Никогда раньше

В кабинете профессора математики окно нараспашку и не горит свет. Шерлок расселся на подоконнике и, откинувшись назад, наполовину свесившись на улицу, лениво пускает по ветру сигаретный дым. Таким и застаёт его вошедший Уильям. Гляди-ка, послушный какой: Мориарти строго-настрого запретил ему курить в помещении, вот тот и приноровился. Но всё-таки не ушёл, не убежал, дождался друга с последней лекции. Оказалось, даже проворная ищейка может посидеть часок-другой на привязи. Уильям был бы польщён, если бы не крайнее раздражение. И вовсе не Шерлок тому виной. Уильям закрывает за собой дверь и проходит к стулу, чтобы сесть, хотя хочется просто бессильно свалиться. Можно быть хоть десять раз гением психологии, вершить ею людские судьбы, но молодняк всё равно порой не понять. Студенты, вроде обычно внимательные, едва не сорвали пару, смеясь и перешёптываясь на галёрке. Последней каплей стал случайный бросок бумажки первым партам. У бумажки случился перелёт, и Уильям чудом увернулся, хоть и стоял спиной. Хотя почему «чудом»? Спасибо учителю Джеку за сноровку. — Ты злишься, да? — Шерлок швыряет бычок в окно и сам едва не летит за ним, успевая схватиться за оконную раму. Благо, первый этаж. Уильям вскидывает голову, чтобы одарить гостя образцовой улыбкой. Сдержанной, лакированной, не выражающей на самом деле ничего. Против Шерлока, конечно, не сработает — детектив видит Мориарти насквозь, — но Уильяму это оружие слишком привычно. Только сейчас улыбка эта смертельная, острая, как нож, потому что Шерлок продолжает: — Не поможет, ты определённо зол! Я такого облака яда даже во время своих опытов не видел, толку-то от твоих улыбок. Он спрыгивает с подоконника и опирается на письменный стол, наклоняясь к профессору. — Всё хорошо, — мягко уверяет Уильям. — Знаю, что врёшь. Я же вижу, тебе хочется кому-нибудь врезать. Можешь мне, я не обижусь, — Шерлок наклоняется совсем близко, всем своим наглым лицом прося кулака. Не дождётся. Только не он. Кто угодно, но не он. Мориарти не привык наказывать невиновных. Только вот виновного здесь не найти. Да, Уильям зол. Или лучше сказать, раздражён. Но взбесила его не сорванная лекция и даже не бумажка. После занятия профессор попросил сорванца-зачинщика остаться. Спросил, что же тому на месте сегодня не сиделось. Тот стушевался, долго чесал затылок и наконец выдал: — Вы нас простите, профессор, мы не со зла. У нас просто с ребятами, ну… Как вам объяснить? Вы ведь не поймёте, если не влюблялись… — Ясно. Весна, — резюмировал Уильям. Парнишка закивал. Уильям взял с него обещание не дать животным инстинктам затмить светлый юный разум и отпустил, оставшись наедине с внезапной обидой. «Я? Не влюблялся? Будто я, по их мнению, и не живой человек вовсе». Мысль больно колола, неожиданно лишив профессора привычного покоя. Самой горькой её частью была её истинность. Но неверным будет сказать «никогда». Правильнее будет «Никогда раньше». — Ну же, Лиам! Ударь: легче станет, — продолжает уговаривать Шерлок. Голос его звучит незлобиво и задорно, будто бы он один из тех гиперактивных юнцов из университетского кампуса, а не известный на всю страну сыщик. Ударить? Ну что за бессмысленное самопожертвование? Да и как поднять руку на того, кто сейчас напоминает большого очаровательного щенка? И тем не менее, в чём-то он прав. Рука Уильяма сама тянется к небрежно расстёгнутому вороту чужой рубашки. Резкий рывок. Губы Шерлока горькие от сигарет, а кожа его пахнет крепким табачным дурманом. Даже запаху цветущих роз и весеннему бризу не перебить его. И не надо. Никогда раньше, зато теперь — точно. Уильям, ослабив хватку, позволяет Холмсу отдышаться. Сам же чувствует, как злостное жжение в груди расплывается мягким теплом в облачках предзакатного сумрака. Уильям больше не зол, и сейчас, пожалуй, мало что смогло бы вновь рассердить его. А за окном звенит молодой вечер, приносит с кампуса благоухание ранних цветов вперемежку с голосами юношей и птиц. — Что это ты вдруг? — спрашивает Шерлок с хитрой ухмылкой. — А у меня весна, — отвечает Уильям и ворует у него сигарету.