Вседозволенность

      В мире людей полно ограничений, им приходится их придумывать, чтобы как можно дольше оставаться в живых. Потому что их тела и души слабы, люди легко ломаются, стоит им перейти ту или иную грань, зайти за пределы безопасной «нормальности». Они не только не осмеливаются делать это, но и стремятся осудить и уничтожить любого, кто посмел.       А Верджил не видел граней. Он знал об их существовании, притворялся для родителей, что понимает их и следует правилам «нормальности» человеческого мира, но в конечном итоге единственное, что он чувствовал, – это вседозволенность.       Ограничения выдуманы людьми из-за страха, малодушия, хрупкости, из-за желания контролировать хоть что-то в этой безумной круговерти, в которой они ни на что не способны повлиять. А он, совершенный, сильный, бесстрашный в сравнении с любым представителем рода человеческого, с какой стати должен подчиняться их правилам? Из-за боязни быть непонятым, осужденным, изгнанным, покинутым всеми? Одиноким? Но он и так одинок, в мире нет никого, кто был бы способен понять его, быть равным ему. Никого, кроме брата-близнеца, части его души, того, с кем он был неразделим в утробе матери. Но отец не понимает этого, он хочет отдалить Данте от него, потому что не знает: они ищут близости не только ради одного удовольствия, не только из порочного для мерок человечества сознания, они пытаются таким образом воссоединиться, стать единым целым.       Все эти мысли и рассуждения только раздражали Верджила, но напряжению в паху это нисколько не мешало. Верджил лежал на кровати в своей комнате в темноте, убрав руки за голову. С возрастом темнота все больше переставала быть непроглядной для него, однажды он сможет видеть в ней почти так же хорошо, как и днем, очередное превосходство перед обычным человеком. Он нетерпеливо стучал пальцами о спинку кровати и неровно дышал, нетерпеливо облизывал губы, ожидание с каждой минутой становилось все больше невыносимым. На фоне светлой стены темнела деревянная дверь, и все, чего сейчас Верджил хотел, – увидеть, как она открывается. При мысли об этом сердцебиение юноши участилось, во рту пересохло, и он с трудом сглотнул.       Возбужденный член, теснясь в штанах, притягивал к себе руки, жаждал прикосновений, но Верджил не мог проиграть брату, он готов промучиться так и всю ночь, лишь бы не проиграть ему.       Они стали играть так два года назад, но вскоре отец это пресек. Он очень уверенно и доступно объяснил, почему так делать нельзя и не надо. Но что такое запреты? Особенно для двух мальчишек-полудемонов, которых так необъяснимо тянет друг к другу? После недолгого перерыва они приступили к играм вновь, уже реже и более скрытно, но это только придавало азарта, а вместе с ним и наслаждения. Каждый раз как последний, и потому такой яркий, ненасытный и страстный. Рядом с братом все прочее исчезало, уходили все мысли и все чувства, кроме одного, – чувства, названия которого у людей даже нет. У них есть «любовь», в которую они намешали и инстинктивное желание матери позаботиться о ребенке, и обыкновенную похоть, с которой самец кончает в самку. Это совсем не то, не такое чистое, не такое сильное чувство, которое близнецы-полудемоны друг к другу испытывали. Это чувство было за пределами человеческой «любви».       Дверь в темноте чуть скрипнула и приоткрылась, шаги невозможно было бы услышать даже демоническим слухом, если специально не прислушиваться. Данте ловко проскользнул комнату и бесшумно закрыл дверь на ключ. Верджил, перестав дышать от хлынувших эмоций, сверлил близнеца ничего не выражающим взглядом. Взгляд Данте был точно таким же равнодушным, но при этом оба брата внутри кипели от нетерпения. Эта игра дразнила так сильно, в ее правилах было не ломать ничего в процессе, не рвать друг на друге одежду, не ранить друг друга до такой степени, чтобы все было перепачкано кровью. Нельзя было выкладываться на полную, точно так же, как и в бою. Для Верджила с его проблемами с ограничениями это был самый настоящий вызов, но это не злило его, а наоборот распыляло. Эти правила ему нравились, потому что он придумал их вместе с Данте для их собственного мирка, они не имели никакого отношения к тому, «другому» миру.       Данте, не сходя с места, стянул с себя майку, обнажая светлую гладкую кожу. С восхищением и наслаждением любуясь братом, Верджил совсем забыл слова отца, объясняющие ему, почему это неправильно.       Юноша приподнялся на кровати, почти мысленно умоляя близнеца подойти к нему, но не звал его ни взглядом, ни жестом. Он тоже стянул с себя майку и отбросил в сторону, член в штанах подрагивал, и Верджил сильно сжал челюсть, сдерживаясь, чтобы его не коснуться.       Так прошла еще минута, показавшаяся обоим братьям вечностью, но ни шагов, ни голоса, ни шороха они так и не услышали. Значит, родители спали, значит, никто не собирается их снова поймать за руку. А значит…       Данте все так же бесшумно преодолел небольшое расстояние от двери и присел на край кровати. Его пальцы нежно коснулись щеки брата и провели дорожку до губ. Верджил поймал указательный палец зубами и чуть прикусил, он мог бы укусить и сильнее, до крови, а Данте все равно не было бы больно, – за это он особенно его обожал.       Данте прильнул к нему для поцелуя, который тут же превратился в дикий и нетерпеливый, с покусываниями, посасываниями и рычанием. Так много хочется выразить, чувства переполняют, но для них не придумано слов, и единственное решение – целовать, ласкать, прижиматься друг к другу, растворяться друг в друге.       Данте лежал сверху и двигал тазом так, что они терлись друг с другом пахом о пах через штаны. Верджил тяжело дышал и едва сдерживал стоны, уже ощущая приближение оргазма. Это ничего страшного, что они еще даже не успели снять штаны, в первый раз они оба достигали оргазма очень быстро. Порой они оба кончали во время секса так часто и обильно, что одежду или постельное белье было невозможно отдать матери на стирку.       По подбородку Верджила потекла струйка слюны, и Данте слизал ее, движения его таза ускорились, и в глазах уже темнело от перевозбуждения. Чувствуя, что брат теряет контроль над собой, Данте предусмотрительно зажал ему ладонью рот, и Верджил, выгнувшись, достаточно громко застонал. Такого Данте выдержать не мог – он, чтобы не закричать, прикусил брата за ключицу. Оргазм был такой мощный и долгий, что юноша прокусил ключицу, и вкус крови заставил его прийти в себя. Он быстро стер всю кровь языком, и на бледной гладкой коже близнеца не осталась ни следа. Он снова прильнул к губам брата, даря ему поцелуй с металлическим вкусом.       – Данте, – ледяной жесткий голос отца за дверью вырвал его из горячих объятий возлюбленного обратно во враждебный мир. – Как только оденешься, зайди ко мне в кабинет. Нам надо поговорить.       Данте молча скатился с брата и лег рядом. Он ненавидел отца в этот момент, даже не за то, что тот ему что-то запрещал или указывал, как жить. Просто Данте практически ничего в этом мире не боялся, но все же опасался смотреть на отца с вызовом, не мог прямо перечить ему, спорить с ним, доказывать что-то и уж тем более пытаться бороться с ним. Ведь не существует никого сильнее его отца, с этим он мог только смириться. И подчиняться. От этого демона не скрыть ни действия, ни даже мысли. Он знает все, понимает все, и ничто для него не является загадкой или проблемой. Как вообще может находить что-то интересное или новое в простой семейной жизни с человеческой женщиной демон, живущий уже более двух тысяч лет? Что для него вообще такое жена, дети? Что такое для него их маленькая игра? А правила? Данте ненавидел его, потому что совершенно не знал и не понимал его, а отец понимал и знал абсолютно все, и от этого юноша ощущал свое полное бессилие и беззащитность. Кому вообще может такое понравиться – каждый день смотреть на того, в чьих глазах отчетливо отражается твоя собственная слабость.       Данте пришлось снять намокшие от спермы штаны и надеть другие из вещей брата. Верджил молчал, он ничего не мог сделать, даже пойти с близнецом, потому что отца надо слушаться беспрекословно. Если бы он хотел видеть их обоих, он бы четко это сказал. Старший полудемон раздраженно выдохнул и сжал кулаки, его инстинкт – рвать любого, кто посягает на брата, вот только он абсолютно бессилен, когда дело касается отца. Даже мир существует только потому, что отец так хочет, что уж говорить про остальное? Может, их жизни для него – такое же ничто, как и жизни людей. Может, он относится к их жизням с таким же равнодушием, с которым наблюдает, как мотыльки сгорают в огне. Трудно представить, что может быть в голове существа с таким могуществом.       Верджил промолчал, когда брат надел майку и с нескрываемой обреченностью на лице вышел из комнаты, вновь оставляя его в темноте и одиночестве. Возбуждение бесследно схлынуло, внутри закипал гнев, от ненависти стало трудно дышать. Чувства его изменились: до этого дня он верил, что это ничего страшного, что отец запрещает им быть друг с другом, ведь все же это величайший демон в мире. Верджил уважал это, уступал ему и считал это само собой разумеющимся. Но он стал взрослее, все изменилось, он осознал кое-что очень важное и избавиться от этого чувства больше не мог: никто во всем мире не может встать между ним и Данте. Верджил никому никогда не позволит их разделить. Плевать, сколько сил ему придется приложить, плевать, чем или кем придется пожертвовать, неважно даже, останется ли цел мир или расколот вдребезги. Его брат – единственное, что важно, и он пойдет на все ради него. Надо лишь чуть-чуть повзрослеть, надо стать сильнее.       Он научит отца бояться.