Прощальная песнь нашего лета

— Поставь подпись вот здесь, -палец в белой перчатке пару раз постукивает по листу бумаги, уже заполненному и требующему лишь росписи, а также даты. Мужчина, слишком молодой ещё, заправил за ухо своё прядку волос, оглянулся лишь раз через плечо на приведённого Червелло и вновь занялся своими делами. Доставая с верхней полки, заваленной и гнущейся под тяжестью бумаг, пару пыльных папок. Пыль поднимается столбом, мужчина чихает раз и отворачивает узкое лицо. —Итак, вот в наш захолустный пансион и попала молоденькая овечка, -брюнет тихо усмехается, но даже губ его едва касается улыбка. Казалось бы, данный человек сохранял ответственную строгость даже когда шутил, когда позволял себе фамильярную простоту высказываний. — Я вовсе не… -Джессо начинает говорить, ставит свой чемодан на пороге, ровно так, чтобы тот не мешал проходу, а сам идёт к столу, да только речь его обрывают на полуслове. Мужчина поднимает одну руку, показывает свою ладонь, пальцами устремлённую вверх, обозначая жест «стоп». — Не нужно. Я заведующий общежитием, это моя обязанность знать жизнь студентов здесь, -мужчина падает в своё кресло, откидывается на его спинку и распахивает папку, что достал менее минуты назад, укладывает её на стол, со знанием дела переворачивая пожелтевшие листы, — Генкши. Зови так. Без фамилий и прочего, —махнув рукой, заведующий протягивает новичку свою ручку. И Бьякуран берёт её, крутит немного в руке, чтобы та лучше легка в пальцах и склоняется над столом, черкает собственную роспись в уголке листа, там, где и просили, не вчитываясь совершенно в содержимое. — Опрометчиво не читать документов, которые подписываешь. Ваши родители разве не предупреждали вас об осторожности в таких вещах? — взгляд зелёных глаз медленно скользит от чужой руки вверх к безучастному лицу белокурого. В мире мафии нельзя быть столь доверчивым, нельзя надеяться на чужую благосклонность и порядочность. Всё зависит лишь от тебя самого, и если ты невнимательный растяпа, то обществу остаётся лишь пожалеть тебя, перекрестившись, пожелать мягкой земли. Долго жить всё равно не придётся. — Мой отец умер. В тот год, как случилась отставка Амато. Мне было три года той весной. И мать тоже умерла. Не прожила года, как последовала за отцом. Стоит полагать они нашли то пресловутое счастье на небесах, мм.. -горький и грубый юмор. Защитная ли реакция или шутка над собственным положением. Да и какая, впрочем, была разница, когда прошло столько зим с той поры. Время учит нас свыкаться с ранами прошлого, привыкать к ним и идти дальше. В чём смысл вечно тосковать? Особенно, если уже и не вспомнить самому лиц давно умерших людей. — Тогда, позвольте узнать, а что вы тогда здесь делаете? -мелкая бровь, удивительной округлой формы поднимается вверх по ровному лбу мужчины, когда он принимает документ и сам ставит на том дату заселения. Двадцать пятое сентября четырнадцатого года. Поверх штампуется печать, и документ отправляется в аккуратный файл. — Оя-оя, а что же, в это место поступают учится лишь неугодные собственным отцам дети? Считайте, что я кому-то помешал и потому был отправлен в эту дыру? -губы тянутся в улыбке, а тон до приторного миролюбив, от него аж сводит скулы, пока внутри едва не трясёт от злости, от столь бестактного вопроса, заданного со святой наивностью во взгляде. Бьякуран старается держатся достойно, смотрит на заведующего перед собой сквозь лёгкий прищур глаз и добавляет, — Увы, вы совершенно не угадали. После смерти своего отца я единственный наследник нашей семьи. Больше никаких претендентов на место босса семьи Мельфоре нет. Отец успел завещать мне всё, что имел и семью передал в мои руки. Пансион же его последняя воля. Он сам учился здесь когда-то и посчитал это место лучшим для моего становления. Пусть, я едва мог знать его, но всё же он был хорошим лидером семьи. Дань уважения почившему отцу. Требование свыше. Простая сентиментальность. Желание стать лучше, пройдя обучение здесь. Всё ли сразу? Истинная причина пребывания наследника Мельфиоре здесь останется ясна лишь ему самому. Генкши же, принимая ответ, испытывал благоговейный трепет перед чужой решимостью идти так далеко. Вставая с насиженного места, мужчина берёт пару ключей, вкладывает их в руку альбиноса и кивает ему, головой указывая направление к двери. — Пройдёмте, покажу вашу комнату. Чемодан тяготил руку, та и без того уже ныла в плече, а кисть так и вовсе раскраснелась, вены вздулись, выпирая заметно сквозь тонкую кожу. Высокие ступени преодолевать было задачей не из лёгких, по пути Генкши шутил с каменным выражением лица, что это всё тренировка силы воли и мышц, но проходя уже третий этаж с тяжёлой сумкой, Джессо, натянуто улыбаясь и кивая в ответ, проклинал всё что мог. Один лишь лифт. Как сильно он упростил бы дело. Сразу ощущалась бы цивилизованность мира, пусть та и добавила бы своим присутствием гротескность атмосфере старинного здания общежития. Остановившись на очередном лестничном проёме, напротив винтажного трёхстворчатого окна, две боковые створки которого были выполненным мозаичным стеклом, создавая интересный рисунок: сплетенье лоз и цветов. Кидая взгляд вниз, можно было рассмотреть отлично учебный кампус, здание, очевидно, ещё более старинное чем общежития, выстроенные вокруг него. –Не стойте же истуканом, идёмте. Уже ваш этаж, -Генкши окрикивает Бьякурана, стоя уже наверху, упирая руки по своим бокам и ожидая, когда альбинос, переложив ручку чемодана в другую ладонь начнёт поднимается. –Та комната, где тебе предстоит жить. Должен сказать, ты окажешь нам услугу, если сживёшься с её обитателем. Это будет не легко, но, ты если что можешь обратится ко мне или к старосте этажа. Хибари Кёя. У него сейчас занятия идут, однако, вы, я думаю, познакомитесь весьма скоро. Хочешь того или нет. Последняя фраза звучит с тенью незримой угрозы и от неё неприятно бегут мурашки по спине. Бьякурану хочется сказать, что он вообще-то со всем справится и сам, но только язык, прилипнув к нёбу, от сухости во рту, ели ворочается и Джессо обходится скромным кивком. Сосед по комнате, староста этажа, даже заведующий, — что за странные типы. Хотелось бы верить, что из всего многообразия учеников и учителей найдётся хоть кто-то нормальный. Тот самый нормальный, который для всех остальных будет казаться маниакальным чудаком. Дверца комнаты, с номером сто на ней и кем-то нацарапанной латинской букве «с» у самых петель, открывается тихо и легко. Находясь на солнечной стороне здания, лучи света, проходящие сквозь настежь распахнутое окно, приветливо приглашают войти, манят наконец переступить порог и вдохнуть поглубже с облегчением на душе, наконец обретенного пристанища и конца долгой дороги сюда. –Наконец нашли тебе сожителя по комнате, принимай, -заведующий подталкивает в Джессо в спину, в том не было особой нужны, но жест этот был обязан как-то подбодрить новоприбывшего, наступившего прямо на порог, едва наткнувшись глазами на своего нового сожителя. — Это Бьякуран Джессо. Твой ровесник, вроде как. Молодой юноша, с волосами отращёнными ниже плеч, сидел на подоконнике распахнутого окна. В своих руках он держал плоский меч и точильный камень, которым монотонным, заученным движением вел по лезвию. Он не повернул головы, сидел слегка ссутулив спину и голову склонив вперёд, больше увлечённый мечом и его заточкой, чем тем, что кто-то посторонний зашёл в его комнату. Сквозь серебристые пряди волос сочился холодный свет осеннего солнца. И на лице, ещё не успевшем окончательно загрубеть, сохранившем юношески — женственные черты, отражались блики. Алые губы, очерченные правильные брови и тёмные, кажущиеся таковыми, глаза, обрамлённые густыми светлыми ресницами. Скуало, если только Бьякуран не ошибался, сидел у окна, неприступный в своей красоте. Рубашка была распахнута немного и оголяла шею, часть груди, стянутой эластичной бинтом, будто там некогда была рана, сейчас проходящая этап заживления. Брюки облепляли узкие бёдра и тонкие, длинные ноги. Похоже, он сам того ещё не осознавал, насколько чарующа была красота его тела. Никому не подчиняющегося, заставляющего оборачиваться, издавая тихий пьянящий аромат. Джессо только сделал вдох, и голова его пошла кругом. Он проморгался, немного прочистил горло и шагнул в саму комнату, уверенно двинувшись к свободной кровати, оставляемый Генкши, не видя, но ощущая лёгкую улыбку на его губах, когда тот уходил. Дверь закрывается. И комната полнится молчанием, тишину которого разрывает лишь лязг камня по острию меча, щелчок защёлок чемодана и шорох вещей. Это была возможность обдумать всё хорошенько, оглядеть нового соседа своего получше, благо тот, вроде, как и не возражал, может, даже не замечая чужого взгляда? Нет, всё он прекрасно ощущал, иначе не повернул бы меч так, чтобы на ребре его отражалось мутное очертание самого альбиноса. –Ты заебал пялится, -прогаркал хриплый, сухой, после долгого молчания голос. И меч, ещё секунду назад затачиваемый умелой рукой, оказался направлен на чужой любопытный нос.