Ценно каждое мгновение

      — Я не могу просто забыть тебя. Это не так работает. Ты же сам говорил вгрызться в этот мир зубами, разве не так? Я вгрызлась! Потребовались годы, но я вгрызлась, поэтому нет, я не могу забыть тебя. Я не…       — С кем ты говоришь, Грей? — тихо спросил Гордон.       — Э-э-э-э?!       Гордон нахмурился, когда девушка запуталась в собственных ногах и грохнулась на пол. Она закрыла лицо руками и стыдливо зашмыгала в ладони. Гордон присел рядом с её дрожащей фигуркой.       Вдалеке громыхал гром, и Гордону стало намного спокойнее от мысли, что здесь, в замке Генри, они в сухости и сохранности.       — Я просто не могу его забыть! — снова захныкала в ладони Грей, и Гордон инстинктивно положил руку ей на плечо и слегка сжал.       — Он не умер, — твёрдо сказал он ей. — Он жив, его жизнь вне опасности.       Грей, наконец, подняла голову и перевела на сдержанную фигуру Гордона заплаканные глаза. Гордон насчитал два серо-голубых глаза, о существовании которых он и не подозревал до недавнего времени — и они были переполнены страданием и болью.       Он заключил её в объятия. Грей взвизгнула, а потом раскинула руки, обвивая ими Гордона, и начала вытирать сопли о его грудь, пока он ласково оглаживал её спину, а она сопела и сдавленно бубнила что-то в его рубашку. Он выучил этот способ утешения, пока наблюдал за Ванессой и Ноэль. Друзья поддерживают друг друга в страданиях и боли, и Ванесса часто позволяла Ноэль плакать в её руках, когда девочка только вернулась из поездки в поместье Сильва.       Боль принимала разные формы, Гордон знал это наверняка. Для него она всегда выражалась в социальной и эмоциональной изоляции. Его боль была схожа с болью Ноэль, но боль Грей — совсем другое. За то короткое время, что она открылась им, показав истинную себя, Гордон понял, что боль Грей походила на боль Лака больше, чем чью-либо ещё.       Телесные шрамы от побоев и унижений оставались. Конечно, существовали и макияж, и магия, и даже мешковатая одежда, но сбитые коленки приниженной служанки навсегда оставались под юбкой, как и шрамы от ударов кожаной плетью, которые светились вечным клеймом на спине Лака. Когда Гордон в первый раз увидел руки Грей, сразу заметил тянувшиеся из-под рукавов змеи ожогов. По обожжённым рукам — сбитые коленки он увидел, когда они купались в реке за замком Генри — и её категоричному нежеланию показываться на публике, он понял, что его друг была прислугой, с которой обращались настолько гадко, что у неё едва хватало духу прямо стоять. Гораздо хуже было, когда Грей рассказала, что так обращалась с ней её собственная семья. Ярость клокотала в груди Гордона, наряду с осознанием.       Гордон осознал — до того, как встретил Ями Сукехиро, он тоже был бесхребетным созданием, околачивающимся по своей округе, без друзей, которые бы напоминали ему о том, что его жизнь, одно его существование — того стоило. И потому Гордон обнял её крепче, прижал к себе сильнее и позволил плакать, потому что каждый нёс в сердце свою боль, свои шрамы, и некоторые шрамы оставались физическим воспоминанием, в то время как другие были ранами куда более глубокими, оставленные психике, и кто такой Гордон, чтобы судить о них? Грей была его другом, и его друг заслуживал сострадания и поддержки, она заслуживала всей радости и чудес этого мира.       Она заслуживала быть счастливой.       — Он в порядке, — сказал ей Гордон с лёгкой улыбкой. — Он в безопасности. Ты спасла его, помнишь? Ты излечила его, он жив и никогда не забудет нас. Он никогда не забудет тебя. Он тоже любит тебя, Грей.       Грей не отрицала собственных чувств. Быть может, открыто любить кого-то тупее тебя было приговором большинства людей. Ноэль любила Асту, Ванесса любила Ями, и теперь и Грей — Грей любила Гошу.       — Я люблю его, — всхлипнула она. Подняла голову с груди Гордона и наконец успокоилась. Она смущённо утёрла нос, и Гордон улыбался. Ну и что, что он выглядел ещё жутче обычного, когда улыбался? Он вкладывал душу в свои улыбки. Они были его друзьями, а людям, которых он любил больше всего на свете, всё равно, что другие считали его бесчеловечным и страшным, он был Чёрным Быком, а Чёрные Быки были семьёй.       — Я думала, что потеряла его, — обречённо сказала она. — Уже во второй раз…       — И будет больше, — перебил её Гордон, — и каждый раз он будет возвращаться к нам — к тебе. Это жизнь, какую мы сами выбрали, помнишь? Ценно каждое мгновение.       Грей дёрнула головой в быстром кивке.       — Хочу, чтобы он смотрел на меня больше!       Гордон взял её за дрожащие руки и внимательно заглянул в лицо.       — Так заставь его!       Грей резво кивнула — «да», — и Гордон повторил её движения. Он не успел отследить момент, когда она снова раскраснелась и начала запинаться через слово, и это дарило чувство невероятного умиротворения. Она болтала о мелочах, что ей нравятся в своём одноглазом друге, он рассказывал в ответ, как много раз их одноглазый друг скрывал — или пытался скрыть — румянец от остальных Чёрных Быков, и они делились друг с другом словами, воспоминаниями, чувствами, пока за окном лил дождь и гремел гром и из-за приоткрывшейся двери в комнату пролился луч света.       — Теперь он в порядке, — снова сказал ей Гордон.       — Теперь он в порядке, — повторила Грей.       — Какого хрена вы, два чудика, забыли в моей комнате?       Гордон и Грей развернулись к промокшей до нитки фигуре Гошу. В одной руке он держал пакет с продуктами, во второй — куколку в образе Мари. Гордон заключил, что продукты были для Чарми, но Гошу бы никогда не стал мешать всё, что связано с Мари, с делами по дому.       Видимый глаз Гошу дёрнулся, пока зеркало взлетало вверх, готовясь к атаке.       — У вас пять секунд, чт… ПФМГХ!       Гордон и Грей вскочили синхронно и даже не успели осознать, как Гошу уже валялся на полу, овощи разлетелись в разные стороны, а куколка Мари откатилась куда-то в угол. Парень брыкался, силясь выбраться из сжавших его в тиски объятий, но его попытки не особо увенчались успехом, и Гордон с Грей лишь усилили хватку и прижались к нему теснее. Они обнимали его, и Грей плакала, и когда Чарми с Лаком пришли на шум и заглянули в комнату, не повременили запрыгнуть в кучу-малу, и душа Гошу медленно, но верно покидала его бренное тело. Слава богу, Гордон успел ухватить её и затолкать обратно Гошу в рот.       Позже, когда они сидели за столом в гостиной, Гордон улыбался и подбадривающее кивал Грей. Она кивала в ответ и неслушавшимися руками передавала Гошу зерновой хлеб. Гордон внутренне ликовал. Грей отчаянно краснела. Гошу не удосуживался сказать «спасибо», но передавал ей вустерширский соус, в который она любила макать варёные яйца.       Замок Генри вибрировал от теплоты и любовных флюидов, и Гордон смотрел, как Грей, шаг за шагом, изо всех сил старалась быть героем Гошу.       И Гордон улыбался, потому что она была его лучшим другом, и он искренне гордился ей.