Снотворного бы.

***

— Доброе утро! — приветливо улыбаясь, поздоровался преподаватель со своими студентами, — напомните, вы у меня какой курс? — Доброе! Второй мы курс, — послышалось откуда-то из угла аудитории, — Виктор Робертович, пора бы запомнить уже, что у вас в среду нулевая пара стоит у второго курса! — Ну запамятовал уж, извините, — рассмеялся препод, скидывая груз со своих рук на столешницу, — что сегодня делать будем? — задал он, совсем не риторический, вопрос, надеясь услышать от студентов интересный ответ. — Давайте посадим кого-нибудь в центр аудитории, чтобы вслух читал! А читать он может, хм... «Василия Теркина» например, у меня как раз книжка с собой, — раздалось рядом с дверью. — Ну нет, это слишком, — ответил Цой, — вы же не в первом классе, и даже не в пятом! — тут он обернулся к входу, откуда услышал знакомый голос и вспыхнул. На пороге аудитории стоял парень. Молодой и красивый, в самом рассвете сил, с крепкими руками, подкаченными ногами и широкой спиной. Парень по имени Миша, который бесстыдно утащил молоденького преподавателя за пределы института и рассказал что-то не совсем внятное, но мысль была понятна: «Виктор Робертович, вы мне нравитесь» — и посмотрел своими голубыми глазами со светлыми длинными ресницами, влюбленно, перебарывая смущение, как воссьмиклассница на своего «идола» из десятого, одиннадцатого класса или даже с первого курса. Виктор Робертович Цой — молодой, даже слишком, преподаватель декоративно-прикладного искусства в институте. Он всегда был на одной волне со своими студентами, ведь был старше всего на несколько лет, чем и привлекал всеобщее внимание и любовь. Да и поблажки давал. На нулевых парах давал отдохнуть, доспать еще полтора часа или заняться своими делами, например, подготовкой к сессии или зачёту по какому-нибудь теоретическому предмету типа истории искусств. Его любимыми занятиями были резка по дереву, которой он с удовольствием обучал своих студентов если они просили, больше всему ему нравилось вырезать нэцкэ — фигурки, бравшие свое начало в Японии, у всех его друзей, близких, любимых студентов были такие; любил он и на гитаре поиграть да стихи посочинять, студенты, иногда слушая записанные на кассеты в домашних условиях песни и мелодии, удивлялись и возмущались, как у человека с таким удивительным голосом и волшебными руками не сложилось в музыке, Виктор на это только улыбался и смущённо перебирал свои черные, кудрявые волосы. И рисовать любил. Даже не рисовать, писать. Свои картины Цой именно писал. А Миша, Михаил, если быть точнее — обычный парнишка. Как я уже упоминала, крепко сложенный, коренастый, не очень высокий, но молодой, красивый, один из тех мачо-красавчиков, за которыми толпами бегали бы девчонки, если бы не пришла мода на патлатых рокеров, но Мише девчонки и не нужны были, он это понял, как только увидел своего преподавателя по декоративно-прикладному искусству в первый раз, увидел и понял, что пошел на творческую специальность однозначно не зря. По крайней мере, ему так казалось. А ещё ему казалось, что все это совершенно неправильно и противоестественно, ведь мама с папой с детсва настраивали его на красавицу-жену и крепкий брак по любви, с детьми, кошкой и совместной спальней. Но в родительские сердца сомнение закралось ещё в начале лета восемьдесят восьмого года, после выпускного, когда сын заявил, что учиться пойдет ни в технический, ни в медицинский и даже ни в гуманитарный, а в творческий. К людям с расширенными зрачками, белками желтоватого цвета, синяками под глазами и зомбированным выражением лица. А потом сомнение закралось и в Мишино сердце. Когда Михаил в первый раз увидел Цоя — сердце его застучало с бешеной скоростью, казалось, что оно выпрыгнет их груди, дышать стало тяжело, весь воздух из лёгких словно выбили сильным ударом, тело вмиг потяжелело, а ноги стали ватными. Он поспешил сесть за парту и проводить преподавателя, привлекательного, с грациозной походкой, красивой осанкой и невероятным чувством стиля своим внезапно влюбленным и восхищённым взглядом. «Он такой же, как во сне» — пронеслось у него в голове во время наблюдения за Виктором, сидящим за столом и что-то быстро пишущим. Но Мишино восхищенное наблюдение, к счастью или к сожалению, быстро прекрастилось. Виктор Робертович заметил пару глаз, внимательно следящую за ним с первой парты третьего ряда, но он ничего не сказал, наоборот, улыбнулся и поднялся со стула, подходя к студенту. – Ты бледный чего-то. Как себя чувствуешь? – спросил Цой, – может до медпункта добежишь? – он приложил ладонь к мишиному лбу, – ну, вроде температуры нет. Может давление? Внезапно для Виктора, да и для самого себя, Миша раскранелся и отпрянул от шершавой мазолистой ладони. Но скрыть восхищение в глазах ему не удалось, это заметил и преподаватель. – Ладно, я понял, что у тебя все хорошо, – он улыбнулся, – мне, наверное, не стоило так резко подходить и трогать тебя. Как тебя зовут? Не помню, чтобы ты был на самой первой моей паре. – Я Миша, – скромно пробурчал он, – а не было меня потому, что я болел с самого конца декабря. Сессию ели как закрыл. – Понятно, – улыбка не сползала с губ Цоя, таким уж он был человеком. Затем он прошёлся ладонью по мишиным волосам, взъерошивая короткие завитки (в знак дружбы наверное), – ну, приятно познакомиться! Надеюсь, что сработаемся без проблем! Вынырнув из нахлынувших воспоминаний, и Миша, и Виктор снова оказались в аудитории. Один за своим рабочим столом, другой в дверях и с книжкой в руках. Посмотрев друг на друга, они покрылись краской и отвернулись, чтобы не смотреть в глаза, атмосфера была слишком смущающая, да и людей вокруг слишком много. – Чего в дверях стоишь? – спросил Виктор и достал какие-то документы, – заходи, раз уж пришел. Миша прошелся ладошкой по волосам, но к парте все же направился. Сел, на зло преподавателю, прямо перед ним. За первую парту второго ряда. Убедившись, что кроме Михаила, сидящего за первой партой его никто не услышит, Цой сказал: «Останься у меня в аудитории после пары». И Миша остался, что ему ещё оставалось делать. Время медленно текло, но, через полтора часа ожидания, спасительный звонок все же прозвучал, освобождая всех студентов. Михаил делал вид, что собирал вещи. Медленно складывал в сумку учебник, большую общую тетрадь, пенал с парой перьевых ручек и чернилами для них, и, вскоре, дождался ухода абсолютно всех его сокурсников. Они остались наедине. Он и Виктор Робертович. Смущающая атмосфера только накалялась. Повисло молчание. Мертвое. Раздавался только гул из коридора, который пропускала прикрытая дверь. Спустя пару минут Виктор все же поднялся, размял затекшие мышцы и направился к двери, закрывая ее на ключ. – А теперь рассказывай. Оправдывайся, объясняйся, как хочешь вообще, – он скрестил руки на груди и направился обратно к студенту. – Виктор Робертович, вы же все поняли, – устало вздохнув, сказал парень, – я на первую пару опоздаю такими темпами. – Не пойдешь ты на первую пару, – твердо произнес Цой, уже встав напротив Миши, – я скажу твоему преподу, что ты мне помогал. Итак, у тебя есть полтора часа, чтобы рассказать мне все как есть, либо оправдаться, но только так, чтобы я поверил, – он надавил на плечо Михаила, чтобы он сел обратно и повторил это действие, усевшись на парту напротив. – Ну... – неуверенно начал Миша, решив не врать преподавателю, – я ж правду сказал. Нравитесь вы мне. Я не надеюсь, конечно, на взаимность. Даже не смотря на небольшую разницу в возрасте, мы все ещё преподаватель и студент, да и тем более, мы оба мужчины, но... – Замолчи, – сказал как отрезал Виктор Робертович и слез с парты, наклоняясь к Мише. – Так сами же сказали рассказывать... – обиженно проговорил Михаил, – не понимаю я вас. – Я порой сам себя не понимаю, не волнуйся, это нормально, – как ни в чем не бывало ответил преподаватель. Уж такой он был, большую часть времени спокойный, как удав, лишь иногда, когда его окончательно доведут, вспыльчивый, но отходчивый. Он сел за свой стол. Снова воцарилось молчание. Виктор что-то писал, а точнее, заполнял очередные документы, а Миша достал из рюкзака книгу, он понимал, что уйти у него уже не получится, а Вите нужно время на усвоение всей информации. Так что, решив не терять время зря, он углубился в чтение, медленно ведя глазами по строчкам. Так, буква за буквой, предложение за предложением, минута за минутой пара и прошла. В тишине. Лишь тихий шорох бумаги разрывал ее. Прозвенел еще один звонок. Миша поднялся со стула и направился к закрытой двери. За ним, как он и предполагал, поднялся Цой. Он вставил ключ в замочную скважину, провернул два раза, но перед тем, как выпустить студента из аудитории смущённо мазнул губами по щеке и тихо добавил: «Если хочешь, домой вместе пойдем. Нам, вроде, в одну сторону» – а затем, всё-таки, отошёл от двери и сел обратно за свой стол, где нашел футляр от очков, раскрыл его, достал, собственно, очки, скруглённые, без острых углов, и надел их. Миша проводил преподавателя взглядом, а затем ушел. Благо, нужная аудитория была в одном корпусе с аудиторией декоративно-прикладного искусства. Домой преподаватель и студент пошли, и правда, вместе. Неловкое молчание пока что сохранялось, парни не знали, о чем им говорить, но было уже проще. Они взялись под руки (за локти), как парочка старых супругов, и направились в сторону, где находились их дома. Все указывало на то, что что-то у них да выйдет. Но не всему суждено длиться вечно. Отношения у мужчин только начали завязываться, они потихоньку переставали смущаться друг друга и начинали принимать свою, не совсем обычную, для среднестатистического советского человека сущность. Мечты разбились, как форфор о твердый кафель. Виктор погиб в автомобильной катастрофе. Это выбило из колеи абсолютно всех его студентов и руководство института, в котором он работал, а про близких людей и говорить не надо, уж кто, кто, а они потеряли не просто преподавателя или коллегу, они потеряли маленькую звёздочку, заряжающую всех позитивом и дарящую спокойствие и уверенность в завтрашнем дне. Миша – вообще отдельная тема. Вместе с Виктором, или «Витенькой», как Михаил его нежно называл, когда они были наедине, он потерял частичку самого себя. Он отдал Цою свое сердце и душу, а тот взял на сохранение. Но не сохранил. И самого себя он тоже не сохранил. Все началось с того, что Михаил взял академический отпуск, что, в целом-то, никого не удивило, ведь, наверное, всего его однокурсники знали о их теплых отношениях, да и руководство было в курсе, но их это особо не напрягало, взрослые же люди, разница в возрасте небольшая, сами разберутся. Вместе с академом в Мишиной жизни появились сигареты. Точно такие же, как у Вити при жизни, тяжёлые и горькие. Вся квартира ими пропахла, но у Михаила они вызывали только приятные воспоминания, например, о том, как они по пьяне целовались в этой же квартире. Чтобы побороть небольшое смущение, они пропустили пару стаканчиков, Миша пил портвейн, Виктор – коньяк. Он отлично помнил привкус алколя на губах, помнил запах табака, въевшийся во всю одежду Цоя, особенно в джинсовску и кожаную куртку. Жил Михаил от воспоминаний к воспоминаниям, раз за разом пропуская их через себя и вновь оказываясь в прошлом. Следом появился алкоголь: пиво, порвейн, коньяк, водка и прочие спиртосодержащие напитки. Чем больше спирта – тем лучше. Тем дольше Михаил находился вместе с Цоем. Тем дольше он мог ни о чем не думать. Последняя пришла она – королева-бессонница, с каждым днём всё больше утаскивающая все дальше и дальше в свои дебри. Вместо сна Миша начал работать. Много работать. Он стал писать. Строчка за строчкой, большие, сложные, распространенные предложения словно сами вырисовывались на бумаге. Но посыл их был один – сумашедшая любовь, одержимость. А затем появились рисунки. Сколько бы студент не пытался рисовать различные вещи, получался он, исключительно он. Конечно же, бессоные ночи разбавлялись изрядным количеством табака и спирта. Ночью смерть Мишу и настала. Отравился палёной водкой, так и не дописав свое последнее предложение.