«Обоняние ведьмака нельзя недооценивать. Обладая острым, как у ищейки, нюхом, ведьмаки могут учуять свою добычу за много миль, часто следуя по следам, которым уже несколько дней, даже после сильного дождя. Они способны учуять, как давно запах был оставлен, и могут определить отдельные ингредиенты, из которых состоят искусственные ароматы. Это ставит их навыки обоняния на первое место среди многих, если не всех, зверей. Охотничьи собаки лорда не могут сравниться с ведьмаком, взявшим след, поэтому, если перед кем-то стоит выбор, лучше заплатить ведьмаку за выслеживание монстра или своенравной дочери, чем отпугивать лис», — Мастер Белгравиус, «Монстры и те, кто на них охотятся: Путеводитель по зверю, известному как Ведьмак», Глава II, стр. 47
— Я не одна из ваших гончих. Голос Геральта звучит тихо и резко в утреннем тумане. Лорд — какой-то там герцог Альфред, если здесь вообще существовали герцоги, а Лютик почти уверен, что нет, потому что они в Велене, и ни один достойный военачальник здесь не назовет себя герцогом, — усмехается и дергает поводья своего скакуна, поворачивая его вбок, чтобы лучше видеть своими темными глазами-бусинками. — Я не думаю, что у вас есть выбор, чтобы отказываться, — говорит он. Звеня пластинчатыми доспехами, он указывает на отряд из дюжины всадников позади себя, еще столько же выстроилось позади них, алебарды зависли в руках, а эдикты на их концах гудят на ветру. Два неровных ряда из черных и синих доспехов - слишком много для ведьмака и барда, чтобы надеяться избавиться от них хоть каким-то способом. Кажется, Геральт это понимает. Лютик наблюдает, как он явно сдерживается, чтобы не закатить глаза, затем протягивает ладонь, и кожаная перчатка скрипит, когда его пальцы разгибаются. — Половину вперед, — рычит Геральт. — Как красноречиво было сказано, дорогой, — бормочет Лютик себе под нос. Геральт бросает в его сторону взгляд, который Лютик встречает с улыбкой. Герцог, кажется, соглашается. Быстрым взмахом руки пехотинец достает кошелек с монетами. Он слишком легкий для того, о чём просит этот Альфред. Геральт без возражений берет его и засовывает в одну из седельных сумок Плотвы, пряча поглубже, прежде, чем его можно было выхватить обратно, передумав. Лютик продолжает улыбаться. О, что за утро! Было спокойно и тихо, пока грохот копыт не заставил Геральта насторожиться еще за много миль до того, как Лютик сообразил притвориться, будто слышит то же, что и ведьмак. Из-за тумана, оставшегося после вчерашнего дождя, лес казался сказочным, а не кишащим неизвестными и известными опасностями. И хотя Лютик обычно скрашивал их утро болтовней, когда они отходили от места очередного привала, это неземное осязаемое серое наваждение, буквально звенящее в воздухе, заставило его замолчать. Было хорошо. Геральт оценил это по-своему, без слов, но иногда бросая взгляды, слегка дергая уголком губ, что казалось скорее намёком на веселье, чем на насмешку. Лютик обиделся бы, если бы не то, насколько умиротворяюще действовала на его Ведьмака такая тишина. Кроме того, улыбка была приятной. Геральт редко улыбался. А если требовалось всего лишь заткнуться и наслаждаться утром, чтобы увидеть её, то так тому и быть. Эти джентльмены, однако, похоже, не разделяли подобных чувств. Герцог Альфред снова поворачивает лошадь, глядя на них обоих сверху вниз с чем-то большим, чем обычное пренебрежение. Мурашки на коже Лютика практически стихли после того, как он перестал смотреть на барда. Но тут же хлынули с новой силой, когда этот взгляд направили в упор на Геральта, а насмешка и высокомерие прорезали изрытое ямками лицо. Он был из тех людей, кто, хоть и нуждался в помощи, очевидно, считал недопустимым просить её у ведьмака. И дело было далеко не в деньгах. — Будешь делать так, как я скажу, — рявкает герцог. — Я не позволю тебе бродить как псине, спущенной с поводка. Мы найдем ее, и ты получишь свою монету, но на моих условиях. — Я не могу искать кого-то, кто, скорее всего, убежал сам, со свитой лошадей, преследующих меня, — чеканит Геральт. Его лицо спокойно под всеми этими яростными взглядами, что уже стали обыденностью. Альфред же не выглядит обеспокоенным или оскорбленным, он непринужденно пожимает плечами. — Тогда мне не составит труда просто зарезать тебя, — легко говорит он. — Думаешь, сможешь защитить своего барда и себя от тридцати лезвий, приставленных к твоему горлу? Угроза висит в воздухе тяжелее тумана. Лютик благоразумно держит рот на замке, но не под влиянием брошенных слов, а из-за того, что пальцы Геральта сжимают сзади его камзол в попытке удержать. "Остынь", - будто бы он говорит этим жестом. Геральт терпел оскорбления и похуже от более острых на язык людей, но это не значит, что он вечно должен мириться с этим. Лютик сглатывает ком в горле, слегка кивая, и хватка на его одежде ослабевает. — Хорошо, — говорит Геральт. — Как она выглядит? Когда ушла? Было ли на ней что-то особенное, такое, что можно легко заметить в толпе? Его ровный, тихий тон не терпит возражений по поводу того, уместны ли эти детали или нет. Лютик видел, как Геральт делал это, столько раз, чтобы понять, что произносится все почти автоматически. Как только сделка заключается, переключатель щелкает внутри Ведьмака, совершенный механизм, наконец, приводится в действие. Между охотами долгие недели могут уйти на дорогу, ремонт и пополнение запасов того, что было использовано или потеряно на предыдущей охоте. Тем не менее великое колесо Пути катится, монотонной неотвратимостью двигаясь вперед. Геральт лишь облегчает этот путь острыми вопросами, которые помогут ему получить нужное, и идет дальше. Судьба, для которой он был создан, расстилается у него под ногами. Лютику нравится наблюдать за происходящим. Поэзия Пути неоспорима, но Альфред, кажется, не замечает этой красоты. — Кто здесь решит шастать, кроме разбойников и бродяг? Среди подобной вам грязи трудно не заметить такую прекрасную девушку, как Лилианна, — здесь нет ничего, кроме крестьянских деревень и ебаных коз. Рот Геральта скривился — первый настоящий признак раздражения за все утро. Затем его взгляд медленно заскользил от потной макушки герцога к его талии, где виднеется клочок тонкого зеленого шелка, аккуратно сложенный за синий пояс. — Это, — говорит Геральт. — Я могу найти ее с помощью этого. Лютик видит, как герцог спокойно отдает ткань и его улыбка становится вызывающей, как будто он в предвкушении чего-то восхитительного, о чем мечтал долгое время. Видит, как эта улыбка превращается в зубастый оскал, когда Геральт берет зеленый шелк и подносит его к лицу, шумно втягивает воздух. Охота начинается прежде, чем кто-либо из них успевает сделать хотя бы шаг. — Сюда, — говорит Геральт. Шелк вырывают у него, аккуратно заправляют обратно за пояс, но скользкая улыбка Альфреда не покидает Геральта. Либо Ведьмак не замечает — что просто невозможно, — либо он так же на взводе, как и Лютик, и предпочитает не показывать этого. Лютик готов поспорить на свою лютню, что это второй вариант. — Следуйте за мной, но если я забреду вглубь леса, то держитесь подальше. Если она прячется, не хочу, чтобы твои люди спугнули ее. — Буду делать так, как сам решу, — говорит Альфред. Геральт недовольно выдыхает через нос и отворачивается к Плотве, скрывая гримасу, искажающую губы и брови. — Это как разговаривать с кирпичной стеной, а у меня есть некоторый опыт подобного общения, Геральт, — бормочет Лютик. Геральт бросает на него безжалостный взгляд и указывает на Плотву, кладя руку ей на бок, чтобы удержать на месте. Лютик осторожно поднимает бровь, чувствуя, как на его лице появляется улыбка. — Вверх, — раздраженно говорит Геральт. — За что, Геральт? — возмущенно шепчет Лютик, — если бы я знал, что, чтобы скакать на прекрасной, терпеливой, чудесной Плотве, нужна всего лишь банда вооруженных солдат, я бы… — Лютик. — Да-да, ты большой сварливый олух, — вздыхает Лютик. Он ставит ногу в стремя и поворачивается, перебрасывая другую через седло и слегка приседая, чтобы не спугнуть Плотву. Она разворачивает к нему уши, глубоко вздыхая, когда он ерзает и пытается устроиться поудобнее в седле, предназначенном для кого-то на несколько дюймов выше него. Геральт перекидывает поводья через голову Плотвы и отдает их Лютику, накрывая его руку своей перед тем, как отступить. Лютик заглядывает в бездонное золото и видит там опасение, сомнение и тревогу из-за того, что за ним следует столько вооруженных людей. Он слышит шорох доспехов и лошадей, бормотание голосов, когда Альфред кричит своей страже, чтобы те готовились, но сквозь все это он улавливает, как Геральт глубоко дышит, глядя на него взглядом, который Лютик до этого видел всего несколько раз. — Если ситуация ухудшится... — начинает Геральт и останавливается. Желваки на его челюсти дергаются, и он морщится. Хватка на руке Лютика становится крепче, его кожаная перчатка скрипит, но тепло тела просачивается даже сквозь нее. — Если все пойдет плохо, ты пришпоришь Плотву и убежишь. Лютик не смог бы спорить, даже если бы захотел. За их спинами тридцать мечей, и, вероятно, еще больше там, откуда пришел этот военачальник. Их шансы против них невелики, и хотя ведьмаку суждено умереть в бою, Лютик действительно не хотел бы, чтобы сегодня ему вспороли живот, большое спасибо. Даже несмотря на то, что мысль оставить Геральта здесь умирать причиняет больше боли, чем любая смертельная рана. Несмотря на то, что он кивает и говорит: «Да, я убегу», - его желудок скручивается болезненными узлами. Геральт отпускает руку, и их зрительный контакт разрывается только тогда, когда он обходит Плотву спереди, начиная медленный марш, сопровождаемый перестукиванием копыт и доспехов по сырой земле позади него. — Ненавижу, когда они так с тобой обращаются, — тихо говорит Лютик. Он знает, что Геральт слышит его сквозь грохот металла и топот вышагивающих животных. — Как с дворняжкой. Тыкают, как собаку носом в грязь. Геральт качает головой. Он знает. Они путешествовали вместе достаточно долго, так что гнев Лютика для него не нов, как и этот спор. Ведьмак уводит их дальше, через каменные мосты и перекрестки, изрытые колесами телег. Они далеко от главной мощеной дороги, связывающей Новиград с восточными торговыми путями, но это все еще широкая дорога, вытоптанная в утрамбованной земле. Колеи от повозок делят ее на две части, и Геральт ведет их по левой стороне несколько миль, осторожно, чтобы не уйти слишком далеко, нюхая воздух, будто хорошо обученный охотничий пес, как и требовал герцог Альфред. На смену туманному утру приходит жаркий день с пухлыми темными грозовыми тучами, обещающими разразиться позже дождем. Геральт внезапно тормозит на повороте дороги и подходит вплотную к линии деревьев, окаймляющих каменную полустену вдоль пути, отделяющую цивилизацию от остального мира. Лютик останавливает Плотву, и с криками и грохотом, которые затянулись дольше необходимого, то же самое делает и свита позади него. Тот самый человек, что дал Геральту золото с шелкового пояса, выходит из строя и доблестно пытается втиснуться в личное пространство Геральта, но Ведьмак, в своем обыденном стиле, просто стоит там, не впечатленный провокацией. — В чем проблема? — кричит Альфред, когда его охранник уже несколько, по ощущению, бесконечных мгновений не может заставить сделать Геральта хоть что-нибудь. Лютику приходится изо всех сил стараться не засмеяться с вида краснеющего лица мужчины, а Геральт продолжает его игнорировать. — Я обойдусь без твоего телохранителя под носом, — почти лениво говорит Геральт. — Все перебивает запах того, что он ел на завтрак два дня назад. Мужчина оглядывается в их сторону, и после лязга металла, что, как бард может только предположить, было пренебрежительным взмахом герцога, отступает на несколько футов от Ведьмака. Геральт приподнимает бровь, потом смотрит на Лютика. Тот соскальзывает с седла Плотвы и приближается к нему, стараясь не двигаться слишком резко, чтобы не спугнуть их вооруженных наблюдателей. Альфред выкрикивает еще один вопрос, но Геральт игнорирует его, как и Лютик. — Это селки, — совсем тихо говорит Геральт. — Шелк на его кушаке — это ее кожа. У Лютика отвисает челюсть. — Итак, девушка. Так она существует? Он не вел нас в глушь, чтобы зарезать обоих в каком-нибудь болоте? — Я взял ее след, — подтверждает Геральт, — но селки не опасны. А вот он - да. Если у него ее кожа, значит, она в ловушке. — Но она все равно сбежала. Как? Взгляд Геральта метнулся сначала к стоявшему рядом стражнику, потом к небольшой армии, которая обеспокоенно зашумела у них за спиной. Альфред снова что-то говорит, его тон становится все более злым, и Лютик заметно вздрагивает. — Хватай Плотву и беги, — говорит он. — Как только я начну, ты вскакиваешь в седло и больше не оглядываешься. Но Лютик не согласен. — Геральт. Я не уйду. Как ты меня потом найдешь? Мы даже не сможем договориться о месте встречи, они найдут меня, даже если ты выживешь… Рука Геральта ложится на его плечо. Стук сердца Лютика гремит в ушах, как боевые барабаны, но тяжелое тепло Геральта, просачивающееся сквозь ткань, немного успокаивает. Он кивает, не в силах оторвать взгляд от расплавленного золота, пока Геральт не делает шаг назад, резко разворачиваясь, его движения легки, но тело напряжено, готовое к бою. На несколько мгновений повисает тишина, как всегда происходит перед подобными вещами. Лютик видел достаточно раз Геральта за охотой, чтобы уже знать тишину, которая предшествует хаосу, зарождению бури; тишину, которая просачивается так глубоко в тело, что кости трещат под ее давлением. Как бы это ни сковывало, она заряжает азартом, придает сил — столь многое может произойти до того, как вы вытащите клинок или выстрелите из арбалета. Мир зависает в ожидании, затаив дыхание, сдерживает течение судьбы достаточно долго, чтобы утолить собственное предвкушение кровавой бани. У Лютика есть несколько драгоценных мгновений, чтобы перевести дух и вспомнить, что ему еще предстоит добраться до Плотвы. Если он будет действовать уверенно, она с меньшей вероятностью сбросит новоиспеченного наездника, ведь лошадь не привыкла к нему и вряд ли согласится оставить Геральта позади. Она же спокойно переживала даже ближние бои на мечах, поэтому, пока Лютик уворачивается от случайных болтов и лезвий, он уверен, что сможет добраться до нее раньше, чем остановится его хрупкое сердце. Но потом, как и все безмятежные мгновения перед бурей, пауза неотвратимо заканчивается. Лютик слышит визг клинка Геральта, вылетающего из ножен, за которым следует ответный взмах меча герцога Альфреда, и вместе с ним он начинает действовать. Геральт замахивается, чтобы сцепиться в бою с ближайшим солдатом, в то время как Лютик подтягивается к Плотве, криком подстегивая ее прежде, чем он успевает правильно сесть. Арбалетный болт со свистом вонзается в грязь возле ее передних копыт, но лошадь даже не вздрагивает, не начинает ржать или брыкаться — просто в одно мгновение срывается с места. Лютик даже не успевает оглянуться, чтобы мельком увидеть Геральта, ныряющего в бойню, а она уже уносит его за ближайший поворот под грохот копыт, взметающих комья грязи. Кажется, он слышит, как несколько всадников преследуют их, но Плотва - умная лошадь. Не дожидаясь, пока Лютик примет решение (а как у него бы это получилось, когда все происходит так быстро? Куда идти? Как далеко бежать? Геральт даже не был во всеоружии: ни второго меча, ни нормального набора зелий, без кинжала и плаща — как ему выжить?), она сворачивает вправо, с дороги в кусты, исчезая в чаще, как будто это был ее родной дом. Звуки боя и погони быстро заглушаются поглотившим их густым лесом, и мысли Лютика быстро переключаются на то, чтобы бежать, бежать, бежать. Ветки хлещут его по щекам, и он не раз думал, что Плотва споткнется или подвернет лодыжку на крутом спуске по руслу ручья, или зацепится за пень, но она пробирается сквозь заросли с легкостью, порожденной необходимостью. Лошадь бежит до тех пор, пока ее шерсть не лоснится от пота, а ее дыхание не срывается на тяжелые судорожные хрипы, и даже так она продолжает бежать. Лютик не просит ее остановиться, пока не убеждается, что они скачут уже несколько часов — солнце озаряет мир оранжевым, достигая горизонта, а лес вокруг них редеет, превращаясь в редкие сельскохозяйственные угодья. Рядом с людьми, значит, рядом с безопасностью. Когда он соскальзывает с Плотвы, то чуть не падает, потому что ноги превращаются в желе. Тело с трудом держится вертикально только благодаря адреналину, когда он пытается расстегнуть упряжь Плотвы, ее грудь вздымается, как мехи, а тело нервно подрагивает, хвост мотается из стороны в сторону, голова раскачивается взад-вперед. Она не бьет копытами о землю, не лягается, не пытается укусить, пока он стаскивает с нее уздечку трясущимися пальцами. Она ласкается, когда он ведет ее к тонкой реке, разрезающей землю надвое, бурлящей и тихо журчащей, как будто вечерняя тишина заставила замолчать даже саму природу. Лютик не делает ничего, только укладывает снасти Плотвы у толстого ствола дерева на берегу реки и стягивает свой испорченный камзол, что до этого был в идеальном состоянии. Костер был бы плохой идеей (не говоря уже о том, что он слишком шокирован, чтобы найти силы для его разведения), и Плотва, кажется, не может двигаться больше, чем того требует минимальная необходимость. Он с изумлением наблюдает, как, напившись из реки, она медленно опускается в траву рядом с ним, подобрав под себя свои длинные ноги, после чего тяжело и глубоко вздыхает. Ее усталость, наконец, распространяется и на него. Небо темнеет, и только тогда Лютик позволяет себе осознать произошедшее. Он один, но не так, как во все предыдущие разы, когда они с Геральтом расходились. Не по своей воле, как обычно, когда ведьмак должен вернуться в Каэр Морхен на зиму или Лютику необходимо окунуться в цивилизацию после нескольких месяцев сна под звездами. Он один, потому что вынужден, потому что не может защитить себя, как Геральт, и обжигающая мысль, что он оставил ведьмака одного умирать от мечей людей, наконец поражает его и почти заставляет согнуться от приступа тошноты. Ведьмак должен был погибнуть от руки монстров. Таков Путь, их судьба, их печальная, жестокая участь после долгой, измученной жизни. Люди презирают их, но продолжают платить, и ведьмаки за свою помощь в конце концов обретают смерть от зубов и когтей, трагичный финал. Честь приносится в жертву, и Лютик только что передал ее Геральту на унылой деревянной тарелке, непригодной даже для самого скудного подношения богам. Именно тогда он случайно замечает серебряный меч Геральта среди их вещей. Он не обратил на него внимания, когда снимал с Плотвы сумки. Все, о чем он может сейчас думать, это то, что он острый и увесистый, так что его стоит держать где-нибудь под рукой. Четырехголовый волк на рукояти выглядывает из-под большого кожаного чехла, в который он завернут, и выглядит неправильно одиноким без своего стального близнеца, обычно составлявшему ему компанию. Лютик вытаскивает его, прижимая к себе, ремешок изношенный и такой знакомый на ощупь - как у его лютни, когда он пропускает его между пальцами, чтобы перекинуть через плечо. Он падает на Плотву, не в силах сдержать судорожный выдох, вырывающийся из его груди. Плотва ржет, уткнувшись своим мягким бархатистым носом в его щеку, ее усы щекочут царапины и ссадины, оставленные ветвями и иголками деревьев, от которых он не удосужился спрятаться во время побега. От нее воняет потом, грязью и лошадью, но еще пахнет домом, и именно это, наконец, заставляет забыться барда беспокойным сном, пока меч Геральта крепко прижат к его боку.***
Лютика будит хруст ветки, и, несмотря на то, что сон еще не отпустил его сознание, он вскакивает, вытряхивает серебряный меч из ножен и твердо указывает им в том направлении, где, как ему казалось, слышал незваного гостя. Еще темно, в сумерках почти ничего не видно, кроме свечения меча в его руке, которое, кажется, исходит от рун, аккуратно вырезанных на широкой стороне лезвия. Плотва фыркает и стоит позади него, всем своим видом излучая невозмутимость, и Лютик уже готов развернуться и сделать ей выговор за пренебрежение осторожностью, но потом замечает знакомый зелено-красный отблеск в темноте перед собой. Кошачьи глаза. Глаза хищника. Глаза, которые он узнает где угодно, даже сквозь сон. — Геральт, — хрипит он. Лютик роняет меч и, не задумываясь, бежит к ведьмаку, забывая смотреть под ноги. К счастью, ничего не стоит у него на пути, и через четыре быстрых шага он врезается в стену из доспехов и мускулов, обнимает Геральта за плечи и просто старается дышать. — Ты пахнешь смертью, — слышит он собственный голос, резкий и истеричный. — Как... Как смерть и… — Судьба? — Геральт заканчивает за него, забавляясь. — Ты уже говорил это. Давным-давно. Ну да, было такое. Много лет назад, тогда это просто была попытка флиртовать с мужчиной, с которым раньше так точно не флиртовали. Но теперь он имеет в виду именно то, что говорит, потому что готов поклясться всем богам на сладких, мягких небесах, что... — Геральт, ты воняешь. — Ты и сам не то чтобы благоухаешь. — Эй, это чьи-то внутренности? Ты должен был предупредить меня! Ты, неуклюжий идиот! О, сладкие сиськи Мелитэле, дорогой, ты устроил себе ванну из их крови и кишок, прежде чем прийти сюда? Или попросил всех вспороть себе брюхо и водопадом вывалить на тебя внутренние органы? Только после этого ты мог отправиться на поиски своего храброго, прославленного компаньона? — Прославленный? Лютик, ты бард. — Я - маэстро Лютик, и ради богов, Геральт, пожалуйста, зажги огонь или что-нибудь в этом роде, чтобы я мог столкнуть тебя в реку и пригрозить телесными наказаниями, если ты хотя бы подумаешь о том, чтобы выйти, пока не отскребешь все это. — Лютик, — вздыхает Геральт. Но его голос теплый, скрипучий и нежный, он не должен быть таким. Лютик замолкает, его привычный образ трещит и рвется под натиском страха. Он чуть не умер. Столкнулся с тридцатью вооруженными солдатами, а Лютик бросил его, он мог умереть… — Лютик. Лютик вздрагивает. Геральт близко, ближе, чем когда-либо за столь долгое время. Его лицо прижимается к волосам Лютика, его нос скользит по макушке, его грудь вздымается во время глубокого вдоха под дрожащими руками Лютика. Броня скрипит, а дыхание вырывается со свистящим звуком, совсем чуть-чуть, то ли от боли, то ли от того, что он спешил за Лютиком. Пальцы ведьмака дрожат, когда они скользят по спине и плечам барда, по его ребрам и обводят локти, проверяя на наличие травм. Наконец, после нескольких секунд обследования, они ложатся на его плечи, сжимая, но не слишком сильно. Геральт просто стоит, глубоко дыша. Наверное, следовало бы насторожиться, но в этот момент Лютик чувствует только то, как успокаивается его собственное сердце. Геральт здесь, он в безопасности, он жив. Убил тридцать человек из-за существа, которое, вероятно, так и не поблагодарило его, и никогда раньше бард не был так сильно рад нечеловеческой выносливости ведьмака. — Соты, — вдруг рокочет Геральт. Лютик открывает глаза и моргает. Он даже не заметил, в какой момент закрыл их, хотя такой темной ночью особой разницы и не было. Между ними какие-то два дюйма, а он едва может разглядеть очертания плеч перед собой, но продолжает держать глаза открытыми, чувствуя себя в безопасности рядом с Геральтом, который способен видеть даже в такой темноте. — Извини? — спрашивает Лютик. Когда ему не отвечают сразу, фыркает, начиная говорить тем тоном, который, как он знает, наверняка заставит собеседника продолжить. — Ну серьезно, Геральт, тебя в ведьмачей школе вообще научили разговаривать или ты всю жизнь вынужден мычать, как глухонемой? Геральт делает глубокий вдох и словно успокаивается: — Соты. И ромашка. И Плотва. Вот как ты пахнешь. — Ой,— а потом осознание ударяет по голове, словно он попал под копыта лошадей, тащивших за собой груженную телегу.— Ой. Геральт фыркает и отступает, но только для того, чтобы потащить Лютика обратно к его маленькому беспорядочному лагерю. Ведьмак подталкивает Лютика к седлу Плотвы, аккуратно давя на плечи, затем приступает к работе, рыская в темноте в поисках дров и раскладывая их спальные мешки, как будто это не он только что выследил Лютика за многие мили только по запаху. Огонь вспыхивает от неуловимого поворота запястья ведьмака, озаряя пространство вокруг. Геральт тоже попадает под его неровный свет, и Лютик не может сдержать вздох, когда, наконец, видит своего спутника после почти дня разлуки. Он весь в крови, запекшейся на доспехах и не до конца стертой с лица. Его волосы собраны в небрежную косу, обнажившую шею, в попытке убрать их подальше от глаз, поскольку он, вероятно, не останавливаясь пробежал все это расстояние от места сражения. Его сапоги испачканы грязью, а на коже доспехов есть несколько новых ровных порезов, оставленных мечами. Лютик только хочет открыть рот, но Геральт качает головой. — Не всех убил, — тихо говорит он. — Не пришлось. — Думаю, это первый раз, когда мне не пришлось выжимать из тебя подробности, как прислуга воду из белья, — говорит Лютик со слабым смешком. — Ударился головой или что-то в этом роде? Взгляд желтых глаз Геральта больше не излучает тепло. Он начинает расшнуровывать свои доспехи, дергая задеревеневшие от засохшей крови завязки, и какое-то время тишину нарушает только поскрипывание кожи, пока Лютик собирается с силами. — Тогда сколько? — он едва дышит. — Пять. После этого они отступили. Лютик фыркает: — Не думаю, что смерть пяти человек стала серьезным ударом для нашего дорогого герцога Альфреда. Значит, было что-то еще? — Альфред был одним из пяти. Ухмылка Геральта легкая, еле различимая, едва кривит губы и надламывает бровь. Но она есть, демонстрирующая самодовольство, какого никогда не было. Он весь в красно-коричневой крови и подрагивает с ног до головы от усталости, но впервые с тех пор, как они знакомы, горд собой, и это заставляет Лютика улыбнуться. — А селки? Ухмылка Геральта немного блекнет, но не исчезает. — Вернул ей кожу. Она не ушла далеко от дороги. Ровно настолько, чтобы сопротивляться притяжению. Лютик хмыкает: — Я так полагаю, нам за это не заплатят, верно? Ведьмак морщится. С его брони сыпется клубами красная пыль, присохшая корка отслаивается, падая на землю. Лютик чувствует этот запах: кровь, пот, грязь, трава — и с запозданием понимает, насколько острее его чувствует Геральт. Он вскакивает и хватает маленький горшочек, в котором они готовят, пробирается к расположенному рядом берегу реки. Бард окунает его в воду и осторожно несет обратно, ставя в папоротник рядом с бедром Геральта, прежде чем порыться в седельных сумках в поисках тряпок, отложенных специально для подобного случая. Геральт, на удивление, не сопротивляется, когда тот подносит к лицу смоченную холодную ткань. Он просто моргает, его зрачки превращаются в заостренные овалы в теплом отблеске огня, безмятежно и без упреков. Лютик вытирает грязь с лица, волос, срывая кожаную ленту, удерживающую косу на затылке, и стряхивая кровь с длинных белых прядей. Геральт терпит и никак не комментирует, даже когда Лютик удовлетворяется итогом своей работы и переходит к протиранию доспехов. Когда он заканчивает, выражение лица Геральта уже не кажется напряженным. Ведьмак больше не держит рот приоткрытым, словно в попытке не дышать через нос, а руки не трясутся от усилий расслабиться. Ему удается самостоятельно снять кожаную куртку и сапоги, оставив толстую хлопковую рубашку и брюки. Пальцы его ног впиваются в землю, и только тогда Лютик замечает волдыри на ступнях. Геральт перехватывает его взгляд, как всегда почувствовав, что кто-то наблюдает за ним. Но Лютика этим не запугать, ни сейчас, ни когда-либо еще. Он ждет, замолкает от осознания всего, что случилось и куда их это привело, не в силах выудить из головы хоть какие-то слова, песни или истории из-за тяжести потери самого ценного, что чуть не настигла его так внезапно. — Спасибо, — тихо бормочет Геральт. Смысл сказанного пугает Лютика больше, чем звук неожиданно раздавшегося голоса, и ведьмак кривится. — Не смотри так удивленно, бард. — Наверное, ты впервые поблагодарил меня с тех пор, как мы познакомились, — говорит Лютик. Он кладет руку на колотящееся сердце, выдавливая сдержанную улыбку, несмотря на то, каким теплом и тяжестью эта благодарность разливается под его ребрами. — Всегда к Вашим услугам, Господин Ведьмак. Геральт усмехается, что-то мычит, затем вытягивается на своем спальном мешке, явно с усилием заставляя тело расслабиться. Плотва фыркает на него, пока бродит вокруг костра, в знак приветствия. Он гладит ее по носу, а затем лошадь отступает, чтобы дальше щипать траву, и тихие взмахи ее хвоста какое-то время аккомпанируют потрескивающему огню. Геральт закрывает глаза, и Лютик наконец-то чувствует, что может выдохнуть. Он облокачивается на седло позади и берет лютню, тихо перебирая струны и легко сочиняя несложную мелодию. Игра успокаивает его, и когда он видит, как Геральт наконец вздыхает и расслабляет конечности, Лютик гордится тем, что это успокаивает и ведьмака.***
К следующей неделе они уже на рынке в большом городе, и Лютик решает воплотить одну свою идею, уверенный, что Геральт благодушно последует за ним сквозь свирепо зыркающую и расступающуюся толпу людей, что вечно плюются оскорблениями. Лютик надеется, что ведьмак не будет обращать внимание на них, а полностью сосредоточится на своем спутнике. Геральт морщится от первого аромата, который Лютик взял попробовать, и отворачивается сделать глоток свежего воздуха, как будто пытается очистить свои носовые пазухи. Бард напевает и откладывает бутылек в сторону, затем улыбается девушке за прилавком, очаровывая ее не произнеся ни слова. Геральт — теплая, внушительная скала за его спиной, молчаливо не желающая расставаться с защитой, которую обеспечивает Лютик. К сожалению ведьмака, это дает Лютику возможность использовать его в качестве подопытного кролика. Следующий аромат вызывает более сильное фырканье и на этот раз недовольный взгляд. Лютик тут же откладывает его в сторону и открывает третий бутылек, радуясь отсутствию вздоха за спиной или сморщенного носа. Он уже почти смеется, когда Геральт наклоняется и вдыхает чуть глубже. — Этот, — бормочет он и вытаскивает пузырек из соломенной корзины, протягивает его на ладони. Масло внутри — прозрачное, теплое золото, и когда Лютик откупоривает крышку, доносится сладкий аромат меда и ванили. Лютик довольно улыбается: — Разве не так ты нашел меня? Благодаря моим духам? Выражение лица Геральта меняется на мягкое бесстрастие, но его губы кривятся, что подтверждает его веселье. Он опускает подбородок в молчаливом кивке. «Тогда я возьму этот, пожалуйста», — говорит Лютик. Он выуживает нужную сумму и кладет в ожидающе протянутую ладонь девушки, которая выглядит все более и более напряженной, пока они там стоят. Лютик решает пощадить ее и уводит Геральта от прилавка, пробираясь между телами прохожих к крайней части рынка, где продаются вещи, ради которых на самом деле они сюда пришли. — Было приятно, — начинает тихо говорить Геральт за его спиной. Лютику приходится приложить все силы, чтобы разобрать слова, но они все равно теплом ложатся на его сердце. — Знать, что ты жив, только по запаху. Это облегчило... облегчило мое... — Я знаю, — так же тихо отвечает Лютик. Он никогда не станет заставлять Геральта признаваться в страхе. В подобном принуждении не было ни гордости, ни чести, особенно когда бард уже прочувствовал все сам. Достаточно того, что Геральт вообще был здесь, живой и невредимый. Достаточно того, что он последовал за Лютиком. — Тебе не обязательно это говорить. — Хм, — мычит Геральт. Позже, когда они сворачивают лагерь и отправляются в путь, Геральт делает глубокий вдох, пока Лютик откупоривает новое масло, как будто заново запоминает, как будто один лишь этот запах способен указать ему путь к дому.