Лучшая из смертей

— Уортроп, нет. — Чего еще у нас нет? — рассеянно спросил Пеллинор Уортроп. Свежеумытый, полуодетый, он что-то искал в дорожном сундуке и не подумал отвлечься. Кернс улыбнулся: мало кто, зная его, рисковал вести себя вот так небрежно. Уортроп был выше этого и пока что — и этим тоже — Кернсу нравился. — Совести. Совести у вас нет. Куда вы собрались в таком виде? — Что? — Уортроп запустил руку во влажные еще волосы, взбил их колом. — Клянусь, я сам паковал этот чертов галстук… — Галстук, — мрачно сказал Кернс, — вас не спасет. Он взял Уортропа за плечо и повлек к зеркалу. Зеркало честно отразило лицо румяное чисто выбритое — и лицо кисловатое, заросшее неровной щетиной. — Видите? Разве это похоже на почтенного белого дьявола? Это лицо варвара, лицо дикаря только что из дикого леса! — Говоря по чести, — заворчал Уортроп, сбросив его руку, — мы не далее как вчера и вышли из дикого леса! — Нет. Вы — нет. Жаль, загораете неровно, сняли бы совсем эту рубашку, произвели бы фурор… Господи, Уортроп, это всего лишь один званый обед! — Прекратите, Кернс. Я же не спрашиваю, чего такого вы натворили в Танзании, что на нас смотрят, как на помешанных… Кернс пожал плечами и улыбнулся беззаботной улыбкой английского повесы, на которую уже не велись ни Уортроп, ни местные головорезы с работорговцами. Если бы Уортропа интересовали тонкости человеческих взаимоотношений, он бы, может, и спросил… но интересовал его исключительно странный зверь мнгва. — Все белые дьяволы безумны, что поделать! А британские подданные ныне и вовсе не в фаворе. Пойдемте обедать, Уортроп… Пеллинор? Пеллинор, приведите себя в порядок и покажите им, что безумие наше высоко и с нами вполне можно иметь дело. Где ваша бритва? Уортроп смущенно кашлянул. — Она утонула. И лицо его каменело тем сильнее, чем дольше смеялся Джек Кернс. — Ох… милый боже. А скажите, если я одолжу вам свою, вы ведь порежетесь? Что еще ему нравилось в Уортропе, так это невыносимая порою честность. — Это, — едва двинув закаменевшей челюстью, отвечал Уортроп, — вполне возможно. — А ваш слуга на все руки некстати занят совсем другим. Жаль, жаль… — Джеймс Генри — не слуга! — Позвольте, а что же он тогда такое? — Он, — и лицо Уортропа мгновенно оживилось и даже словно бы осветилось изнутри, — он мое благословение. Насколько Кернсу было известно, славный малый Джеймс Генри сейчас как раз присматривал за детенышами хищника-людоеда, которых любой капитан будет просто счастлив видеть у себя на борту. Боже, боже. Как трогательно и как… — Бедняга, так вы остались без благословения? — и в глазах у Кернса заплясали веселые черти. — Что же, придется вам сегодня обойтись проклятием! И прежде, чем его успели призвать хоть к какому-то ответу, он исчез из комнаты, на прощание бросив: “Никуда не уходите!”. Вернулся Кернс так же стремительно, груженый тазиком, полотенцем и чашею с пеной для бритья. И конечно же его спросили об очевидном: — Что это вы затеяли? — Я? Я протягиваю вам руку помощи, Пеллинор, и смею надеяться, что вы ее не укусите… Да сядьте уже. Уортроп сел, был прикрыт полотенцем и обмазан пеной, и только когда вместо бритвы Кернс как из воздуха достал большой охотничий нож, поинтересовался, трезв ли тот и в своем ли уме. — Да — и нет! Это мой лучший нож, неблагодарный вы человек, и я, в отличие от вас, знаю, что делаю. И если вы замолчите… и будете сидеть смирно… Поверил ли Уортроп ему на слово, вспомнил ли, что вскрывать ему горло прямо сейчас невыгодно, хоть и соблазнительно, а только сел смирно и замолчал. И все было отлично, все было… — Вот видите, — Кернс стряхивал воду с ножа, и легко скользило тяжелое лезвие, и блики ложились на кожу, и послушно поворачивалась под твердыми пальцами хирурга голова, а высохшие в беспорядке волосы Уортропа легкомысленно вились. — Вам никто не говорил… что вы похожи на анатомическое пособие? Красивое… Почти идеальное такое. — Нет. — Странно, — но приятно, когда верная мысль первой приходит в голову именно тебе. К сожалению, они почти закончили, и Уортроп заговорил без риска для жизни, и сказал он, разумеется, не то: — Может, вы все-таки пьяны? Мне встречались люди, даже в таком состоянии сохранявшие поразительную твердость рук… — Пеллинор, Пеллинор, — вздохнул Кернс. — Почему в малейшем отклонении от нормы вам непременно видится нечто скверное? — Потому что, — голос его был ровен, как была тверда рука, державшая нож, — в аномальной биологии, как правило, так оно и есть. — Ах да, вы же монстролог... Слушайте, так вы поэтому? — Кернс обошел его вокруг, заглянул в лицо. — От монстров всегда знаешь, чего ждать? В своей чудовищности они честны с нами? Уортроп, его стараниями красивый, как совершенное анатомическое пособие, от ответа ушел, то есть принялся старательно вытираться полотенцем. — Ну и ладно, хотите хранить секреты ремесла — храните, — разрешил Кернс. — Зато взгляните, совсем же другое дело… Он приобнял Уортропа за шею и развернул их обоих к зеркалу — полюбоваться. В правой руке у него по-прежнему был большой тяжелый нож, и на гладкой после бритья коже лезвие самую малость соскользнуло… Лезвие соскользнуло, самым кончиком легонько ткнулось в ключицу — и не двигайся Уортроп, как было велено, все бы на том и закончилось, но он же двинулся, и Кернс поклялся бы, что нарочно. Незаметный укол превратился в царапину — тоже пустячную, но теперь как раз на линии загара набухала — слишком медленно! — кровавая бисерина… — Какого черта. Нож провернулся, вошел глубже — больно, опасно, некрасиво — и Кернс отнял его, чтобы снова заглянуть Пеллинору Уортропу в лицо. В лишенное всякого выражения лицо с плотно сжатыми губами, как будто не он шипел от боли и удивления секунду назад. — Вы… — стоило больших усилий просто вытереть лезвие, а не облизать — или не раскроить уже это лицо пополам, но кто посмел бы упрекнуть его в несдержанности… кто посмел, тех уж нет. Кернс убрал нож в ножны и голодно осклабился. — Я, — сказал он Уортропу, — вас убью. Медленно. Уортроп, глядя куда-то мимо, только плечом дернул: валяйте. И любезно раздвинул ноги, когда Кернс шагнул ближе — совсем близко — и слизнул наконец кровь, не дававшую ему покоя. А не остановился, потому что не распробовал. И никуда… не годилось оставлять коллегу в таком виде, еще на прием заявится как есть… Кернс языком растревожил, потом зализал ранку, слушая, как замирает над ухом такое ровное дыхание и сбоит, частит пульс… И оторвался, только насытившись — и звуками, и вкусом. То есть попытался оторваться. У Уортропа тоже были замечательно сильные руки, и целовался он — невоздержанно, каким-то чудом удерживая равновесие на опасно накренившемся стуле. — М-м, — Кернс мотнул головой, приведя в полный беспорядок прическу, и без того испорченную жадными сильными руками, — нет. Не так. — Слишком… дико? На щеках Уортропа проступил румянец, и глаза у него были — да, совершенно дикие. Кернс тихо рассмеялся и куснул его за шею. — Надеюсь, — шепнул он, нежно целуя место укуса, и куснул еще, сильнее. — Надеюсь, у вас найдется рубашка с высоким воротником… С этой рубашкой, раз уж ее все равно менять, Кернс обошелся небрежно. Она вся измялась и, кажется, лишилась пары пуговиц. Зато теперь левая его ладонь сколько угодно ощупью исследовала замечательную анатомию, от acromion до ilium. Правую ладонь он чуть не ободрал о стену, когда стул едва не опрокинулся-таки, но оно того стоило, к тому же Уортроп чувствительно придержал его за бедро, а отпустить забыл. Уортроп с искусанной шеей и таким внимательным взглядом. Что же. Кернс опустил руку ниже, сжал — на него посмотрели, господи прости, долготерпеливо. Что ж… Он расстегнул на Уортропе брюки и облизал ладонь. Поцеловал невозможного совершенно монстролога в висок. — Ну же. Уортроп закусил было губу — ему не позволили, Кернс остановился и сжал сильнее: нет. Хриплый выдох, почти стон — Уортроп уронил руки, запрокинул голову и подался бедрами вперед. Анатомически прекрасное тело у Кернса в руках выгибалось и едва не звенело, как тугая струна, нужно было только взять… взять ритм. И вовремя — или совсем не вовремя — остановиться. Уортроп даже не выругался. Он отдышался и снова уставился на Кернса разочарованно и устало. — Вы обещали мне смерть. — Медленную, Пеллинор. Закончить так — все равно что застрелиться: быстро, пошло, банально — и мозги на стену… или не мозги… — Но есть прецеденты… — …когда даже такой выстрел в голову не оказывался смертельным, и я поверить не могу, что вы вспомнили о них именно сейчас! — Кернс, вы же сами, — он тяжело сглотнул, — подняли эту тему. Кернсу впервые в непростой его жизни довелось вести околонаучную беседу с другим джентльменом, одновременно лаская член оного джентльмена, но это нисколько его не извиняло, тем более, что он и правда сам все это затеял, а все же. И серьезный вид собеседника настолько не вязался с сильнейшим возбуждением, которое сам Кернс уже сдерживал с трудом, что он сказал — как, впрочем, и всегда — то, что пришло в голову и чего говорить вслух не следовало. — Вы, Пеллинор, — сказал он, — настоящий сын своего отца. — И с этим… с э-тим, — мучительно оскалился странный зверь Пеллинор Уортроп, — уже ничего… не поделаешь. Быстро и действенно, как удачный выстрел в голову. — Мы, — все так же рассеянно сказал Уортроп, и не думая вставать со стула, — опоздаем на обед. Кернсу было хуже: ему до своей комнаты еще предстояло дойти. И — мозги на стену… — Не опоздаем, Пеллинор. А задержимся.