Lovers who uncover

Если Ловино Варгас мог бы описать этот момент, он бы это сделал одним словом: цвета. Вот этим являлся для него тот самый момент, калейдоскопом, словно находился на полотне полным красок, красочных пятен разных оттенок. В это превращались цвета города, пока он ехал в машине, значительно превышающей скорость. Половину тела он высовывал из окна, а Антонио, который сидел за рулем, хохотал как безумный, пытаясь не быть пойманным полицией. Итальянец поднял руки, чувствуя, как его пальцы разрезали воздух, что растрепывал волосы и сушил пот на лбу, пока его полузакрытые глаза смотрели на люминесцентные вспышки, которыми являлись неоновые вывески этого города. Он закричал во все горло, просто, чтобы выпустить весь адреналин произведенный таблетками экстази. Антонио, который был заражен той же эйфорией, сопровождал его крик воем дикого волка, давя ногой на газовую педаль. Так они оставили позади патруль полицейских, пытавшеюся пробиться сквозь поток машин. Ловино всунулся обратно в машину, сразу же цепляясь за шею Антонио, чтобы агрессивно поцеловать его. Он кусал его губы, будто хотел их оторвать, а испанец всего лишь старался не отрывать глаз с дороги и издавал стоны, когда почувствовал, как зубы Ловино впивались в его нижнюю губу, пока не пошла кровь, и его ногти царапали его шею. Только иногда он отводил взгляд от руля, чтобы посмотреть на итальянца, кто даже в этих зеленых как изумруд глазах ничего не мог видеть кроме яркого ореола… цвета… все ограничивалось цветами. Антонио одной рукой держал Ловино за талию, другой руль, а его глаза пытались переходить от Ловино к дороге и обратно… он ощущал экстаз, чувство опасности, риск умереть при столкновении с другой машиной и убить какого-то доброго прохожего, переходящего улицу. Ну и пусть они все умрут! Его не тревожило врезаться в окно, разбить стекло и кататься несколько метров по асфальту с поломанными костями, если лишь он был вместе с Ловино, его самым главным наркотиком среди всех тех, которые они каждый день себе вкалывали, вдыхали через нос, глотали или курили. Если бы он навсегда смог находиться рядом с Ловино, если бы он смог умереть вместе с ним в какой-нибудь извращенной версии Ромео и Джульетты, тогда ему больше ничего не надо было. Это было все, что он бы попросил у бога или у того, кто дал ему возможность познакомиться с любимым. Ловино наконец освободил его рот и перешел к шее, а потом к груди и еще ниже. Антонио откинул голову назад, чувствуя, как его сердце билось так сильно, что начала болеть грудь, но это всего лишь повышало возбуждение. Вдруг он завернул за угол, оставляя позади полицейские сирены, и между стонами выдал триумфальный смех, очень похожий на тот, который у него часто слышался раньше, когда он еще не был тем, в которого превратился. Они ехали дальше, пока не добрались до запущенного мотеля, находящегося почти у самого начала автострады. Затем они, спотыкаясь, вышли, достали маленький чемодан, из которого торчали несколько банкнотов, и, взявшись за руки, побежали к администрации. Там один пожилой мужчина с подозрением осмотрел их бледные лица и покрасневшие глаза, а также их поведение, но все-таки молча дал им номер, когда они заплатили наличными. Все еще держась за руки, парни побежали в комнату, захлопнули дверь и, пожирая друг друга поцелуями, повалились на кровать, где, стоя на коленях, раздевались и целовали друг другу кожу, чувствуя исходящий жар. Время от времени, встречались их взгляды и они исследовали тело партнера, будто в первый раз. Цвета… опять для Ловино все являлось цветами, начиная с красных щек Антонио и с крови еще иногда выходящей из маленькой раны на его губах, до его ярко-зеленых глаз и его загорелой кожи… цвета и ощущения были единственное, что существовало в его временном мире, и он с неповторимым безумием влюблялся в этот момент. Ведь он только жил ради этих мимолетных периодов времени, этого ограниченного совершенства. Поэтому он принимал наркотики, поэтому воровал и поэтому оставался с Антонио. Все, чтобы почувствовать эти моменты. Поры его пальцев хранили тактильную память их обоих тел, их кожа была как дневник написанный шрифтом Брайля, им хватило лишь гладить по ней, чтобы читать собственные воспоминания, печали и страсти. Синяки на локтях, шрамы от старых драк, языки с привкусом ЛСД, щеки со следами слез. Их оскверненные тела были как антология трагедий. Но также как ночь узурпируется рассветом, действие наркотиков проходило и реальность вновь похищала иллюзию. Антонио проснулся, ища рукой тело Ловино, пока не ощупал его рядом с собой, лежав к нему спиной. У испанца каждое утро пробуждалось горькое чувство при взгляде на спину своего любимого, такую тонкую и хрупкую, будто вот-вот сломается от любого движения. Так осторожно как мог, он положил ему руку на плечо и медленно притянул к себе, чтобы обнять, в надежде, не причинить ему вред. Он ощущал аромат его кожи, которая даже среди резкого запаха алкоголя все еще пахла фундуками… да, Ловино всегда пах фундуками. Но каждый раз, когда он это делал и показывал эти защитные жесты, Ловино вырывался из его хватки. И сейчас тоже, он, ворча, снял с себя его руку. — Отвали, — велел он ему хриплым голосом, сел в постели и откинул волосы назад, морща лоб. У него болела голова и было ужасно сухо во рту и в горле. — Лови, ну почему ты так со мной? — ныл Антонио как маленький, чтобы подразнить итальянца, который, закутавшись в одеяло, шатаясь прошел по комнате, молча налил воду в стакан и выпил до дна. Жидкость текла ему по подбородку. Затем, он пустым взглядом посмотрел на Антонио и сел на кровать, начиная одеваться. Испанец подполз к нему и снова обнял, в этот раз за шею и прижавшись своей щекой к его. — Ловино, ответь мне. Почему ты так со мной? — повторил он, закрывая глаза. — Иногда мне кажется, что ты только меня любишь после того, как принимаешь наркотики. Это правда? — Я не чертов наркоман, — ответил итальянец, снова отталкивая Антонио. Тот засмеялся. — Да еще какой и я из-за тебя тоже. — Ловино разозлился и обернулся к нему с агрессивным выражением лица. — Не вини меня в своих зависимостях, — потребовал он и встал, на что Антонио с постели дотянулся до него и схватил его за талию, прижав свое лицо к его груди. — Я же ни в чем тебя не виню, а просто говорю, что я только ради тебя таким стал. Если захочешь, я с тобой пойду в самый ад… я существую только ради тебя, — сказал Антонио, чувствуя как Ловино приятно гладил его по голове. Ведь так как Ловино жил ради этих особенных моментов, Антонио жил, чтобы сопровождать его. — Если это так, тогда пошли… пошли со мной в ад. — Итальянец взял его лицо обеими руками и приподнял его, видя как Антонио улыбался и, казалось, с радостью принял это приглашение. Ловино быстро поцеловал его в губы. Несколько секунд, он пытался найти в этой улыбке ту искреннюю, которая у испанца была пару лет назад, когда они познакомились… но напрасно. Недолго думая, они быстро собрались, оставили ключи в администрации и сели в машину, чтобы опять поехать, наверняка в ад… или вернее в первое место, куда их приведет дорога. У них было включено радио. Антонио сидел за рулем, слушая электронные звуки музыки и время от времени поглядывая на Ловино, который неуклюже освобождал руку из-под стягивающего ремня и смотрел по сторонам. Блеск его глаз становился мутным, а на губах играла грубая улыбка. Испанец провел рукой по щеке итальянца и тот взял ее в свои… читая на его коже ту историю, которую он мог бы поспорить, что знал уже давно наизусть. А Антонио, ощущая на щеке Ловино дорогу, оставленную слезами, тоже читал его несчастья. Внимательно смотря на дорогу и все еще держа руку на лице другого, он начал вспоминать, как влюбился в него и как этим изменилась его жизнь. Раньше он был обычным парнем… да, как все остальные. У него была дружная семья и любящие родители, которые его всю жизнь поддерживали, а он умным молодым человеком с кучей друзей, кто его любили и с кеми ему было весело. В университете он учился неплохо. Отличником он не был, но зато профессора его иногда поздравляли за старания. Так выглядела его жизнь, его рутина в мире наполненным оптимизмом и надеждой на будущее. Но среди всего этого счастья ему все еще что-нибудь не хватало, была пустота, которую ничем не мог заполнить, как безжизненный портрет счастливой сцены, что никогда не менялась и стала поверхностной, в какой-то степени даже бессмысленной. Именно тогда он встретил его. Того, кто вытащил его из этого пустого счастья. Впервые он встретил Ловино на вечеринке, на которую его пригласили друзья. Он никогда прежде не приходил в этот бар, спрятанный где-то в забытом углу города и не слишком вызывавший доверие. Ловино сидел за стойкой и выпивал один стакан алкоголя за другим, словно вода. Антонио, у кого тогда еще была эта глупая улыбочка, к нему подошел, возможно привлеченный той темной аурой, изданной Ловино. Как дикобраз, поднимающий колючки, чтобы никто не приближался. Они поговорили пару слов, или, по крайней мере, испанец пытался с ним поговорить и глядел ему в глаза, темно-карие, прекрасно подходящие к его характеру. Ведь Ловино был грубым, агрессивным и что-то в нем почти даже заставляло его выглядеть диким, и именно это понравилось Антонио. Ему нравился этот экземпляр, так не подходяший в его счастливый мир… этот человек, который не вписывался в его окружения, казался таким настоящим, невыдуманным… человек, который еще умел чувствовать, а не существо полуфабрикат, что только умело улыбаться… как он сам. Как-нибудь ему удалось получить его телефонный номер, его настойчивость была такая, что Ловино даже иногда соглашался с ним встречаться. Таким образом, они начали вместе общаться и их разговоры со временем перешли от тривиальных к более глубоким. Антонио рассказывал о своих искренних мыслях, и Ловино, время от времени, тоже. Антонио любил слушать Ловино, когда тот находился в наркотическом трансе, потому что только тогда он был искренним. Да… это звучало немного коварно, но было чистой правдой, ведь лишь так он мог увидеть самую человечную и обнаженную сторону Ловино. Когда тот стоял под эффектом наркотиков, испанец будто мог открыть его сердце, чтобы найти там все его секреты. Пока Ловино говорил, он почти всегда лежал на скамейке в парке, а его голова на коленях Антонио. Он ему рассказывал о своей боли, своей печали и как он нашел идеальный выход из всего в наркотиках, которые стали для него незаменимой анестезией… потому что с их помощью он мог попасть именно в тот момент, когда все было прекрасно, в то окончательное мгновение, когда вся печаль превращалась в эйфорию. В чувство, как будто тело распадалось, а мозг освобождался от всех земных страданий… будто он весь мог быть разрушен, а его душа продолжать жить навсегда. И чем больше Антонио слушал Ловино, чем больше он узнавал его историю и историю его близнеца, которого тот считал своей второй половиной, хорошей половиной (как он сам говорил), тем больше он влюблялся и чувствовал себя частью этой истории и самого итальянца. Однажды, во время одного их многочисленных разговоров, он принял решение, наконец стать частью всего мира Ловино. Точно он уже не помнил, что в тот день случилось, но все еще мог вспомнить жар, от чего горело все тело, громкий смех, которого издавал вместе с Ловино и как они раздевались в пустой, грязной квартире в центре города. Его руки все еще помнили прикосновения к Ловино, к всему его телу, бедра помнили, как ноги итальянца их обхватывали, а губы соленый вкус его пота. Но лучше всего он помнил, как ощущал его боль и чувствовал себя живым… впервые он чувствовал себя живым существом. Счастье часто представляет из себя бесполезную анестезию, оглушающую все, но боль и страдание — вот это уже то, что заставляет чувствовать себя по настоящему живым, что напоминает сквозь кровь и слезы, что внутри еще что-то существует и стучит силой произведенной агонией. Антонио все глубже и глубже погружался в эту дыру, в которой жил Ловино, не ходил больше на уроки и иногда вообще не возвращался домой. Все из-за Ловино… этого парня, кто превратился в его личный наркотик, действительно необходимый для него. Он со временем начал дышать ради него, просыпаться ради него и если Ловино был бы готов прикончить себя мимолетной галлюцинацией, тогда Антонио прикончит себя вместе с ним, ведь Ловино являлся его доказательством, что он жив. Без него, он вернется к этой пустой имитации, которую называл раньше своей жизнью… и в которой всего не хватало. А теперь они жили вместе как сбежавшийся любовники и проводили дни ограблениями и с постоянной опасностью сверхдозы. Оба до сих пор иногда задавали себе вопрос, в какой момент их жизни совершили такой поворот и из обыкновенных парней, которые хотели повеселиться и сбежать от проблем, они превратились в преступников убегающих от полиции и от штата в штат с мешками денег, по дороге останавливаясь в любом мотеле, что им попадался. Но они продолжали в том же духе, потому что уже не знали, как жить иначе. И снова они оказались где-нибудь в глуше. Вдалеке всего была видна автострада и заправка с жалким магазинчиком, которую в день наверняка посещали всего лишь несколько человек. — Хватит уже, пошли, — выдал Ловино заплетающим языком, слегка толкнув Антонио, кто закинул голову и вытер следы белого порошка оставшийся под ноздрями. — Готов? — спросил испанец, все еще глубоко вдыхая и крепко потер рукой под носом. — Готов, — ответил Ловино. Как перед каждым ограблением, они посмотрели друг другу в глаза, со странной твердостью во взглядах. Перед выходом из машины, они, словно сговорившись, взяли один другого за лицо и страстно поцеловались, желая принять храбрость и уверенность партнера и почувствовать его страх, ведь так они будут знать, что присмотрят друг за другом. — А теперь пошли в ад, — сказал Ловино, отпуская Антонио. — Вместе, — добавил испанец, улыбнулся и дал ему еще один короткий поцелуй. Наконец они вышли. Все шло по плану. Они зашли словно нормальные покупатели, а потом вытащили оружия, Ловино орал приказы (что, как ни странно, ему удавалось очень хорошо), и они осматривали лица перепуганных людей, которые поднимали руки или бросались на пол. Некоторые даже плакали и просили пощаду. Они забрали деньги, не опуская оружия, пока не почувствовали себя в безопасности, и побежали к машине, все еще ощущая экстазу. Их пальцы находились твердо на спусковых крючках пистолетов, а сердца бились как безумные. Бросая чемодан с деньгами на заднее сиденье, они со смехом отправились со всей скоростью, на которую двигатель был способен. Они мчались по дороге и любовались закатом. Глаза Ловино снова потерялись в коллекции оранжевых оттенков. Пахло марихуаной. Только когда стемнело и звезды показались на небе, Антонио припарковал машину у дороги, вышел, потянул Ловино с собой и заставил его опереться рядом с ним на капот и лобовое стекло, чтобы полюбоваться на звезды и послушать звук проносящихся мимо машин. — Вот это классно, Ловино. Ты и я против всего мира, — пошутил Антонио и взял Ловино за руку. — С чего ты взял, что мир против нас? — спросил итальянец с упрямым тоном. — Да ничего, просто звучит романтично, — ответил испанец хихикнув и поднял руку партнера к своим губам. Тот нахмурился. — Если в самом деле все бы были против нас и за нами гонялись, ты бы остался со мной до самого конца? — выяснял Ловино, который видел светящиеся точки на небе в состоянии трезвости, что ему ну никак не нравилось. — До самого конца, и если есть еще что-то после него, тогда я и туда с тобой пойду, — ответил Антонио и полез на него, пока тот унылым взглядом искал выход. Он поцеловал итальянца, заставив его закрыть глаза, чтобы коснутся губами его веки, потом нос и наконец губы. Ловино старался ответить на поцелуй, но через несколько минут оттолкнул его от себя. — Подожди, мне надо кое-что… — Ловино попробовал слезть, но Антонио схватил его за руку. — Нет, не надо. — Испанец уже хотел продолжить, но итальянец оттолкнул его снова. — Отпусти меня! — заорал Ловино, пытаясь вырваться из хватки Антонио. Но тот даже и не думал. — Не отпущу. Хочу, чтоб ты хоть один раз сделал это со мной без всей этой дряни. — Не забудь, что ты эту дрянь тоже принимаешь. А теперь отпусти. — Но вместо этого, испанец крепко сжал его руки, не давая ему вырваться, и снова его поцеловал. Это был отчаянный поцелуй, который требовал взаимности, а руки Антонио с силой его схватили, пытаясь удержать его в трезвом состоянии. Ему хотелось узнать как ощущалось быть с настоящим Ловино, не с оглушенным… Но Ловино дал ему ногой в живот и ударил кулаком по лицу. — Ты что делаешь?! — закричал Антонио, когда Ловино его после ударов толкнул и открыл дверь машины, чтобы найти чемодан с тем, что они недавно купили. — Ничего я не делаю, это твое проклятое поведение меня так выводит, — ответил ему итальянец, отчаянно копаясь в вещах и тихо ругаясь. Антонио тоже спустился с машины, вырвал маленький чемодан у него из рук и бросил его так далеко как мог. — Ты что сдурел, придурок?! — заорал испуганный Ловино и хотел уже побежать за чемоданом. Но Антонио обхватил его руками. — Отпусти меня! — вопил Ловино, извиваясь, ударяя его по рукам, пиная и царапая его. — Скажи правду, Ловино! Ты в самом деле меня любишь или только под действием наркотиков? Ты что только меня любишь, когда всовываешь себе что-то в проклятый организм?! Я тебя люблю всегда, в любое время, — выяснял Антонио, грубо обнимая Ловино, который пытался вырваться. — Отпусти, мне надо пойти за ними. Отпусти меня! — истерически кричал итальянец. — Сначала ответь мне, скажи мне правду… — умолял испанец, пока другой пытался успокоиться. — Да… люблю тебя. Я тоже всегда тебя люблю, — сказал наконец Ловино притворно-угодным тоном, обернулся, взял Антонио за лицо и посмотрел ему в глаза. — Я тоже тебя люблю в любое время… а теперь… отпусти меня, хорошо? Пожалуйста. — Грустный Антонио его отпустил и он сразу же побежал за чемоданом. Кого Ловино любил на самом деле? Та ночь была такой же, как и все остальные… они находились в машине посреди какого-то места, чье имя их не интересовало. Окна были запотевшие, а Ловино, погруженный в свой экстаз, вновь потянулся за Антонио, который, не в состоянии устоять перед своей зависимостью, подчинился ему… и пока они занимались любовью, испанец задумался и ему казалось, что это было уже не так как раньше, это пьянящее чувство жизни и эйфории отсутствовало. Теперь ласки были похожи на резавшие ножи, поцелуи на ожоги раскаленного металла, а голос Ловино слышался как шепот страдающей души. Ловино разрушал самого себя и Антонио себя тоже вместе с ним, потому что для него это являлось будто мазохистским наслаждением, словно он так глубоко погрузился в мир Ловино, что тот счастливый мир, к которому он когда-нибудь раньше принадлежал, уже стал для него чужим. Сейчас для них обоих, это запустение и разрушение являлись их собственным миром, только в нем они себя чувствовали комфортно. Ну и ирония… ну и ирония, что Антонио затащился туда, чтобы почувствовать себя живым, а теперь пристрастился к человеку, который тянул его к собственной гибели и медленной смерти. Настал другой день и денег осталось мало, так что они были вынуждены достать еще. Разумеется единственным способом, которым умели. Итак, они снова зашли в какой-нибудь магазин, осматриваясь по сторонам в поисках какого-то охранника или камер на стенах. Но ничего не нашли, поэтому приступили к обычной рутине: оружия, крики, паника, дрожащий продавец с руками полными денег. Однако в этот раз что-то было не так… пропуск в плане, простая тревожная кнопка. Когда они уже собирались выйти, они обнаружили как приближались несколько полицейских машин. К своей собственной они уже добраться не могли, поэтому им поневоле пришлось бежать. Проникать в переулки, все время оглядываясь. Антонио бросил все, что держал в руках, чтобы схватить за руку Ловино. Ловино тоже взял его за руку, пытаясь сбежать вместе с ним… они себя чувствовали, как будто бежали от всего мира… вдвоем против всех, вместе до самого конца. Ловино начал запыхаться и замедлился, но Антонио тянул его дальше. Они услышали громкое 《Стойте! 》, но продолжали бежать, потом еще одно и еще одно. И вдруг раздался выстрел. Антонио чувствовал такое, что ни один наркотик не мог бы вызвать… он ощущал страх в каждой поре своего организма и почти неземной жар внутри в себе. И все это еще увеличилось в тысячу раз, когда пальцы Ловино выскользнули из его руки. Он с ужасом обернулся и увидел, как его любимый упал, а на асфальте начала расти красная лужа. — Ловино! — закричал он, внезапно остановился и упал на колени перед итальянцем, который тяжело дышал и задыхался, пока у него лилась кровь из одного бока. Пуля попала прямо в легкое. В очередной раз Антонио не обращал внимание на полицейских, которые тут же подбежали, набросились на него и прижали его лицом к полу и руки на спину, чтобы надеть на него наручники. Испанец в ужасе смотрел на смысл своей жизни, лежавшем на полу с неразборчивым выражением лица, которое не было ни страхом, ни болью. — Я всегда люблю тебя, Антонио… — еле прошептал Ловино, пока его глаза теряли блеск. — Я всегда тебя люблю, когда вижу эти цвета. Когда чувствую себя живым. Если Ловино Варгас мог бы описать этот момент, он бы это сделал одним словом: цвета. Красивый, яркий синий и красный цвет в сочетании с сиявшим изумрудно-зеленым лучом. Палитра красок, сопровождающая этот идеальный момент, в котором не существовала боль и чувствовалось тепло руки другого человека на его коже, история любви написанная на всем его теле… на его носу, его губах и его венах. Идеальный момент, который в этот раз был вечным.