Наблюдать за Ведьмаком

«Не так много известно или задокументировано о способности Ведьмака чувствовать удовольствие или боль. У них отсутствуют способности испытывать эмоции, поэтому предполагается, что Ведьмак не может получать удовлетворение от прикосновения женщины, не говоря уже о том, чтобы чувствовать боль. Именно эта способность — или ее отсутствие — делает Ведьмака смертоносным орудием убийств, и именно поэтому так важно тщательно документировать особенности Ведьмаков. Они ходят как мы, говорят как мы, а иногда и выглядят как мы, но Ведьмак — такой же зверь, как и все остальные, и к нему следует относиться с таким же осторожным уважением. Неизвестно, сколько Ведьмак может выдержать, прежде чем пасть, так что будьте осторожны и никогда не испытывайте удачу, если речь идет о ведьмачьей выносливости», — Мастер Белгравиус, «Монстры и те, кто на них охотятся: Путеводитель по зверю, известному как Ведьмак», Глава V, стр. 156

Зимовать без Геральта тяжело, но он делал это раньше, год за годом отпуская и отступая ради сохранения той дистанции, которую они негласно поддерживали. Их дружба важнее, постоянно напоминал себе Лютик. Быть среди тех немногих, кого Геральт называет другом, важнее, чем просить о большем. И все же это больно, а что делать поэту с его вырывающимся из груди сердцем, которое уносит на километры за облака? Он пишет и сочиняет, и хотя Лютик считает себя скромным бардом, не может не признать, что Оксенфурт уже очень давно не упивался таким драматичным горем, как в его произведениях. Той зимой он воспевает свою агонию перед людьми, городом, землей и звездами. Оксенфурт прекрасен в это время года, ведь расположен достаточно близко к морю, защищающему от сильного снега, но при этом достаточно далеко на севере, чтобы по утрам все еще можно было вдыхать чистый, свежий мороз, пока не выглянет дневное солнце и растопит снег. Эта красота — небольшое утешение, но тем не менее приятное, и он пытается впитать её, чтобы заполнить пустоту внутри себя, где должен находиться Геральт. Но за приходом зимы следует и её неминуемый уход. Дни становятся длиннее, солнце садится все позже и позже. Рыбаки начинают испытывать свою удачу на рифах, а торговцы снова украшают прилавки к утренним ярмаркам. Деревенские принимаются вспахивать поля, как только оттаивает земля и прекращаются проливные дожди, а вид из окна по утрам все чаще и чаще залит солнцем, а не пасмурной серостью. Постепенно весна укутывает город в свои объятия, вместе с этим возвращая возможность путешествовать. Лютик гонит от себя мысль идти дальше на север, даже если сердце рвется туда, и вместо этого поворачивает на юг, где погода уже чуть приятнее. Некоторые окраины Велена все еще довольно небезопасны, так как Нильфгаард постоянно пытается расширить свои территории на континенте, поэтому он держится близь крупных дорог, прикрываясь безопасностью, которую обеспечивают странствующие торговцы и реданские солдаты. Кроме того, Каэр Морхен, вероятно, все еще покрыт льдом, а шапки Голубых гор белеют в ярко сверкающем снегу. В Геральте нет столько нетерпеливости, чтобы рисковать Плотвой. При этом её предостаточно в Лютике, и оттого ему трудно продолжать путь в одиночку, несмотря ни на что. Однако его новые баллады становятся хитами в каждом городе, куда он приезжает, и деньги текут активнее, чем в публичных домах. Его кошелек стал тяжелее чем когда-либо, поэтому, как только появляется возможность, он берет хорошую комнату в дорогой таверне на границе Туссента, наслаждаясь более приятной погодой и предвкушением, витающим в воздухе с приближением ежегодного Турнира. Во время его второй ночи здесь в шумной толпе происходит нечто неожиданное. Дверь таверны распахивается, с треском ударяясь о стену, и в ней, пошатываясь, появляется промокшая насквозь фигура с торчащими из-за плеча двумя рукоятями мечей и зажатой в кулак головой королевской виверны. — Убил твоего дракона, — хрипит фигура, и если силуэта в дверях недостаточно, чтобы выдать его, Лютик узнает этот грубый голос где угодно. — Геральт! — и бард будто бы задыхается. Его лютня издает жалобный звон, когда пальцы сжимают гриф в середине игры. У него едва хватает сил, чтобы в спешке перекинуть инструмент через спину и не уронить на пол, а ещё чтобы пересечь толпу тел, собравшихся вокруг покачивающегося ведьмака. Тот факт, что его шатает, заставляет панику, бурлящую под кожей Лютика, вспыхнуть сильнее. Геральт непоколебим, как скала, пока не… — Геральт, — говорит Лютик уже тише, наконец пробираясь сквозь толпу и обнимая его поперёк туловища. Ведьмак хрипит, что-то вроде болезненного стона вырывается из него, бард чувствует тяжесть на своем плече, голова виверны падает на землю в лужу темной крови. Лютик доблестно пытается подавить сдавленный вздох, когда Геральт без предупреждения наваливается на него всем своим весом, и ему едва удаётся удержать его от удара об стену, удобнее перехватывая руку в броне. — Уступите дорогу, пожалуйста, — выдавливает Лютик. Он делает тяжёлый шаг вперед, и Геральт каким-то образом шагает следом, хотя и нескоординированно. — Видите ли, мой друг ранен и нуждается в хорошей горячей ванне, если вы не возражаете. Трактирщик! Стройная женщина уходит из-за стойки, чтобы сказать своим трём дочерям подготовить воду, пока Лютик просит ведьмака подняться по лестнице. Кто-то высказывает желание купить голову виверны за приличное количество монет, и, если бы бард был в настроении поторговаться, он бы вернулся, но с ношей в виде истекающего кровью ведьмака любезно соглашается, принимая болезненное молчание Геральта как достаточное доказательство того, что, вероятно, именно он поспособствовал кончине монстра. Одна из дочерей трактирщицы придерживает дверь комнаты, пока они вдвоем переступают порог. Геральт становится всё тяжелее и тяжелее, когда начинает крениться вперед — верный признак, что он может упасть в любой момент. Лютик пытается удержать его в вертикальном положении, чтобы расстегнуть ремни от мечей, со звоном сбрасывая их. А затем они оба падают: Геральт ударяется о матрас первым, а бард оказывается наполовину зажатым под ним, издав в процессе непристойный вопль. — Ты весишь больше, чем каменный тролль, — хрипит Лютик. Плечо ведьмака неудобно впивается ему в рёбра, но он даже не рычит, когда придавленный решительно выворачивается из-под него. — Серьёзно, Геральт, — тише говорит Лютик. — Ты добивался поцелуя этого существа или все-таки специально убил? — Их было больше, — рокочет Геральт, его голос приглушается одеялами. — Это никогда раньше тебя не останавливало. — Хм. Геральт начинает двигаться в попытке заставить свои конечности повиноваться, хотя ему явно даётся это с трудом. Лютик заламывает руки, пытаясь скрыть удивление, когда наконец в полной мере осознаёт, что ведьмак здесь. — Позволь мне, — тихо говорит бард. Геральт опирается на руки, переворачивается, возможно, чтобы смерить взглядом, но в последнюю секунду передумывает, закрыв глаза. Лютик успокаивающе улыбается, затем дотрагивается до чужого бока, пытаясь поддержать, потому что тот всё ещё не смотрит на него. — Пожалуйста. Геральт мычит, но в этом звуке чувствуется доверие и усталость, а не настороженность. Дочери трактирщицы с грохотом входят и выходят из комнаты, наполняя деревянную ванну позади них горячей водой с клубящимся паром, но, как ни странно, ему, похоже, всё равно. — Хм, — снова мычит он, а потом расслабляется. Угрюмый, окровавленный массив черной кожи брони снова опускается на кровать, она отчётливо пахнет болотной водой и обугленной землёй, вероятно, из-за того, что ведьмак наносил удары по чувствительному животу виверны с помощью игни. Лютик улыбается. — Хорошо. Лежи как хороший мальчик, а я пока принесу седельные сумки. Полагаю, Плотва со всем комфортом стоит в своей конюшне? Геральт хмыкает. Это утвердительное ворчание, а не гневное, поэтому бард вскакивает на ноги, перепрыгивает груду окровавленных мечей на полу и практически выбегает из таверны в конюшню. Плотва, к счастью, цела, а упряжь уже сброшена и вычищена внимательным конюхом. Она фырчит, когда он приближается, поэтому Лютик протягивает руку и поглаживает её по носу, на что она изящно подается вперед. — Я тоже рад тебя видеть, девочка, — воркует он. — Спасибо, что позаботилась о нём. Она фыркает и вскидывает голову, словно смеясь. Лютик улыбается, затем перекидывает седельные сумки через одно плечо, а вещи Геральта — через другое, отмечая, насколько они легче по сравнению с тем, когда они путешествуют вместе. Что ж, Геральт любил оправдываться с помощью факта, что является Ведьмаком. Как бы плохо он себя ни чувствовал, мог подолгу обходиться без еды и нередко оставался без работы по несколько недель. Люди — существа непостоянные, и почти всегда ощущали инаковость Геральта задолго до того, как он открыто демонстратировал свою сущность. Именно из-за этого он предпочитает сторониться некоторых людных мест, даже несмотря на сложенные о нём восхваляющие баллады Лютика. Геральт прибыл вот так из Каэр Морхена? Со скудным пайком и запасом зелий, которые посрамили бы любого уважающего себя ведьмака, рассчитывающего на долгую жизнь, наполненную борьбой с монстрами? Лютик поднимается по лестнице в комнату (не обращая внимания на любопытные взгляды, направленные в его сторону) и осторожно толкает дверь, уже готовый разразиться пламенной речью. Но затем обнаруживает, что ванна наполнена, комната пуста и в ней абсолютная тишина, если не считать медленного, сбитого дыхания Геральта, как будто каждую попытку сделать глубокий вдох останавливает сломанное ребро или напряженная мышца. Вспыхнувший гнев и чувство вины застревают в его горле, и с самым тихим звуком, на какой он только способен, Лютик ставит сумки рядом с ванной и закрывает дверь. Он также замечает каплю крови, медленно падающую на деревянный пол и скользящую по носку его ботинка, но к этому моменту сердце Лютика уже и без того скручивается в тревожные узлы. — Ты в сознании? — тихо спрашивает Лютик. Геральт мычит, но остается неподвижным, позволяя рукам барда легкими прикосновениями скользить по задней части его доспехов. На их коже виднеются новые порезы, пятна и проколы, они обнажают рваное белье и рассеченную плоть. Лютик закусывает губу и кладет руки на плечи ведьмака, стараясь двигаться медленно и аккуратно, чтобы у Геральта было время его остановить. — Скажи, если будет слишком, ладно? — Хм, — слышит в ответ. Лютик фыркает, затем еще осторожнее усаживается на край кровати и протягивает руку, закусывая нижнюю губу. Ему нужно увидеть. Ему нужно подтвердить, что это не сон, ему нужно распутать болезненный, колючий ком в груди, который служит напоминанием, что это невозможно. Геральт не уходит так далеко на юг, не так скоро, не побродив по окрестностям Оксенфурта в ожидании окончательного прихода весны и в поисках Лютика, но не говоря прямо, что ищет именно его. У них есть распорядок, у него и у этого ведьмака — ритм их танца, в котором они кружатся на протяжении стольких лет. Оттого происходящее не воспринимается никак иначе, кроме как хорошо продуманная фантазия; трудно поверить, что Лютик не спит прямо сейчас, лелея сердечную боль, в тоске по песне одного конкретного волка, чей вой разносится по ветру. Бард протягивает руку и осторожно убирает намокшие волосы Геральта, стараясь не задеть слабую косу, которая растрепалась на висках, обнажая глубокую рану, окрасившую его щеки в красный цвет. Кровь пропитывает воротник, быстро и ярким пятном заливает левый глаз, засыхает на ресницах. Наверняка это больно, даже с учетом ведьмачих мутаций, и Лютик вздрагивает, когда случайно задевает пальцами рану, пока помогает Геральту сесть. Каждое движение приходится делать через силу. Ведьмак вздрагивает от любого прикосновения, но каждый раз, когда Лютик отступает, кажется, что он вот-вот упадет. Бард старается не позволять рукам долго задерживаться на одном месте, чтобы не побеспокоить рваные и сочащиеся раны — так много на нем изрезано и содрано. Виверны практически забили его до смерти, и если бы Лютик не знал Геральта настолько хорошо, то подумал бы, что у ведьмака есть какое-то острое желание умереть. Никогда еще он не выглядел так плохо после охоты, даже когда неохотно просил барда помочь промыть и зашить слишком глубокие раны, чтобы естественная регенерация начала работать. Никогда еще Геральт так охотно не прислонялся к нему, ища прикосновения, утешения, хотя каждое движение, должно быть, буквально убивает его, от чего у самого Лютика ноет сердце. — Тебе нужно быть осторожнее, — бормочет Лютик. — Только на ремонт твоей брони… — Я в порядке. — На это бард лишь усмехается. — А я королева Цинтры. Верю, Геральт. То, что тебе удалось добраться сюда, не свалившись где-нибудь, само по себе удивительно. Ведьмак морщится. Он начинает возиться с завязками на доспехах, движения его пальцев нескоординированы и заторможены. Лютик мягко отталкивает их в сторону и перехватывает инициативу, начиная с перчаток и наручей. Они все мокрые и скользкие от грязи после того, как Геральт изо всех сил цеплялся за все подряд в попытке удержаться в вертикальном положении, поэтому Лютик, прежде чем приступить к нагруднику, откладывает их в сторону, чтобы потом почистить и высушить. Геральт болезненно втягивает воздух, его руки с трудом поднимаются, а затем тяжело падают по бокам с глухим стуком. Кожаная куртка местами отслаивается от внутренней части нагрудника, липкая от крови и пота, местами она уже не подлежит восстановлению. Все происходит медленно, израненное тело двигается отрывистыми, короткими движениями, ведьмак морщится в очевидном стремлении сохранить хладнокровность. Лютик накидывает куртку на край кровати, делая мысленную пометку купить новую прежде, чем Геральт попытается подлатать эту. — Боги, Геральт, — выдыхает бард. Теперь, когда броня снята, он может видеть серьезность нанесенных травм: все тело испещрено ранами от укусов и порезов, одна глубже другой, и из каждой сочится кровь по бледному, покрытому синяками боку. Его рубашку уже не спасти, поэтому Лютик засовывает руки в особенно большую дыру и разрывает ее на части. Рубашка рвется с визгом испорченного белья, и Геральт безмолвно выбрасывает получившиеся тряпки. Его грудь вздымается от коротких вдохов, и он, похоже, вот-вот потеряет сознание, но не спорит, терпеливо ожидая следующего прикосновения рук Лютика, который скажет ему, что делать. А затем, когда света разгорающегося огня начинает хватать для освещения комнаты, Лютик замечает стеклянно-черные ведьмачьи глаза, с прищуром смотрящие на него. Когда он наклоняется вперед, чтобы попросить Геральта встать, становится очевидно, что у того явные проблемы со зрением. Это то самое знакомое черное отражение, которое бард видит только в самые темные ночи и в самые тяжелые бои. — Черт, — ругается Лютик. Он втягивает воздух, когда Геральт вздрагивает от громкости его голоса, сгорбившись. — Я не знал, что ты принял зелье. Конечно, мог и догадаться, почему бы не использовать его против виверны? Нескольких виверн? Боги, я идиот. Вот, держи это над своим лицом. Позволь мне помочь. Лютик прижимает испорченную рубашку Геральта к его глазам, чтобы заслонить свет, и помогает ему пройти через комнату к ванне. Ведьмак не суетится, сбрасывая штаны и оставшиеся вещи, только судорожно вздыхает через нос, опускаясь в горячую воду, дюйм за дюймом приносящую мучительную боль. Пар клубится над поверхностью ванны, и в любой другой ситуации это превратилось бы в довольно приятный вечер. Но вот вода начинает розоветь, потом краснеть, потом становится грязного темно-коричневого цвета, и Лютику потребуется вся сила воли, чтобы не избить Геральта снова на следующей неделе. Вместо этого он фыркает и присаживается между огнем и чужим лицом, протягивая руку, чтобы убрать дрожащие руки ведьмака, которыми тот прикрывает собственные глаза. Он сдергивает пропитанную кровью ткань и кладет ее себе на колени, осторожно набирает в ладони воду, чтобы вылить на голову Геральта. Делает это, чтобы не окунать его полностью, старается двигаться медленно из-за ран, старается не беспокоить заживающую плоть, пока ведьмак изо всех сил пытается открыть глаза. Лютик находит в сумке мягкую тряпку и окунает ее в ржавую воду, вытирая лоб и виски Геральта, сжимая ее, чтобы кровь струилась ручейками по его высоким скулам и подбородку. Так продолжается некоторое время, пока Геральт медленно погружается в ванну. Его волосы развеваются мягкими локонами в воде, и Лютик проводит по ним пальцами, чтобы выпутать мусор и грязь, попавшие в них во время битвы с вивернами. Он развязывает кожаный шнурок, скрепляющий косу, и массирует кожу, слегка улыбаясь, когда Геральт тихонько вздыхает. Даже сейчас, будучи таким внушительным, пропитанным собственной кровью и изнеможением, он все еще остается в глазах Лютика мягким и нежным. Ведьмак заслуживает получать подобную заботу, как и все остальные, и бард полон решимости дать ее. Кровь, после длительного отмокания, медленно смывается, возвращая бледность кожи Геральта, практически полностью расслабившегося в остывающей воде. Какое-то время он продолжает держать глаза закрытыми, но когда все же открывает их, мерцание тонких, как у гадюки, зрачков с золотой каймой успокаивает Лютика. Порез над бровью Геральта оказывается незначительным - он только кажется хуже, потому что раны на лице обычно сильно кровоточат, но уже начинает заживать, как и некоторые неглубокие раны и синяки на плечах. Лютик проводит по ним тряпкой, стараясь сделать прикосновение легким и смывая сочащуюся кровь, чтобы порезы оставались чистыми. Вода окончательно темнеет, когда Лютик решает разбудить Геральта, который провалился в легкую дрему, и натянуть на него сухие штаны. Он толкает ведьмака на край кровати и натирает мазью из своего рюкзака каждую рану и укус, медленно и не спеша. Теперь Геральт не вздрагивает, не отдергивается, если прикосновение выходит слишком резким или, перевязывая раны, руки давят слишком сильно. Он принимает это с таким терпением, какого бард от него еще никогда не видел, спокойно сидит, безвольно опустив руки по бокам, и двигается туда-сюда в соответствии с нежными инструкциями Лютика. Это странно, но приятно. Провести всю зиму без возможности увидеть, а теперь чувствовать его рядом, тихого и ненавязчивого, но все же типичного Геральта — это приятно. Сердце успокаивается, а тело освобождается от непривычного напряжения, которое он и сам до этого не осознавал. Ведьмак ранен и, вероятно, сейчас без единого гроша в кармане, но он здесь, где и должен быть, - рядом с Лютиком. — Как ты оказался так далеко на юге? — тихо спрашивает бард. Глаза Геральта вновь распахиваются, и он невозмутимо смотрит на Лютика, но что-то скрывается в этих желтых глазах. — Тебя не было в Оксенфурте, — просто говорит он. — Поэтому я взялся за работу. — Путь не часто заводит тебя так далеко на юг, а вот мой вкус ты знаешь, Геральт, — со смехом говорит Лютик. Ведьмак насторожен, но в руках Лютика он, как пластилин, поддается навстречу его прикосновениям, когда тот принимается делать повязку на груди. — Как только снег подтаял, я уехал. Мне нужно было прогреть свои кости после того, как провел всю зиму взаперти. — Хм, — говорит Геральт. Когда бард заканчивает, уперев руки в бока с негромким торжествующим "та-да!", ведьмак наклоняется вперед. Его лоб прижимается к чужой груди, и медленно, как будто может напугать Лютика сильнее, чем сейчас, он поднимает руки и крепко обхватывает его талию. Геральт замирает, держа Лютика вот так какое-то время. Его дыхание успокаивается, когда как сердце самого Лютика подскакивает к горлу, каждая напряженная мышца и больная кость наконец перестают беспокоить и собираются в одно целое, заполнившее все его личное пространство, в виде расслабленного ведьмака. Ему требуется несколько мгновений, но Лютик все же обнимает Геральта за плечи, проводя пальцами по его мягким волосам, завивающимся в районе лопаток. — Геральт? — шепчет Лютик. Он не хочет говорить, не хочет разрушать нависшие над ними чары, но... — Что-то не так? Он чувствует, как ведьмак перебирает подол его камзола, и это нежное прикосновение настолько неуместно, что у Лютика чуть не подгибаются колени. — Нет, — бормочет Геральт. — Ничего не случилось. Но прикосновение на этом не заканчивается - широкие руки Геральта уже накрывают спину барда. Он откидывается назад, утягивает Лютика за собой и прижимает к собственной груди. Затем поворачивается на бок, давая негласную возможность убежать, но Лютику некуда бежать — не от него, теплого и целого, каким бы разбитым и измученным он ни казался. Вместо этого Лютик ложится на бок, и Геральт аккуратно прижимается головой к его груди. Бард думает, что для Ведьмака сейчас очевидно, насколько быстро колотится его сердце, слишком быстро для того, кто может контролировать столь тривиальные вещи, но тут же понимает, что ему все равно, знает ли Геральт, как быстро оно бьется. Пальцы ведьмака скользят по витиеватой вышивке его одежды, мозоли на них одна за другой цепляются и скребут по тонкой ткани. Это совершенно странно и в то же время успокаивающе, и Лютик обнаруживает, что его руки тоже пускаются блуждать, подхватывают серебряные пряди волос и перебирают их. Они лежат так, пока огонь не начинает гаснуть, а шум таверны под ними, наконец, не стихает. К тому времени пальцы Геральта исследовали вдоль и поперек дублет Лютика, расшнуровали перед, чтобы прикоснуться и потереть между грубыми подушечками более тонкую прозрачную сорочку. Он вытащил ее из брюк Лютика и пошел дальше, щекоча твердыми, как сталь, руками мягкую кожу бедер, ребер и плеч, нащупывая местечки, о существовании которых бард никогда не знал и никогда не удосужится спросить после. Будь Лютик слабаком, он бы оттолкнул его, но Лютик слабаком не был и никогда не будет. Сердце поэта не ошибается. Чужое сознание могло бы быть затуманено от боли, но не сейчас. Это прикосновение любовника, интерес, который до этого никогда не проявлялся со стороны Геральта, оттого возникает вопрос: что же заставило это желание пробудиться. Почему Геральт погнался за ним сюда, почему он чувствовал необходимость в подобных прикосновениях вместо того, чтобы, как обычно, сохранять дистанцию. Перед глазами снова охота на дракона. Горячий и холодный, головокружительный и сбивающий с толку верный друг, оберегающий и одновременно жестокий, мстительный. Это было далеко в прошлом, давно прощено, хоть и не забыто. Так лучше, думает Лютик, шаг в том направлении, к которому он стремится. Это то, о чем он поет, о чем он пишет, о чем он кричит небесам каждую ночь, боги смилостивились над ним. Это песня Белого Волка, и ему так хочется выучить ее наизусть, впитать в себя каждый тихий вздох и осторожное прикосновение, каждое украденное мгновение вот так, вот так... — Спасибо, — он сам едва осознает, как слово срывается с его губ. В волосы Геральта, в темноту, где снаружи стрекочут сверчки, а глубокое чужое дыхание согревает шею. Спасибо, говорит он, за это, за тебя, за все. Геральт не отвечает. От него это и не требуется. Не с его уверенной хваткой, тихим рокотом, вырывающимся из груди, с безмолвным обещанием, что утром никуда не исчезнет. Лютику нравится думать, что может свободно читать ведьмака по языку тела, но он не против выучить новый язык, новую сторону Геральта из Ривии. Это будет медленный, болезненный процесс, полный взлетов и падений. Он будет петь об этом всю дорогу, просто потому что был рожден для этого, но также и потому, что такие моменты заслужили остаться в вечной памяти, наравне со всеми великими балладами и историями военных свершений.