иисус с гитарой и водкой

ваня чувствует, как трясётся рука, держащая гитарный гриф, как пальцы еле скачут по струнам, отдаваясь вибрацией больше в собственное плечо, нежели в толпу. мерзкий электрический «бреньк» на разных ладах и нежное давление на старые мозоли на пальцах кажутся такими далёкими, незнакомыми. неземными. пьяная липкая толпа наваливается на сцену, почти сгребая за ноги вокалиста; блестящие лакированные челси давят пальцы. ване, нахуй, душно. ване плевать на собственную музыку — он ненавидит её столь же сильно, сколь желает орать всему миру в ухо, выплёвывая строчку за строчкой, смешивая их со слюной. изнутри рвёт истеричное желание провести ногтями по струнам, испортив всю партию — глубины всё равно никто в зале не понимает. он бы посмотрел, как тонкими струйками из их ушей стекает кровь, наполняя блестящие бокалы, разъеденные спиртом. ваня уверен, они даже не слышат текста, не вслушиваются — слух не по назначению. он давно их прознал — двенадцатый концерт у него совсем не такой, как первый, — дальше ебли в туалете и дурного ликования на заднем сиденье чьей-то старой лады их разум не способен генерировать. глаза видят горящее «клуб», а гепатит замечают только на этапе беременности. глухие слепцы и немые идиоты. он и сам выпил немало — три стакана разбавленного вискаря, отдающего в горле пожаром, и полбутылки текилы с малиновым пюре, но его голова кристально чистая, а образы в мыслях — пиздец заманчивые. разбитая об чью-то сальную голову гитара, провода, обмотанные вокруг собственной шеи; клавишная установка, выброшенная с крыши. он бы сбросился в толпу, утопая под чужими ногами, но такая смерть — позор лирического героя, эпистолярный обморок искусства. он же — гений сегодняшнего вечера, управляющий мелкими непонимающими игрушками, скачущими под глухие удары барабанов. правитель бала грязной музыки. крикнуть бы во всю глотку, послать бы всех нахуй. задохнуться бы алкоголем. может, это в нём говорит лишняя доза фруктового ликёра. может, лихорадка превосходства, когда со сцены смотришь на внушаемую толпу — их много, ты один, но ты сильнее. может, собственная глупость. надо заканчивать. но заканчивать не хочется. обечайка присыхает к ладоням, промокшая насквозь жилетка, холодная к коже, тянет к краю сцены. лишь бы не быть съеденным. лишь бы не потеряться — никто ведь не вспомнит. был ли вообще когда-то иван бессмертных — бас-гитарист какой-то очередной рок-группы, снюхавшейся на грани успеха? был ли рифф, заглушающий клавиши? — сосите хуй, — рявкает коля. микрофон жалобно фонит. концерт окончен. финита ля комедия. ваня крадёт себе последний аккорд. люди в зале ревут, скандируют что-то; из-за кулис не слышно. ваня скидывает с себя гитару. коля пальцами расчёсывает отросший сплит. ярик, барабанщик, пинает дверь в коридор. в подсобных клуба душно и сыро. страшно оставлять в узкой гримерке инструменты — вдруг треснут от влаги. страшно встретить на пути паука, огромного и мохнатого. просто страшно. — я пошёл, — хрипит ярик, раскачиваясь на пятках. — хочу в другой клуб, тут дерьмово. — тебе нравилось, пока ты хлестал водку бесплатно, — замечает ваня, скидывая с себя промокшую жилетку, меняя её на длинную чёрную футболку, испачканную колиной краской для волос. — конечно, нравилось. он же не ебанат вроде тебя, чтобы напиваться за счёт фанаток, — хмыкает лёша. ваня видит, как его глаза нездорово блестят на свету. широкие зрачки — не признак особо хороших коктейлей, он уверен. не ему судить. — им приятно, мне — выгодно. — а сосут они тебе тоже за спасибо, или это такая любовь к искусству? — смеётся коля. — у мамы своей спроси. тот кидает в него полупустым стаканом пунша, попадая по бедру. ваня шипит и сваливает из раздевалки, растирая на обтягивающих чёрных джинсах мокрое пятно. глупцы, что не ценят даже собственную музыку, не могут его задеть. шлепок стекла о кожу не больнее горящих коленок, трущихся о кафель, не страшнее рук, зажатых за спиной, и пальцев, вцепившихся в челюсть. тексты песен пишет не коля — ему давали пиздюлей только за приставания к чужим девушкам, у него даже родителей не было. некому было портить ему жизнь. его единственная боль — собственная неразумность, но это не может быть вдохновением для хорошей музыки. везунчик. но тепличный. — ого, какие люди! — выплёвывают ему в спину. знакомый мягкий голос, растекающийся приторной лужей по ковру. ваня боится оступиться, угодив под его губительное влияние. он сразу узнаёт. — отвали. за спиной довольный пешков — в глазах отблёскивает что-то сумасшедшее, мутное от алкоголя. ване противна его ухмылка, еле заметные следы туши под глазами, широкий вырез на футболке, открывающий бледные ключицы. — ну, чего ты, ванечка? неужели не рад встрече? — он проводит рукой по своей груди, цепляясь пальцами за лямки кожаной портупеи. ваня не может отвести затуманенный недовольством взгляд от плавного движения. инди-падла, идущая на поводу у аудитории. — нет, не рад, — он отворачивается, шагая вперёд. кажется, постоит ещё минуту, рассматривая пешкова, и растеряет всю глубину своих мыслей — заразится скудоумием. — я не могу поверить, что вас пригласили выступать сюда сегодня… в день, когда пригласили их. в день, когда они отыграли охуенный концерт на несоображающую аудиторию. неужели народу настолько плевать, что хавать? серёжа плетётся сзади, глухо шаркая по ковру. не пытается догнать, но остаётся на расстоянии полуметра: — нас и не приглашали, — хмыкает, рукой слегка задевая ванину напряженную спину. гитарист дёргается, еле заметно, чувствуя себя уязвимым, в опасности. трудно контролировать то, что позади тебя. — я пришёл посмотреть, как вы выступаете. от этого нужно как можно быстрее избавиться. уязвимость — пища для таких, как пешков; он уже напитал его своей нервностью однажды. хватит. — посмотрел? может, теперь свалишь? — я всего-то хотел угостить тебя выпивкой. нельзя? — нельзя, блять. хочется пойти к бару, выцепив какую-то полупьяную девчонку, что видела его на плакате у входа, оставив пешкова позади, но во рту отдаёт сухостью получасового концерта и горечью всё-ещё-трезвости. сейчас, он уверен, ему нужно выпить больше, столько, сколько смажет в глазах картинку ухмыляющегося вокалиста. сколько разотрёт даже его собственные руки в пыль. — как всегда, такой же заносчивый, — хмыкает пешков, придерживая для вани тяжёлую дверь, разделяющую тишину служебного коридора и громкие басы главного зала. ваня застывает в проходе, скрещивая руки на груди: — как всегда, ты сам увязался. серёжа ухмыляется, тянется ладонью к хмурому лицу, пытаясь дотронуться до щеки. бессмертных кривится и отпихивает от себя чужие руки, пахнущие сигаретами и чем-то отдалённо сладким. — съебись, — просит в последний раз, делая шаг вперёд, в толпу прогнившего пьянства. от пешкова зубы сводит. ваня считает, что заслуживает уважения, серёжа считает, что уважать нужно только музыку. с этим можно согласиться, не пиши тот такие отвратительные песни. какой простой путь к успеху — отстойные романсы, где он изменил, а она плачет и вспоминает их старые фотографии. он богатый, она сумасшедшая. у них горячий секс и страстные ссоры. любовь приторная. на зубах скрипит. глотать противно. а толпе нравится. ваня из тех, кто наблюдает деградацию искусства — звучание превыше смысла, толпа превыше собственных интересов. мода первее музыки. ване мерзко, что вокруг него ценители денег и славы. но он ничего не может поделать — они не поймут. он протискивается вперёд, задевая руками липкие тела пьяных полутрупов. таких вот грустных упырей — полный клуб; до утра у них адская пляска и жадные глотки на брудершафт. ваня не понимает их, но их печаль — уже родная. какая разница, из-за чего, если любую грусть можно залить алкоголем? девушка, сидящая у барной стойки с шестью стопками самбуки, выглядит по-блядски. ваня узнаёт в её напряжённой фигуре желание найти кого-то на ночь — то самое. яркое платье («обратите на меня внимание, красивые мальчики») и длинные распущенные волосы. — как тебе концерт, понравился? — он наклоняется к ней, опираясь рукой о скользкую столешницу. та смотрит — внимательно, с интересом, и в её глазах ваня усматривает нужное ему узнавание. — вау, — она задыхается, выливая в себя последнюю стопку, и громко ставит её обратно. ване нравится, насколько она пьяна. — это же ты!.. он кивает, не скрывая довольной усмешки: — да, это я, — гитарист выдерживает маленькую паузу, — но гораздо важнее то, как красиво ты сейчас выглядишь. она улыбается, приосаниваясь. он прячет глаза за чёлкой — клюнуло, вода зашевелилась. — правда, очень красивая девушка, — ваня дёргается, когда по спине наверх ползёт чья-то рука. ладонь перемещается на плечо. — будет нашей третьей, ванюша? он скрежещет зубами, борясь с желанием повернуться и въебать вездесущему пешкову одной из пустых стопок. как мерзко чувствовать его перемазанные деньгами пальцы на своей коже. он кидает быстрый оценочный взгляд на девчонку, поправляющую рукой волосы. та смотрит удивлённо, хлопая пустыми стеклянными глазами. — что ты от меня хочешь, сука? — голос дрожит от злости. как же заебал идиот, не умеющий не лезть. ваня изворачивается, отодвигаясь от наглой руки. — как ты смотришь на это: ты будешь мне отсасывать, а мы с ней целоваться? — серёжа ухмыляется, наигранно по-доброму. у бессмертных от такого тона кровь проспиртованная кипит — съебись и не мешай мне делать то, что обычно. вернись туда же, откуда вылез, в свою продажную преисподнюю. — вы знакомы? — встревает девушка. — нет, — цедит ваня. — очень близко, — смеётся серёжа. она хмурится, надавливая ладонями на стойку, так, словно пытается встать, но не может — пьяна: — я думаю, эм-м, мне не стоит вам мешать… — она всё-таки поднимается, слегка покачиваясь от резкого движения, и смотрит сквозь ваню, куда-то в сторону туалета. гитарист удручённо провожает взглядом её шатающуюся походку. — ты, мудила, спугнул мою выпивку, — он разворачивается на пятках, почти врезаясь в расслабленного, довольного пешкова. — твоя выпивка прямо перед тобой, зайчик. ваня зажмуривается, чувствуя, как к горлу подступает тошнота. только бы вылиться на пешкова грязной лужей омерзения и нетерпения. выпить всё ещё хочется. только сильнее. — ну, так что? — платишь ты. серёжа смотрит взглядом «а как ещё?», не скрывая ликования. бессмертных прорывается вперёд, занимая одно из двух свободных мест прямо напротив бармена. садится так, чтобы как можно меньше видеть пешкова и толпу, отворачиваясь к угрюмому мужчине, разливающему мартини по бокалам. просит выпить, побольше, покрепче, губительнее. — что, уже не так плохо? — усмехается вокалист, рассматривая без всякого стеснения. прямой испытующий взгляд впивается в ванино лицо, вызывая почти ощутимую волну неприязни — сгинь, господи. — когда ты молчишь — почти охуенно, — фыркает ваня, выпивая залпом стопку водки. внутри рушатся старые стенки — от опьянения всё легче и легче дышится, словно камень, привязанный к ногам, наконец, отвалился. гул людского отчаяния становится тише, звук расслабленного сердца в ушах — громче. это не жажда жить, но что-то похожее на первый глоток воздуха окровавленного сморщенного младенца. почти свобода. — разве все они не глупцы? — улыбается серёжа, придвигаясь поближе. ваня допивает ещё стопку. — посмотри, они ведь не понимают даже, что делают здесь. он обводит рукой танцующих женщин, трущихся животами друг о друга, мужчин, прижимающихся к их бёдрам. ване мерзко от такой картинки. мерзко оттого, что пешков угадывает его мысли — поразительно правый кретин, обративший внимание на других кретинов. — ты сам-то?.. — хмыкает гитарист. — да, ты прав, — ваня смотрит внимательно, стараясь не показать своего удивления, на честную улыбку пешкова, на блестящие чем-то запретным глаза. — я точно такой же. он склоняется ниже, как бы доверяя бессмертных какую-то тайну — ване интересно, ваня любит загадки даже таких очевидных людей, как пешков, ваня наклоняется в ответ: — просто, в отличие от них, я готов это признать. вот и всё. есть миры, где место мне — признаюсь, там достаточно скучно. есть те, где место тебе. бессмертных не отводит взгляда от пальцев вокалиста, нервно поглаживающих столешницу. — что за миры? — покрасневшее лицо серёжи в свете ярких разноцветных ламп кажется невменяемым. у вани внутри чешется — может, всё же заразился. глотку режет интерес. — ты вынужден страдать, — пешков жмёт плечами, — за всех нас, дураков. современный иисус с гитарой и водкой. ваня смакует между пальцев красивое выражение. словно пробует на язык, приободряясь. бармен подливает, серёжа доламывает правдой. «современный иисус с гитарой и водкой». перед глазами что-то скачет. — неужели? — он усмехается, только чтобы услышать больше. вдавиться глубже. скажи ещё. повтори, если говоришь воистину. — тебе сложно оставаться собой, когда вокруг одни больные на голову. ты пишешь много, играешь отлично — но популярнее всё равно коля, лишь потому, что он больше нравится фанаткам. он пустой. ваня безотчётно кивает. — да, чёрт, — тянет, недоверчиво. бармен ставит перед ним три стопки текилы с апельсиновым соком. пахнет цитрусами. — но ты красивее, ваня. ты лучше него, — серёжа забирает одну из стопок себе. ваня хмурится: — мне не нужны от тебя комплименты. но на губах сама собой расползается усмешка. серёжа кладёт руку ему на бедро. ваня лучше — он знает. он привык, что люди этого не понимают. у коли в запасе несколько однотипных подкатов и милое лицо, а внутри — бурление водки в желудочном соке. химическая реакция с приятным голосом и запоминающейся внешностью. ничего более. ваня встречает понимание там, где совсем его не ждал. — но ведь я просто говорю правду, — шепчет пешков, оказавшийся в опасной близости от лица. ваня слышит его каким-то шестым чувством, сквозь громкую музыку. сердце колотится. — ты такой… красивый, проницательный. гитарист чувствует, как рука забирается вверх по штанине, заставляя ногу нервно трястись. бессмертных не может угомониться, это выше его сил. кажется, куча алкоголя начинает добивать. в ушах шумит. — то, как ты ведёшь себя… — пешков обводит руками пояс джинсов, чуть торчащий из-под футболки. — не трогай, — шепчет ваня, втягивая живот. звучит неубедительно. ваня словно выставочный манекен, не чувствующий опоры, собственных мышц, влитого алкоголя. в глазах отражаются пальцы серёжи, разноцветные под клубными софитами, и его сжатые губы, блестящие от текилы и слюны. ваня с придыханием смотрит, желая вылизать горячий рот, желая пасть на колени тут же, поставив синяки. желая сдаться. — уверен? серёжа проходится руками по плечам, лезет под воротник, натыкаясь на мурашки по груди. бессмертных валится вперёд, подставляя ближе шею, кажущуюся ещё тоньше под слабым освещением. нужно больше требовательных касаний, больше адреналина в крови. ваня нихуя не уверен. вместо мыслей — руки, нежно сжимающие кожу, и звук собственного дыхания, перекрывающий музыку. — нет. серёжа усмехается. они спешат в толпу, удерживая друг друга за запястья — ваня чувствует, как расползаются по коже под крепкой хваткой красные следы. он дышит нервно, отворачиваясь от сладкого взгляда пешкова, что норовит раздеть его тут же, при людях. ему начинает казаться, что он и не против. он мог бы устроить пьяный стриптиз на сцене, где всего полчаса назад выступал. скинуть с себя футболку, мешающую дышать, — прямо в зал, угодив кому-то в лицо. любая девчонка будет рада мокрой тряпке своего кумира. он и не против поделиться, вместо подписи на сиськах, вместо смелого укуса на чужой шее, кокетливого «хочу обнять тебя». скинуть штаны за кулисы и уйти так, вызвав у зрителей шок и омерзение. чужой член не кажется таким завлекающим, когда им тычут тебе в лицо со сцены. — не отвлекайся, — шепчут ему на ухо, заставляя вздрогнуть. ваня следует взглядом за ладонью, развязно расстёгивающей его ширинку уже на входе в уборную. трясётся от предвкушения. сколько же раз пешкову приходилось сосать одиноким мальчишкам в туалете, что он так профессионально управляется одной рукой? серёжа заталкивает его в пустую узкую кабинку, хрипло смеясь. толкает к стене, целует в уголок губ, сразу кусаясь, и лезет под спадающие джинсы. ваня стонет тут же, как только цепкие пальцы проходятся рядом с членом, дразнясь. — вау, плохая девочка без белья, — распаляет пешков, стаскивая одежду ниже, до колен. — сразу видно, настоящий рокер. — заткнись. шипение переходит в тихий стон, когда ладонь слегка сжимает плоть у основания. — если гавкнешь, я тебе отсосу, — усмехается серёжа. ваня скулит, желая послать пешкова нахуй. — заткнись, блять. он чувствует себя заведомо проигравшим — уже не может уйти, даже если продолжит слышать всё это дерьмо в свою сторону, пусть оно и заводит. уже не может не дрожать, когда ногти слегка надавливают на тонкую кожу на бёдрах. сладко до боли, тянет в животе до искр. приятно. ваня хочет пешкова с ума свести его же методами — целует шею, мягко обжигая текильными губами, зализывая красные следы от своих зубов. на языке солоноватый вкус чужого возбуждения и остатки алкоголя. он стаскивает с серёжи портупею, откидывая на бочок унитаза, и задирает его футболку до груди, тяжело сглатывая. в глазах скачут реальности, слившиеся с фантазиями, и отблёскивает одинокая тусклая лампочка. он одновременно не здесь, тусуется в своих мыслях, и думать вовсе не способен, воспроизводя, как в перемотке, одно только «блядь-блядь-блядь». до него у серёжи на груди пятна старых засосов, а он царапается, оставляя вместо них полосы лопнувших сосудов от ногтей. пускай смотрит в зеркало и вспоминает лучший секс в туалете в своей скучной жизни. пускай только его следы хранит. ване не жалко. даже нравится, ведь на его действия отзываются болезненным шипением. и особенно нравится, когда его собственный член умело надрачивают, смачивая слюной. — ты такой классный, — стонет пешков. ваня, наконец, соглашается, что его голос может быть приятно-мелодичным. — такая дрянь развратная. ваня себя таким не ощущает, но серёжу хочется дёргать за торчащую чёлку, а свой собственный затылок сильно приложить о что-то твёрдое. вцепиться бы до боли и заломить чьи-то руки. вжать бы лицо в расписанную граффити стенку. плюнуть на руку, или на спину, или в лицо. плевать, если будут стучаться. плевать, если грязно — на унитазах отпечатки чьих-то пальцев, кровь, блевотина, сперма. в узких кабинках гораздо больше места для обжиманий. ваня почти не дышит, только прикрывает собственный рот, когда серёжина рука ускоряется. одной он гладит по животу, по бёдрам, по заднице проходится, словно играется, а второй делает ровно так, как ване надо — грубовато, почти на сухую, но с большим удовольствием, энтузиазмом даже. блять, ни одна девчонка не может так дрочить. ему кажется, он чертовски пьян. — сука, — стонет, когда серёжа смотрит на него — в глазах блядство и удовольствие, ничем не скрываемые. его взгляд будто шепчет на ухо о разврате, и ваню это сводит с ума. невероятно сексуально. больше, чем ваня может выдержать. горячо, давит. хорошо, блять. он кончает пешкову в ладонь, немного попадая на собственную футболку. целую минуту пытается отдышаться, слепо наблюдая, как серёжа облизывает испачканную руку. тот проходится по каждому пальцу языком и пытается сдержать ухмылку — ваня смотрит, а он только этого и хочет. у вани сердечный ритм не может успокоиться. кажется, голова кружится. серёжа проходится ладонями по его ногам, вызывая дрожь, и резко подтягивает ванины джинсы наверх. смотрит с вызовом. пешков притягивает к себе, зачёсывая мокрую чёлку назад и шепчет в самое лицо, обдавая запахом спирта: — знаешь, такие красивые мальчики никогда мне не отсасывали… — его тон невзначай заводит до кругов перед глазами. на зрачках отпечаталась дерзость, детская такая. словно испытывает выдержку. ваня снова не сопротивляется — у него до сих пор дрожат ноги, поэтому он почти с облегчением приземляется на колени, ударяясь о кафель, когда на его плечи ложатся чужие руки. мысль отсосать ебучему пешкову, так, чтобы он свой сладкий голос сорвал, кажется заманчивой. хоть бы ещё неделю молчал, хоть бы замолчал на долгие годы вперёд. даже его член выглядит лучше, чем его песни. пуговица, ширинка, звякнувшая с каким-то тайным знамением, бельё и штаны, спущенные до пола. бессмертных облизывает губы и капает слюной на член, пытаясь смазать. взгляд серёжи сверху пиздато-сумасшедший. он берёт в рот. отсасывать для вани не что-то новенькое, но пешков словно проверяет его на стойкость, ждёт, когда он оступится — хватается за короткие волосы на затылке и тянет к своему паху всё ближе, заставляя почти задыхаться, утыкаясь лбом в короткие жёсткие волоски. ваня тянется назад, вытирая губы, с которых стекает слюна, и несильно ударяет пешкова по бедру. — можно поспокойнее? — грубит, сильно щипая за красноватую коленку. глаза непроизвольно слезятся. — сложно удержаться, когда на коленях такой сексуальный мальчик. ваня смеётся, принимая правила игры. сексуальный мальчик не против стоять на коленях и облизывать чужую мошонку. он чувствует себя, как ни странно, на своём месте. серёжа стонет, хватаясь за его чёлку, дёргая из стороны в сторону. ване нравится, как грубо это выглядит со стороны в его голове, ваня представляет себя, держащегося за оголённые бёдра пешкова, отсасывающего пьяно, но старательно. намокшие волосы лезут в лицо, мешая; он в силах только двигать языком, плотно сжимая член губами, и пытаться расслабить горло. — блять, постони немного, — сквозь зубы просит пешков, поглаживая по голове. — давай, малышка. ваня борется с желанием немного прикусить головку, испортив серёже всё веселье. хочется навернуть ещё текилы, ещё немного расслабиться. он всё же мычит, чувствуя, как от этого трясутся чужие коленки. какой же он пиздатый. — твой рот был… сука, создан, — серёжа задыхается, кончая. бессмертных почти кашляет, когда рот наполняется спермой, и припадает назад, опираясь затылком о грязную стенку. — чтобы сосать мой член. ваня сплёвывает на выцветший кафель. во рту безвкусно-вязко. поднимает голову, чувствуя, как затекла шея. у пешкова на лице написано удовольствие. он натягивает боксеры и джинсы, лениво, сонно даже. мельтешит пальцами, застегивая ширинку; поправляет футболку. с усмешкой протягивает ване ладонь. — встанешь или там останешься? — посмеивается, когда ваня сильно сжимает за запястье и криво поднимается наверх. ноги еле держат — колени затекли, к мокрому пятну на джинсах прилипла какая-то пыль. всё слегка кружится. ване давно не было так хорошо. никогда — так хорошо с пешковым. — из нас двоих остаться в туалете мог бы только ты, — отвечает гитарист, когда вопрос уже почти не висит. обработка реальности сознанием замедляется пропорционально тому, как долго он был трезв до этого, не чувствуя выпитого. — ваня-ваня, — серёжа вздыхает, будто бы с облегчением, пальцем стирая с губ застывшего на месте бессмертных остатки своей спермы. вытирает руку о свои джинсы. — спасибо. ваня поднимает бровь, не отводя взгляда. тон настораживает — ликующий, с усмешкой. ваня ненавидит, когда с ним так разговаривают. — ещё увидимся, может быть, — серёжа прикасается губами к его щеке, невинно, будто влюблённый ребёнок, и быстро отстраняется, сдёргивая заглушку замка кабинки. дверь распахивается со скрипом. в туалете до сих пор никого. — что? — как там говорилось, «глупый верит всему, что говорят»? ну, неважно. он выходит, не оглядываясь. ваня смотрит на спокойное лицо, мелькающее в сколах зеркал. сердце гулко ухает в груди. в кабинке прохладно, пахнет сексом и отчаянием. ваня чувствует себя преданным. как шавка, выкинутая на улицу нещадным хозяином — скулит и скребётся в дверь. что, блять, только что произошло? он выходит следом, сжимая в пальцах оставленную пешковым портупею. смотрит на отражение в зеркале — распухшие, кажущиеся бордовыми, губы, остекленевшие глаза. за стенами гремит музыка. слышно, как топчутся люди. он выкидывает портупею в урну, к порванным мокрым полотенцам, и выходит, с трудом открывая дверь. пешкова уже не видно. толпа скрыла его, перемешавшись. сердце рвёт желание найти проклятого вокалиста и вмазать ему по лицу. иисус, да? а ты, значит — иуда искариот? свалил, так, словно ничего не должен. так, словно ваня одна из группи, согласившаяся отсосать за просто так. бессмертных выискивает глазами. его трогают за плечо. — ты здесь ещё, что ли? — ваня разворачивается, слегка покачиваясь от резкого движения. перед ним лёша — глаза светятся дурнотой, лицо расслаблено. — а мы подумали, ушёл уже. — я… тут ещё. ваня не чувствует лица. его словно свело судорогой, неприятной и необычной. — что, ни одна девочка не дала? — смеётся лёша. — потерял хватку? гитаристу от него мерзко. у него голова кружится, он чувствует, ему надо сесть. надо выпить. — ага, съебись. играет какой-то безвкусный рок, лёшина ухмылка остаётся позади. ваня чувствует, как трясутся руки.