочек на щеках, как у нее. — Да нет там ничего… У тебя есть фонарик? — спросила мама у отца. Папа полез в бардачок и достал фонарик. Потом она посветила ему в ухо: — Все в порядке с твоим ухом. Ничего не вижу. Сатин захныкал. Он же чувствовал! В ухе что-то шевелилось, но он не мог дотянуться! А что если это таракан! Он их терпеть не мог! — Перестань ныть, — тут же одернула его мать. — Чуть что, сразу сопли разводишь, а ты ведь мужчина! — Ему будет только шесть. Оставь парня в покое. Сатин начал шмыгать носом и всхлипывать, при этом он яростно тер ухо, пытаясь избавиться от щекотки. — Может, показать его завтра врачу? — предложил отец. — Да брось, он все выдумывает. Ты же помнишь, как он любит врать. Пару дней назад он скормил кашу бродячей собаке, хорошо, что это увидела соседка. А мне сказал, что съел сам. Отец рассмеялся: — Да это же ерунда! Подумаешь, каша… — Я хотел хлопья… — пробормотал Сатин, но никто не слушал. — Хочешь, чтобы я перечислила все его проделки? И я говорю о вранье! Если допускать это сейчас, то он приучится врать всегда. Несправедливость матери заставила его почувствовать себя несчастным. Сатин заревел в голос. — Господи, как я рада, что у нас один ребенок, — игнорируя его вопли, повысила голос мама, чтобы его перекричать. — У Матти двое, и оба мальчики, не представляю, как она справляется! Один немного постарше Сатина. — Хочу братика! — через слезы выдавил Сатин, громко всхлипывая. — У всех есть братья и сестры, а я один! — А сын дело говорит, — весело отозвался отец, но мама как будто его не слышала. — Ты не один, у тебя есть твои родители и бабушки с дедушками. — Это не то же самое, — упрямо заныл Сатин, искреннее не понимая, почему мать не хочет принести ему брата или сестренку, как у всех его друзей. — Я хочу братика! — Ой, замолчи, уже голова болит… — Мать отсела от него подальше и отвернулась к окну, но все равно продолжала с ним разговаривать. — Надо было оставить тебя в больнице, с дедушкой. Тебе бы ставили уколы и давали таблетки. Сразу бы капризы прекратились. — Перестань, дорогая. Ты его пугаешь. Сатину не понравилось, что она говорила про больницу и уколы, потянулся и со злостью пихнул ее руку. — Еще и дерется! Ты только глянь! — Она подалась вперед и вцепилась в спинку переднего кресла. — Он меня ударил! Господи, что из него вырастет! Отец никак не отреагировал на ее возмущенный тон. Подобные перепалки у них случались почти каждый день. Но иногда ему доставалось и от отца. — Сату, у тебя правда болит ухо? — спросил его папа. — Да-а. — Давно болит? Сатин мозолил глазами черноволосый затылок отца. — Сегодня начало болеть. — Продуло, наверное, в палате дедушки. Говорил медсестре не открывать окна. Помнишь доктора Тайсто? Он еще угощал тебя мороженым в прошлый раз. — Да, — мигом отозвался Сатин, уже перестав реветь и растирая сопли по лицу. — Сегодня, когда поспишь и позавтракаешь, пойдем к нему на прием, и он посмотрит твое ухо. Договорились? — Договорились, — произнес Сатин важно. Он был счастлив, что одержал победу и выиграл эту битву. Даже если мама ему не верила, удалось убедить отца. — Только давай без мороженого в этот раз, — вмешалась его мать. — Он и так ничего не ест. Кожа да кости. Сатин надулся и молчал долгое время. Папа ободряюще улыбался ему в зеркале и подмигивал. Только дома, уже собираясь идти в постель, Сатин обнаружил, что его глаза, точно так же, как дедушкины, покрылись кровавой пленкой. Он испугался, решив, что деда его обманул. Дедушка обещал, что он не заразится и не заболеет. Первым порывом было броситься на кровать или на ковер и зареветь навзрыд. Выглядело это очень страшно, и видел он уже не так хорошо. Как вдруг с первого этажа донеслась ругань матери и строгий голос отца, ее в чем-то убеждающий, и Сатин совсем приуныл. Если заплачет, то только выведет их из себя еще больше. Поэтому он забился под одеяло, надеясь, что дедушка передал ему какую-то космическую суперсилу, как у героев мультсериалов, которые идут по десятому каналу каждое утро. Наутро все прошло. Ухо тоже.