***
Узнав о том, что жена намеревается оставить подброшенного ребёнка у себя, Доминик пришёл в ярость. Он устроил громкий скандал, бросал вещи, крича, что не собирается растить в своём доме чужого «отпрыска». Однако вскоре мужчине пришлось смириться с решением Аннабель, ведь, видя искреннюю радостную улыбку на её лице, что не появлялась на протяжении уже нескольких лет, граф не смог устоять. У семьи Квинси не было своих детей. Аннабель смогла забеременеть лишь раз, превращая этот момент их совместной жизни в самое счастливое время на свете. Только вот после страшного нападения на экипаж графини, возвращающейся в тот роковой вечер со светского раута, женщина лишилась своего дитя — бандиты разграбили карету, не оставляя ни гроша, а саму Квинси избили до потери сознания и, думая, что та уже мертва, оставили погибать на дороге в тёмном лесу. Квинси старались не вспоминать тот день. После случившегося Доминик начал очень много пить, Аннабель — тихо и медленно сходить с ума.***
В эту дождливую и холодную ночь, в миг переломившую жизнь сразу нескольких человек, маленький Дастин обрёл свой дом. Женщина практически не отходила от «своего дитя», окружая ребёнка самой нежной, самой чистой и неподдельной заботой и любовью. Доминик же старался избегать новоиспечённого члена семьи, лишь изредка одаряя маленького Квинси презрительным и холодным взглядом. Мальчик рос довольно замкнутым и молчаливым. Всё своё свободное от учебных занятий и мелких домашних дел время Дастин проводил перед камином, садясь на пол и неотрывно наблюдая за танцующими языками рубинового пламени. Комната маленького Квинси находилась на чердаке. Сколько бы Аннабель не вставала против решения мужа, сколько бы ссор не происходило на этой почве — Доминик оставался непреклонен. Графиню успокаивало лишь то, что сам Дастин совершенно не возражал. Там же ребёнка запирали на замок, когда в поместье Квинси приезжали уважаемые и почётные гости других знаменитых и благородных родов. В такие моменты мальчик просто неподвижно лежал на своей кровати и неотрывно смотрел в потолок, слушая громкую музыку и задорный смех, доносившийся до чёткого слуха Дастина с двух этажей ниже. Доминик никогда не разрешал ребёнку обедать вместе с семьёй за одним столом. Из-за этого зачастую и Аннабель отказывалась принимать пищу, тем самым вновь и вновь провоцируя мужа на ссоры и скандалы. Когда графу Квинси это надоедало, он, мысленно проклиная мальчика и обвиняя того чуть ли не во всех смертных грехах, оставлял самопровозглашённую мать и её всем чистым сердцем любимое дитя наедине. Так шли годы. Для одних это время тянулось бесконечно долго, день мучительно медленно перетекал в тёмную, холодную и непроглядную ночь, неся за собой потаённые страхи и ужасы, тихо скрывающиеся в тени и поджидающие свою жертву; для других — стремительно быстро, даже не успевая замечать, как буквально на глазах растёт «дитя Господа», а вместе с ним и загадочные, мистические события, верно следовавшие по пятам мальчика и несущие за собой порой чудовищные последствия, от которых кровь стынет в жилах, а сердца словно пропускают удары. Аннабель угасала. С каждым последующим месяцем её физическое и духовное состояние ухудшалось, сознание и разум истощались, словно кто-то осторожно, но весьма тщательно вытягивал из её праведной и благочестивой души всю энергию, весь тот свет, что давал женщине сил жить дальше. Доминик в то же время стал пить основательно. Из состояния глубокого алкогольного опьянения граф Квинси практически не выходил, а в особо «острые» моменты и вовсе начинал терять разум. Тогда он — в основном это происходило ночью — отправлялся бродить по поместью в поисках «божественного дитя», своевольно именуя Дастина «отродьем самого Сатаны». Так мальчик оказался подвержен регулярным избиениям, оставшись без защиты матери. Только вот Доминик никак не мог остановиться: с каждым своим грядущим «визитом» подрастающий Квинси получал всё более опасные и тяжёлые побои, которые исчезали с тела мальчика неестественно быстро, что лишь сильнее провоцировало и без того сходящего с ума графа. Дастин молчал. Навещая больную и изнеможённую мать в её покоях, мальчик вёл себя совершенно обыденно, не давая женщине абсолютно никаких намёков на то, что происходит между ним и Домиником. Муж во время их встреч иногда находился рядом, с опаской и настороженностью наблюдая за Дастином со стороны. Граф ни сколько не скрывал того, что в быстротечно ухудшающемся состоянии Аннабель он винит именно приютившегося в их доме «голубоглазого демона», втайне питающегося её жизненной энергией. Но даже здесь обессиленная жена вставала против мнения и догадок мужа, считая, что тот ищет любой предлог, даже самый абсурдный, лишь бы в чём-то обвинить это чистое и благословенное дитя. Однажды ночью, всё же находя в себе последние силы, Аннабель решила заглянуть к яркому лучику её сумрачной и затенённой жизни, которого женщина ценила теперь превыше свежего воздуха — к её посланному Господом сыну. От увиденной в тот роковой момент безумной картины Квинси чуть не лишилась чувств, неслышно испуганно ахнув и тут же припав плечом к дверному косяку в качестве опоры, при этом судорожно хватаясь дрожащими руками за грудь в области сердца. Глаза, переполненные неистовым страхом и диким ужасом, мгновенно округлились; взгляд застыл на противоположной стороне комнаты, у горящего ярким пламенем камина. Хоть две тёмные фигуры и начали периодически расплываться на общем фоне, было слишком очевидно, что они явно не мирно беседовали на непринуждённые темы. Всё же немного прищурившись и наконец разглядев силуэты более отчётливо, Аннабель с внезапно накатившей волной лихорадочной дрожи по всему телу осознала, что Доминик, крепко схватив Дастина за чёрные волосы, прижимал мальчика лицом на раскалённые угли. Ребёнок не издавал ни звука. Всё произошло очень быстро. Графиня Квинси, уже находясь в полузабвенном тумане, являющимся границей двух параллельных миров, мигом подбежала к мужу, схватила того за плечо и со всей её предельной силой оттащила Доминика от Дастина. Кажется, при этом она что-то кричала. Что-то вроде: «Ты чудовище! Доминик, ты монстр! Не смей трогать моего ребёнка!». В ту ночь граф впервые ударил свою жену. В ту ночь Дастин впервые увидел своего Огненного Ангела, образ которого лишь на мимолётное мгновение вспыхнул в страстном танце пламени. В ту ночь мир семьи Квинси полностью перевернулся.***
Сегодня была невероятно тихая, спокойная и, несмотря на уже похолодавшее время года, довольно тёплая ночь. Яркий небесный диск, сменивший собой дневное светило, дарящее миру жизнь, располагался среди тёмного звёздного полотна на самой высоте, переливающимися серебристыми лучами освещая улицы спящего Лондона. С того страшного судьбоносного дня прошёл ровно год. Дастин, делая очередную крепкую затяжку, в одиночестве сидел на крыше старого многоэтажного дома в одном из заброшенных районов города. Парень медленно, словно растягивая своё маленькое удовольствие, выдыхал аккуратные клубы тёмно-серого горького дыма. Пребывая в какой-то наивной и всё ещё не угасающей надежде, Квинси до сих пор намеревался разглядеть единственным уцелевшим глазом сквозь полупрозрачную тёмную пелену желанный им крылатый силуэт, покорно сидящий рядом. Он вспоминал. Вспоминал ту ночь во всех мелочах, во всех деталях, вновь и вновь переигрывая в воображении некоторые моменты, что наиболее ярко и чётко врезались в память. Графиня умерла вечером того дня, когда Дастину исполнилось шестнадцать. Парень был созерцателем последнего вздоха женщины, её последних слов, последнего взгляда потускневших прекрасных глаз Аннабель. В последние минуты своей жизни всё, на что графиня была способна — лишь нежным касанием холодных утончённых пальцев провести по обгоревшей части лица своего сына, красноречивым взглядом выражая самое глубокое сожаление. Дабы утешить и успокоить женщину перед отправлением в мир иной, Дастин бережно взял худощавую ладонь Аннабель в свои руки, а затем ласково и предельно осторожно прикоснулся к ней своими ледяными губами, тем временем даруя графине приятное тепло, волной разливающееся по всему телу и несущее за собой полнейшее умиротворение. Последующий заботливый поцелуй сына в лоб матери стал для Аннабель счастливым завершением её тягостного пребывания на этом уродливом, жестоком и удручающем свете. Женщина наконец обрела залуженный ею покой. Ночью к Дастину в его комнату на чердаке заявился еле стоящий на ногах Доминик с острым ножом в руке, заточенное лезвие которого переливалось в свете мирно вальсирующих огней в самом сердце камина. Задуманное в тот кровожадный момент графу, к счастью или несчастью, осуществить не удалось. Вовремя ловко увернувшись от резкого нападения, молодой Квинси схватил и на мгновение обездвижил Доминика, собственной вооружённой рукой мужчины решительно вогнав смертоносное остриё в разгоряченную плоть графа. Дастин, совершенно на колеблясь и не теряя уверенности в своём решении, сжёг роскошное поместье Квинси, не оставляя в целостности ни одной вещи, ни одного предмета, ни одного малейшего участка дома. Ни одного тела. Всепожирающее, всепоглощающее святое пламя очистило землю от всех смертных грехов, от многочисленных осквернений, ранее царствующих в этом месте. С тех пор парень наконец начал жить самостоятельно, полностью подчиняясь своей истинной сущности. Теперь уже не приходилось скрываться от любящих зелёных глаз по ночам, не было нужды прятать от слуг потрёпанную одежду с кровью жертв, попадающихся тайком сбегавшему из поместья мальчику на улице. Люди, всего лишь оказавшиеся не в том месте и не в то время, подвергались жесточайшему распотрошению. Но умирали все одинаково — с застывшей навеки улыбкой на лице, с обрывистой и тихой фразой на устах: «Твои крылья невероятно красивы, о мой Огненный Ангел!». Дастин каждый, абсолютно каждый раз до последней секунды жизни своей очередной жертвы пронзительным, леденящим душу взглядом холодного ярко-голубого глаза в упор смотрел в очи умирающего, с неподдельным интересом наблюдая за происходящим. Парень прекрасно понимал, что все они перед смертью видят то, чего ему самому разглядеть сейчас не под силу. Только лишь одно навязчивое и довольно неприятное ощущение всем нутром, что на Дастина пристально взирают со стороны, изучают каждое его движение, каждое его действие. Хладнокровно прослеживают, как «дитя Господа» вновь и вновь вонзает заострённый кинжал в тело несчастного. Жить стал молодой Квинси в подвале того же заброшенного дома, на хрупкой крыше которого сейчас предавался многим различным воспоминаниям и буквально уносящим из реальности беспорядочным и возвышенным мыслям. Сегодня Дастин намеревался отвлечься от всего, что его тревожит и издевательски терзает душу, если, конечно, в его случае можно выразиться так. Сегодня парень старался подавить жажду крови, мучавшую его практически каждое время после заката солнца за горизонт; пытался прогнать все догадки и домыслы, словно заживо поедающие его изнутри. Голова гудела, но в то же время Квинси ощущал необъятную пустоту и непроглядную тьму, медленно, но верно поглощающую его. Забыться выходило плохо. Дастин, решая ненадолго оставить в покое наполовину испепелённую сигарету, медленно закрыл единственный глаз. Начал ждать, и в этот раз не прогадал. Спустя всего несколько блаженных секунд предвкушения Квинси ощутил спиной лёгкое колебание своей кофты. Нет, это был совсем не ветер. Хоть парень и не видел, но отлично знал, что сейчас уже знакомый ему огненный силуэт аккуратно подсаживается рядом с ним, еле ощутимо, но при этом довольно бережно и нежно обнимая своего человека сзади. По телу мгновенно разлилось приятное и успокаивающее тепло. Дастин не хотел нарушать довольно редкую идиллию, не хотел упускать этот драгоценный момент близости, поэтому покорно сидел, не открывая глаз. Стоило лишь немного приподнять опустившееся веко, как Ангел сразу исчезал, оставляя после себя острое, колющее чувство потерянности, ненужности, одиночества в этом бренном и враждебном мире. Ангел появлялся всегда, когда Квинси находился на грани срыва. Он часто приходил к Дастину по ночам, когда огонь, разожженный парнем в подвале, постепенно угасал, а помещение молниеносно заполнялось уличным морозом и ветхой, застоявшейся сыростью. Тогда Дастин ложился на потрёпанный матрац в углу подвала и, свернувшись клубочком, старался провалиться в сон, насколько это вообще было возможно. И порой парню действительно это удавалось — именно с помощью своего Огнекрылого покровителя, практически незаметно ложащегося вплотную рядом, Квинси мгновенно настигал уютный, тёплый и приветливый сон, перехватывающий Дастина в свои объятия. Несколько раз парень пытался заговорить с Ангелом. Говорил в тишину, в гнусную, мерзкую и отвратительную пустоту, заполняя её лишь малыми обрывками своих фраз. И каждый раз Квинси оставался в том же ненавистном ему одиночестве, без ответа. Собеседниками ему были только шныряющие из угла в угол облезшие крысы и пугливые мышки, изредка пищащие внутри стен. Одна из таких, казалось бы, потаённых встреч оказалась особенной. Дастин, привычно укладываясь на жёсткий матрац, в очередной раз пытался уснуть, но в ту ночь — с въевшейся мыслью и мечтой о том, что больше парень никогда не проснётся, не увидит рассвета. Именно в ту ночь молодой Квинси отдался своему Огненному Ангелу всей своей грешной душой, всем своим истерзанным и измученным телом. Лёгкие прикосновения горячих губ к бледной и тонкой коже заставляли Дастина тихо вздрагивать, с трудом сдерживая то и дело срывающиеся с пересохших и немного потрескавшихся уст вожделенные стоны. Под дьявольским натиском Огнекрылого покровителя тело Квинси покорно подавалось в ритмичный такт движениям Ангела, полностью взявшего инициативу на себя. Парня бросало в предательскую, лихорадочную дрожь, когда горячие ладони плавно и в то же время изучающе скользили по тонкой шее, выпирающим ключицам, рвано вздымающейся груди, чуть выступающим рёбрам, подтянутому торсу и бёдрам Дастина. Ангел не оставлял ни одного миллиметра содрогающегося под ним тела без должного внимания. «Нет же, постой, — раздался еле слышимый, но твёрдый и при этом словно бархатистый голос Огнекрылого над самым ухом Квинси, когда тот намеревался взглянуть на свою пассию. — Не нужно смотреть». Та ночь останется в памяти Дастина на всю жизнь. Парень неторопливо приподнял тяжёлое веко, увенчанное длинными чёрными ресницами, и вновь оказался среди пустынных и таких же, как он сам, одиноких и заброшенных многоэтажных домов. Его снова окутала полуночная тишина, приятно ласкающая слух. Умиротворение и спокойствие, которые нарушатся сразу же после поднятия солнца над пробуждающимся Лондоном.***
Квинси, наконец докурив почти полностью истлевшую сигарету, неспешно поднялся и подошёл к краю крыши. Небрежно откинув окурок куда-то в сторону, Дастин заторможенно перевёл опустошённый взгляд вниз, на землю. Слишком высоко, чтобы выжить после такого падения. Однако один раз парню всё же удалось остаться в живых после совершенно необдуманной попытки самоубийства. В полёте, казалось, Квинси вспомнил всю свою судьбу от начала и до конца, словно переживая её заново. Только вот буквально за несколько мгновений до столкновения с сухой и твёрдой землёй Дастин чётко ощутил, как его крепко обхватывают и резко переворачивают вверх, лицом к небу. Болезненный удар о поверхность он всё же тогда почувствовал, но явно не с той силой, какая должна была быть. Пролежав на спине некоторое время и обдумывая произошедшее, парень всё же поднялся на ноги и бросил мимолётный взгляд на место предполагаемого приземления. И взгляд с ужасом замер. На безжизненной и почти чёрной земле простирался словно выжженный силуэт из пепла. Силуэт самого настоящего ангела, с величественными и распахнутыми в обе стороны широкими, необъемлемыми крыльями. Слегка встряхнув головой, прогоняя очередное навязчивое воспоминание, Дастин устало вздохнул. — Мои дни сочтены, — тихо произнёс парень, неотрывно смотря в пустоту перед собой. — Я чувствую, как жизнь медленно угасает внутри меня, пламя постепенно затухает. Я пришёл в этот грязный мир, чтобы хоть немного очистить его от скверны и сделать чуточку лучше. Иронично говорить об этом, являясь в действительности таковым, каким подвергаются каждую ночь ударам моего ножа, казалось бы, ни в чём неповинные люди. Я знаю их. Я изучал их. Каждого. Они заслужили свою смерть. Я понимаю, что не вправе распоряжаться чужими судьбами. Но почему же Ты не останавливаешь меня? Ты считаешь это правильным? Нет. Ты просто наблюдаешь. Довольно глупая и, скорее всего, бессвязная речь, лишённая всякого смысла. Но парню необходимо было это сказать. Да, так просто было нужно. — Я — истинный сын самого Императора Преисподней. Сын Князя Тьмы, сын Люцифера, — еле слышно прошептал Квинси, вновь погружая своё сознание во мрак. — Забери меня с собой. Я больше так не могу. Огненный Ангел бесшумно подошёл сзади. Тёплые ладони ласково накрыли холодные ладони Дастина, горячие пальцы нежно переплелись с ледяными. Тогда Квинси ощутил слегка щекочущее дыхание около уха, а по его впалой щеке проскользнули мягкие волосы Огнекрылого. — Ты прав, Дастин Квинси. Нам пора возвращаться домой.