***
Уже отцветала сирень, но её аромат все ещё мешался с запахом мела на коридорах. Там носились мальчишки и на них прикрикивала учительница математики. Она стояла у окна и представляла, как поедет на дачу к маме. Завуч, сидящая за стенкой, совершенно не собиралась отдыхать летом. А учитель физкультуры хвастался перед всеми путёвкой в лучший санаторий области. Наталья Сергеевна ещё как-то не думала об отпуске. Илья Семенович же, наоборот, думал и много. Правда, им вообще сейчас как-то было не до этого. Наташа не помнила, как оказалась в кабинете Мельникова. Они о чём-то разговаривали. Наверно об отпуске. Уже и не вспомнить… Портфель выпал из её рук. И в кабинете истории наступила тишина. Она стояла, покраснев и спрятав глаза в тени. Наташа вытянулась, чтобы доставать до Ильи. Сухие руки легли на её лицо. Теперь их историю можно было считывать с губ друг друга. Как хорошо, что об этом никогда не напишут в учебниках. Так они и провели всё лето, прячась по тёмным уголкам школы.***
Новый учебный год. Четверг. Пятница. Суббота. Воскресенье. Все дни перемешались и слились в один большой календарный лист, который активно норовил сорвать ноябрь. Дожди делали этот календарный лист мокрым, и он прозяб. Как и прохожие. — Мы опять загулялись до вечера и вот, что вышло, — стояли под остановкой мужчина и женщина. Лил дождь. — Ничего, сейчас сядем на автобус. — Тебе легко говорить, а я на другом конце города живу. — Ну переночуешь у меня, не страшно, — спокойно ответил Илья, — мама всё равно на выходных только с деревни приезжает. А я голодный. Наташа как-то странно на него посмотрела. Мужчина почувствовал что-то похуже давления во время магнитных бурь. — Нет-нет-нет, ты меня так не заставишь. Твой план провалился, — Наташа расхохоталась и попыталась улизнуть из рук Мельникова. Но ему довольно легко было справляться с её манёврами. Так что случайным прохожим было непонятно, отчего эти двое так веселятся. Скоро подъехал нужный автобус, и не по-весеннему влюблённая парочка исчезла в нем. Опять моросит. Из телевизора идёт хоккейный матч. Не на кого жаловаться. Да и не за чем. — Завтра передают дождь… — Наташа отвернулась от окна и подошла к Илье. — Ну что ж, возьмём зонтик. — Я пойду спать, — она вновь поймала его глаза, смотрела, смотрела и улыбнулась. Потом достала руками до его очков и сняла их: — И ты иди. Мельников улыбнулся и потянулся к губам женщины. Свет в квартире погас. Мужчине не спалось. Он вдруг себя почувствовал совершенно бесполезным: оказывается, чтобы быть человеком не надо смотреть на часы и, видя сочетание цифр, называть событие, произошедшее в этот год. Достаточно знать что-то другое, более важное. И он этого не знал, а она знала… — Наташ, ты спишь? — спросил Илья. Она сквозь сон поматала головой. — Я тебе наврал, когда сказал, что совсем не ел… — Мг, я знаю… — сонно пробормотала женщина и уткнулась ему в плечо. Как и то, что её любимый Илья Семёнович сейчас не спит, ведь она тоже никогда не может уснуть, если у него бессонница.***
Школьная учительская повидала ни один скандал. Её стены, кажется, уже могли разрешить любой конфликт, а деревянная мебель не проживала больше двух лет, героически ломаясь от рук разъярённых родителей. Дальше уже страдала мебель в кабинете директора. Но в этот раз ничего не сломалось. Только дверь ходила ходуном, и через неделю слетела с петель. А все началось с одного письма. Его написал уже небезызвестный Потехин, которого засмеяли уже во всех министерствах, и его юмор простил бы директор школы и почти весь учительский состав, но не оценила романа учителя истории и учительницы английского завуч. Светлана Михайловна не видела или не хотела видеть того, что творится у неё под самым носом. Для всех оставалось загадкой, как только этот Потехин узнал про школьный роман, а письмо, адресованное директору, попало в руки учителя русского. Тем не менее она с криком влетела в учительскую на перемене перед четырём уроком, где по несчастью была Наташа. Потом дверь ещё раз открывалась, когда другие учителя побежали за помощью к Мельникову. Через пять минут уже разъярённый учитель истории залетел в кабинет. Всю перемену там слышались крики, всхлипывания, даже ругательства. — Да идите вы все к чёрту! — Илья Семёнович демостративно хлопнул дверью. Ученики, дежурившие своих педагогов у учительской, шарахнулись. Особо заинтригованные, как Сыромятников, видели, что Мельников буквально выбежал из школы. Директор опоздал всего на полминуты. Похвально, что он сорвался из дома по первому звонку из гудящего кабинета, и примчался в школу уже через четверть часа. Он заглянул в учительскую и застал неприятную картину. Наталья Сергеевна рыдала на стопке тетрадей, а Светлана Михайловна металась, как бешеный сломанный маятник, из одного угла в другой. Даже любившая поболтать Аллочка в ужасе держала телефонную трубку в руке и, кажется, тоже была готова расплакаться. И всё это сливалось с чьим-то криками, разговорами, рыданием. Светлана Михайловна совмещала в себе все. Это злосчастное письмо произвело на неё такое же впечатление, как и сочинение Огарышевой в прошлом году. Но это письмо было хуже унизительных для неё стихов Шестопала. Новое открытие выбило учительницу русского из колеи, её сердце растоптали и выбросили. Вот благодарность! Вот она! — Хватит! — директору уже невозможно было это слушать. Всё стихло. Кроме рыданий Натальи Сергеевны и всхлипываний Светланы Михайловны. — Я ещё разберусь, что здесь происходит, — сказал Николай Борисович, — а пока меня волнует то, что вы все срываете учебный процесс. Все марш по кабинетам! После минутного ступора учителя постепенно стали собираться. И через некоторое время это буквально превратилось в побег из учительской. Ученики у её дверей тоже исчезли. Дышать стало свободнее. Директор заметил, как полегчало Наталье Сергеевне, потому что она подняла своё заплаканное лицо со стопки тетрадей. Учительница русского напротив, грозилась сейчас разразиться новыми скандалом. — А Вас, Светлана Михайловна, я хочу спросить, что же так повлияло на то, что вы, завуч, срываете уроки? Письмо? Дайте-ка. Но оно адресовано мне. А знаете что… Он не успел договорить, потому что дверь в последний раз ударилась о шкаф и в учительскую вошёл Мельников. Николай Борисович посмотрел на Илью и все понял. — Прекрасно, — протянул он, — теперь будет кому успокоить Наталью Сергеевну. А вы, Светлана Михайловна, пожалуйте за мной, — директор попытался сдвинуть учительницу русского с места. — Вот как вы уважаете меня, мой авторитет! А о вас, Илья Семёнович, я была лучшего мнения. Мы ещё продолжим этот разговор… — Этот разговор мы уже не продолжим, — отрезал её Мельников. — Что?! — начала возмущаться учительница, но директор уже выталкивал её из кабинета. Дверь наконец все оставили в покое. Взгляд Мельникова застыл на покрасневшем от слез лице Натальи Сергеевны. До чего доводят эти родители и женские обиды? Они приводят к новым. Внутри ему хотелось поскорее обнять Наташу, успокоить и увезти отсюда. И он намерен прекратить весь этот ужас сейчас. Мельников сделал шаг. Наташа выпрямилась. Но мужчина почему-то остался стоять там, где стоял. Он посмотрел на её ещё влажные, дрожащие глаза. Карие, бездонные, сводившие его с ума. Он качнул головой, ему нужно было сейчас собраться с мыслями. И это стоило ему огромных сил. Всё вокруг него затихло, даже Наташа кажется не дышала. — Не так я себе всё это представлял, но сейчас я не вижу другого выхода. Мне жаль, но я не могу извиняться за всех да и не хочу сейчас говорить об этом. Наташа… Учительница лишь медленно смотрела, как Илья опускается на одно колено и протягивает ей кольцо. Он ничего не говорит. Она ни о чем не спрашивает. Стул под ней падает, и Наталья Сергеевна оказывается на шее Ильи. Из окна учительской вылетает радостное, женское… — Да! А потом все завертелось ещё быстрее: знакомство с родителями, переезд, подготовка к свадьбе. 10 «В» выпускался, празднуя женитьбу любимых учителей. Теперь на тумбочке красовалась свадебная фотография Ильи и Наташи от 28 июня 1970-го года. И рядом фотография выпуска того же года. Под ними четырёхлетний Серёжа возился с новым конструктором. Годовалая Юля отказывалась есть, пока мама придумывала, чем бы завлечь ребёнка. Бабушка сидела и умилялась всему этому, не меньше чем сам Илья. Он взял сына на колени. — Ох, как хотелось бы мне, чтобы вы делали такую же историю как и я. — Илья, ты не исправим! И в комнате раздался громкий смех.