Сообщение удалено.

Они — лучшие друзья. Они полосуют районы следами грязных кед, стреляют сиги у знакомых, плюют в голубей скорлупой. Жуют кислый мармелад, — Рыжий его ненавидит, но всё равно каждый раз опускает в пачку Лысого бледные пальцы, — пьют дешёвую газировку из одной банки, — Рыжий говорит, что она чересчур приторная, но всё равно каждый раз отхлёбывает. Синяки, мелькающие у них на коже — почти общие. Царапины, синяки, гематомы, иногда даже переломы. Они делят всё это на двоих. Потому что это: по-дружески, по-братски, по-понятиям. Потому что доверяют. У них дружба годами проверена, рентгеном просмотрена, отшлифована и отполирована до блеска. У них прикрывать чужую спину давным давно нормой стало. В порядке вещей после драк обрабатывать друг другу раны, переклеивать пластыри, да бинтовать пальцы. Они понимают друг друга с полуслова, давно выучили все привычки. Тоу знает, что Рыжий хрустит пальцами, когда думает о чём-то болезненном или пугающем. Знает, что Рыжий любит списывать домашку утром перед школой. Что кусает щёку изнутри, когда волнуется. Что работает почти без выходных, но никогда на это не жалуется, потому что сочувствия от других не терпит. Знает, что Шань любит острое, но терпеть не может кислое. И мармелад у Тоу обычно тырит, потому что: «хули ты один жуёшь?». Тоу вообще много чего знает. Шань знает, что Лысый всегда делает глубокий вдох перед тем, как начать говорить, если волнуется. Знает, что Лысый улыбается, когда ему страшно. И весело. И, когда врёт. Вообще часто улыбается — Тоу думает, что Шань давно заметил. Это почти идиллия — они вязнут в доверии, понимают друг друга с полуслова. Поэтому о многом Тоу молчит. Молчит, ведь стоит только заикнуться, как Рыжий всё поймёт. И у них, правда, всё хорошо. И Лысому как бы норм. Они разговаривают обо всём и ни о чём, пока прогуливают урок терминаторши, стреляют сигареты, приговаривая, что дрянь эта несусветная их погубит. Тоу ржёт, потому что Гуань бубнит больше обычного и всем этим старика напоминает. У них всё хорошо, и они прямо говорят, что скрывать что-то друг от друга не имеет никакого смысла. Ведь они — лучшие друзья. Они — в огонь и воду, в лес и скалы, в порезы и ссадины. В острую недосказанность. Лысый чувствует. И улыбается.

***

Тоу хватает ртом воздух, когда они сидят на ступенях в школьном дворе. — Глянь-ка направо. — Голос почти не дрогнул, — Красотка из параллельного класса. — скулы сводит, как от кислого мармелада, — Как тебе она, м? Гуань вздёргивает брови, раздражённо, как всегда. Лысый знает, что он такие разговоры ненавидит. Но вопрос сейчас кажется реально важным. — Ну такое. — Бросает Шань. Попадает точно в цель, разбивая флакон липкой надежды. Но этого мало. Надежда не подкреплённая ничем — эфемерная мечта, зыбкая и до тошноты противная. — Какие тебе тогда нравятся? — Просто симпатичные. — ответ короткий, такой, чтоб не доебались. Отъебались чтобы. Глубокий вдох — передоз кислорода. Надежду подкрепить чем-то становится также важно, как дышать. — А поподробнее? Хруст коробки сока, хруст терпения Шаня, хруст под рёбрами Тоу. — Я, блять, не девчонка… — Рыжий злится, взглядом простреливает, — с какого хуя мне знать, что считается симпатичным?.. Надежда разливается по венам. — Слушай, бро… — Липкие струи обволакивают лёгкие, — Ты случаем не из — внутрь забираются, запечатывают бронхи, — …этих? Слух режет громкое: «въебу!», трескуче-глушащее: «Сам ты из этих! И вся семья твоя!» — а потом Рыжий встаёт, отворачивается. Уходить собирается. Цунь Тоу лишь прячет в кулак рассеянную улыбку и неловко произносит: — Да я же пошутил. Чего так бесишься из-за шутки? — Не твоё дело. — Бурчит Рыжий. «Почему?» — Думает Тоу. Почему, если им нечего скрывать друг от друга? Почему, если их дружба годами уже отшлифована? Почему, если доверие у них, как синяки — должно быть одним на двоих? Почему, вдруг, больно?

***

У них всё хорошо. Лысый не жалуется.

***

Они играют в карты на переменах, иногда перекидываются словами за обедом, раз в неделю заваливаются к Шаню порубиться в приставку. Тоу с каждым днём пропитывается надеждой всё больше, и с каждым же днём у него усиливается ощущение того, что от надежды этой вот-вот слипнутся пальцы. Рыжий молчит, Рыжий хмурится, Рыжий бурчит. Неохотно рассуждает о будущем, ест сэндвичи, проигрывает в мортал комбат. Отмахивается от похода в кино, в игровой клуб, в кафе, в их любимый магазин. Работает-работает-работает. Тоу смотрит. Считает, сколько минут в день они видятся. И думает, что счёт скоро пойдёт на секунды. Перед глазами всё чаще мелькает Хэ Тянь. Нет, он не плохой. Он красивый, богатый, хорошо учится. «Братану помогает, нравится, вроде, даже» — думает Тоу. Но дышать с каждым днём всё тяжелее. Коктейль надежды от бронхов к трахее уже прошёлся, скоро совсем горло заполнит. Перебить его получается только кислым мармеладом и приторной дешёвой газировкой — их теперь делить ни с кем не надо, хоть подавись. И Тоу давится. Одиночеством давится, отсутствием Шаня. Даже среди кучи таких же дворовых пацанов, за партией в карты или разговорами о будущем. Будущее липкая субстанция вместе с глоткой забила. Будущее Хэ Тянь, похоже, отобрал. Лысый слышит: «Где Мо Гуань Шань?» Различает: «Не упоминай о нём! Этот кусок говна меня целый день достаёт!» Улавливает: «Хэ Тянь с тем рыжим с уроков сбежал, я сама видела!!» Замечает: «Ты гораздо симпатичнее, когда не хмуришься.» И думает, что у Мажора с Шанем время идёт вовсе не на секунды. Они, походу, неделями считают. И ему правда нормально. Только липко немного, дышать тяжело. И надежда, видимо, плесенью покрылась.

***

Хэ Тянь целует Рыжего в шею посреди школьного коридора. Лысый надеется, что Гуань зазнавшемуся буржую въебёт. Хэ Тянь целует Рыжего на школьной спортивной площадке. И верить в это не хочется. Хочется стереть из своей памяти, из памяти братана, Хэ Тяня стереть — в порошок, желательно. Обнимает на заднем дворе. Противно. И в классе. Завидно. И вообще везде. Вязко. На руках даже носит. Блять.

***

У Лысого глотка липкой субстанцией заполнена, на надежду она больше не похожа. Похожа на отчаяние. Он им скоро давиться начнёт, словно пеной, изойдётся.

***

— Где Мо Гуань Шань? Оглушающий удар прямо в барабанные перепонки. По инерции — трескучей вибрацией в кости. Хэ Тянь выглядит уставшим, злым. Он топит своими глазами. Беспощадно. И хочется сказать ему: «не твоё дело». Хочется сказать: «Занят он». Но. Так нельзя. Не по-пацански это. Не по-дружески, не по понятиям, не так, как он привык с Рыжим поступать. Поэтому Тоу цепенеет, вдыхает обдалбывающую порцию кислорода, почти давится и просто произносит: — В подсобке… Когда Хэ Тянь уходит, он стоит ещё немного, от шока отходит. Думает — не подставил ли братана, не изобьёт ли его мажор, не доставит ли проблем. Что его это больше не касается, тоже думает. А потом хватает ртом воздух — пытается хотя бы, — и бежит к подсобке.

***

Отчаянье рвётся из глотки, бьётся в ушах, течёт носом. Отдаётся онемением в подреберье, липким-противным-вязким струится по венам — пальцы дрожать заставляет, слипаться. Хэ Тянь прижимается к Рыжему в пустой подсобке. К спине льнёт так, как Лысый бы себе в жизнь не позволил. Потому что не по-пацански это, и братану точно противно будет. Дверь захлопывается сама собой. Ноги тоже, кажется, сами добредают до привычной уличной компашки — дрожа и постепенно ускоряясь. Когда Рыжий бьёт по голове — отчаянье пеной летит в разные стороны. Когда говорит, что Тоу себе лишнего надумал — пена слегка оседает. Остывает будто.

***

Лысому как бы нормально. Он привык. Его липкая субстанция потопила, он ей дышать научился. Глубоко вдыхая надеждой. Морозным отчаянием выдыхая.

***

Они — лучшие друзья. Это константа. Перманентная надпись на нерушимой стене. Лысый не жалуется. Он старается в своём вязком потопе грести. И боится захлебнуться.

***

От кого: Лысый 9:43 «Ты где?» От кого: Лысый 9:44 «Братан, я скатал домашку, а тебя до сих пор нет?» От кого: Лысый 9:49 «Скажи, что я всё ещё нужен тебе. Пожалуйста» «Сообщение удалено»