***
— Благодарю! — смеется Сяолинь, принимая кукольную чашечку с алыми розами. — Ты не поверишь, как же я устал от напитков и угощений родины… Роберт наблюдает за грациозными жестами друга: рукав соскальзывает к локтю, обнажая нефритовый браслет из тяжелых круглых бусин со свисающей кисточкой. Чувствуя себя несоизмеримо жалким перед существом куда более древним и могущественным, вампир откидывает перевязанные черной лентой волосы за спину и старается не подавать виду: никому нет дела до грусти живого мертвеца. Они в гостиной сидят в окружении тающих свеч, картин в наполированных рамах, нежась на подушках, которыми завалены кресла и диваны. «Почти как дома!» — заметил Сяолинь. — Удивительно: ты находишь меня, где бы я не скрывался. — Я твою кровь где угодно почувствую, — дракон делает небольшой глоток и присматривается к розовым пирожным на большом блюде. — Рассказывай, что происходило у тебя… к слову, а почему здесь? Роберт, ты ведь никогда не был домоседом, я удивился, когда услышал тебя не в столице, а в пригороде. — В столице маньяк объявился, — криво усмехается Капелла. — Девушек молодых режет направо и налево. Мне, покойнику, уже все равно, но Мари… она еще только вошла в пятнадцатилетнюю пору: я не мог рисковать, поэтому мы и уехали. — И куда смотрит ее величество! — игриво восклицает гость, но тут же натыкается на серьезный взгляд Роберта. — Я о чем-то не знаю? — Поговаривают, ее прокляли… это слухи, безусловно, но… некоторые серьезно считают, что страной правит одна из наших. — Какие страсти! Друг, давай не будем о политике… Где твое чудо, где Мари? Алые глаза мгновенно меркнут, что невозможно не заметить. Сяолинь поднимается с бордового бархатного кресла и бесцеремонно садится на диван, почти соприкасаясь с вампиром плечами. Он не спрашивает – утверждает. — Рассказывай. На несколько минут в комнате воцаряется тишина, лишь в трубах стенают призраки, да дракон изредка тянет опиум. Роберт понимает: Сяолинь, как никто иной, имеет право знать, что случилось за почти три года разлуки, но как же сложно собраться с мыслями! — Человеческая жизнь… мы с тобой позабыли, насколько люди хрупкие создания. С Мари мы жили, как в раю, девочка расцветала с каждым днем. Оставалось каких-то глупых три года! Три года – и я бы продолжил свою линию крови, обратил бы ее, но… чахотка привнесла свои коррективы в мой план на будущее. Мари сгорела в одночасье. Не представляешь, как я корю себя за то, что не обратился тогда к эльфам, живя на границе с их владениями. Надеялся на чудо, как человек, хотя уже давно… ее отпели в кафедральном соборе, а похоронили на местном кладбище. Надеялся, что она сможет прикоснуться к вечности, став подобной мне… что же, теперь она коснется вечности с иной стороны. Сяолинь мрачнеет от откровения: — Мне казалось, что за то время, что меня нет рядом, не случится ничего… ведь в Варанаси по-прежнему горят костры каждый раз, когда я над ним пролетаю: они будут гореть до скончания веков. Мир, кажется, не меняется ни капли… но твоей девочки больше нет. — Осталась лишь книга со сказками, которые я читал ей, пока мой мотылек был совсем ребенком, и ее дневник, который она вела последние два года: мода тут такая пошла… она записывала туда все разговоры с призраками Пепельного Дома. Все платья, украшения, личные вещи… на все это я не смог смотреть: предал огню, но на сказки и дневник рука не поднялась. Недавно ходил на кладбище – можешь себе представить, ее имя с надгробия пропало. Мир будто не хочет верить в ее смерть. Роберт мысленно взывает к слугам: и тут же в гостиной объявляется юноша с загадочным именем Лэшер: он держит поднос из серебра, на котором среди лепестков роз возвышаются бокалы, наполненные вином. Как только алкоголь оказывается в руках у хозяина особняка и его гостя, прислужник словно растворяется. — Самое время, — Сяолинь негромко чокается. — Прости, что не прилетел раньше и не был рядом тогда, когда тебе это было нужнее всего. Как называется? — старается перевести тему. — «Virgo sacrificium», — нехорошо хохочет Роберт и тут же отпивает, вызывая усмешку и у своего друга. — Из собственных погребов. Ты ведь знаешь, я на тебя не злюсь. На кого угодно, но на тебя я никогда не смогу разозлиться. Что теперь! Мари была по-своему дорога мне, но она всего лишь человек. Я тоже наивно полагал, что смогу вырастить из нее дочь… вот она, плата за наше бессмертие. Вино стекает из уголка посеревших губ и оставляет мутный след. Сяолинь наслаждается напитком наравне с Капеллой, и от этого где-то глубоко в душе что-то теплеет.***
Спустя несколько часов душевных разговоров и пару бокалов дождь стихает, и, скрываемые от мира черным звездным покрывалом, друзья выходят на улицу. Ночной двор встречает их зелеными огоньками светлячков, волшебной пыльцой фей на молодой траве и цветах. Роберт оборачивается и искренне улыбается: до чего же прекрасен его друг в лунном свете! Как благородно блестят узоры его одеяний, как серебрятся волосы, как подсвечиваются глаза! Свой облик Капелла успел забыть за все то время, что не отражается в зеркалах: и сейчас даже не догадывается, что Сяолинь точно так же любуется им. Вампир отворачивается и не видит, как непроизвольно тянутся руки дракона к черным волосам. — И не докучают тебе такие подвижные соседи? — дракон склоняется к земле, чтобы лучше рассмотреть резвящихся маленьких фейри. — Что ты! Они лучшие соседи, — в тон ему отвечает Капелла и приветственно феям машет рукой. — По-своему любят и защищают особняк, выращивают на нем волшебный мох, иногда здесь появляется и целебный папоротник – и все благодаря им! У нас прекрасные отношения, помогаю им, если могу… А сколько песен они знают! Обожаю слушать баллады об их королях, королевах и бродягах. Совершенно иной мир, нетронутый жестокой рукой человека: красота… Сяолинь ловит каждое выражение лица своего друга: Роберт впервые за долгое время говорит оживленно, захлебывается не горем, а радостью и наслаждением, и дракону хочется запомнить как можно больше: как изгибаются тонкие губы в улыбке, как горят глаза, как широко танцуют руки в воздухе! Какое-то время они бродят по узким мощенным тропинкам: Сяолинь не забывает тянуть из трубки, беседа плавно перетекает в спокойное русло, иногда они и вовсе замолкают на несколько мгновений, стараясь насладиться звуками и запахами ночи, вглядываются в мшистый лес, раскинувшийся дальше. — Только представь, — вдруг начинает дракон. — В этом году мне исполнится уже тысяча осеней. А я этого совсем не ощущаю, они все для меня пролетели, как одна. — Это великая дата: праздник должен быть подобающий событию. — По местным меркам я еще дитя неразумное, многим драконам стукнуло по пять тысяч… Сяолинь неожиданно обнимает Роберта: руки скользят по чужим плечам. От дракона дурманяще пахнет опиумом и сладковато тянет спелыми фруктами: человек сказал бы, что удушающе, но вампир забыл, что такое «дышать». Капелла позволяет себе закрыть глаза и прижать худое тело ближе. — Я соскучился, — шепчет еле разборчиво Роберт. — Не представляешь, как соскучился я… — звучит ответ дракона. — Знаешь… мы столько знакомы, что мне странно слышать, как ты зовешь меня полным именем. Ты можешь обращаться ко мне просто как к Сяо, — и смеется. — Я не обижусь, Роб. — Просто я не думал об этом… хорошо. Оставайся, прошу, я боюсь сойти с ума от тоски. Казалось, я отплакал свое, но сегодняшний разговор всколыхнул что-то во мне… — Куда я уйду… Пока не наступят для богов губительные сумерки, я буду рядом.