we talk it through...

      В трюме чужого корабля пахло отсырелыми досками, плесенью и гнилью. Эдварда, отчаянно пытавшегося вырваться, впихнули туда силой, приложив о дощатую мокрую стену. Кто-то толкнул его в плечо, и Тич, едва не ударившись головой о низкий дверной проем, оказался в тесной темной каморке. Дверь издевательски захлопнулась, обдав гнилостным смрадом. — Черт! Блять! Дерьмо! — прорычал Эд и изо всех сил грохнулся головой о стенку, пытаясь высвободить связанные за спиной руки. В каморке было холодно и тоже почему-то мокро, — Че-е-ерт…       Кое-как веревка поддалась: руки были свободны. Тич размял запястья и выдохнул, морщась не то от злости, не то от того, какой отвратительной была ситуация. Их так легко схватили, черт побери! Он даже не стал сопротивляться — лучше живым, чем мертвым, или как там говорится, Эд особенно не прислушивался. — Дерьмовый день?       Тич шарахнулся в сторону и снова приложился головой о стенку, на этот раз о другую. Чужой голос звучал глухо, хрипло и неразборчиво, как будто шел откуда-то из-за стены. Не слишком близко, но все-таки где-то рядом. Еще один пленник. Чудесно. — Дерьмовый день, дерьмовая неделя, дерьмовый месяц, — вздохнул Эдвард, прикрыв глаза: в зрении не было никакой необходимости, в трюме было слишком темно, чтобы разглядеть что-нибудь. Впрочем, и разглядывать было нечего, — Черт!       Что-то капнуло на плечо, и Тич дернулся, почувствовав, каким низким был потолок. Он сидел, обхватив колени, но все равно едва ли не упирался головой в доски. — Дерьмовая жизнь, — прорычал он, стирая с плеч холодные склизкие капли. Неизвестный пленник глухо кашлянул за стеной, и Эд уже чувствовал, что это же ждет и его. Было так сыро, пары плесени оставались в горле склизким комком; сколько он здесь пробудет? Неделю? Хватит и пары дней, чтобы начать задыхаться. Тич вздохнул, пялясь в темноту перед собой, — Сначала ты думаешь, что все идет просто отлично, все так, как планировалось… а потом тебя запирают в трюме, как паршивую собаку. Рады, что схватили Черную Бороду, а? Ненавижу.       Повисла глупая тишина. Пленник кашлянул снова и завозился, а затем спросил — хрипло, но робко: — Их?       Эд не спешил с ответом. В конце концов, у них обоих было все время мира, пока их не прирежут или просто не забудут в этом плесневелом гробу. В конце концов, он сам не знал, к кому относилось это «ненавижу». К кучке идиотов, которые решили напасть на корабль только потому, что захотелось нарваться на Черную Бороду? К этому образу, который прилип, как одежда прилипает к обугленному телу? К… Эдвард не смог даже подумать об этом имени. — Всех, — не солгал; поморщился, как от боли, и слова сами собой полезли наружу. Не перед кем было притворяться, разве что в трюме были крысы, — Ненавижу… Оставить меня на этой чертовой пристани, исчезнуть просто так! Все было так хорошо, легко, черт побери, и у него это так легко получилось! Просто не пришел! Чертов Боннет…       Эд закрыл лицо руками, забираясь пальцами в и без того беспорядочные седые волосы. Соль с перцем, боль с горем, порох с кровью. Пленник тихо вздохнул. — Может, с ним что-то случилось, — начал он так медленно, как будто подбирал каждое слово, — Ты ведь не знал точно. Может, он не смог прийти. — Что-то случилось? — переспросил Эд, повернувшись в ту сторону, откуда доносился голос, как будто мог видеть сквозь стены. Он никогда, черт побери, об этом не думал.       Они стояли на краю фальшборта, едва держа равновесие, и смотрели на полную луну. Эд прикладывался к бутылке рома — Стид делал то же, только гораздо реже. Он держался на узкой дощечке поразительно хорошо, хотя и пошатывался от самого легкого бриза. Вода внизу казалась черной, тревожной и манящей одновременно. — Ты вообще умеешь плавать? — хмыкнул Эд, оценивающе взглянув на покачивающегося Стида. Тот едва не подавился ромом и ответил таким взглядом, в котором ясно читалось «ты меня уважаешь?».       Затем Стид качнулся вперед и одним движением плюхнулся в воду. «Брызг многовато» — усмехнулся про себя Тич, а Стид, как ни в чем не бывало, крикнул оттуда: — Нет!       С коротким «блядь» в море полетел Эд — вместе с бутылкой рома и, разумеется, в одежде. Холодная вода тут же отрезвила: Тич вынырнул, отфыркиваясь, сразу же ныряя снова, чтобы подхватить Стида под руки, талию, что угодно. Тот заплескался где-то рядом: они нащупывали друг друга в темноте, повсюду были соленые холодные брызги. — Эд, Эд, я пошутил! Я пошутил! — Стид схватил его за руку, едва сдерживая смех, — Конечно, я умею плавать. Как ты мог вообще такое подумать? — Идиот, — фыркнул Эдвард и с силой надавил на мокрую макушку, заставив уйти под воду. Стид вынырнул тут же, отплевываясь от соли. Лунная дорожка падала на его волосы, прилипшие к лицу, и все в ее свете становилось будто жидким серебром.       Стид прикрыл глаза и лег на спину. — Смотри, — шепнул Эд, указывая куда-то вверх, — Смотри, смотри!       Боннет послушно перевел взгляд в ту сторону и тут же сморщился, отворачиваясь и смеясь так, что едва не захлебнулся. Эдвард заржал вместе с ним: было полнолуние, и Баттонс с Карлом вышли на обычный вечерний променад. Если, конечно, это можно было так назвать. — Отвратительно, — наигранно обиженно фыркнул Стид, но не смог сердиться долго и рассмеялся снова, кусая губы, чтобы никто его не услышал. — Ты этого заслуживаешь, — Эд слабо ткнул его под водой. Шутник, мать его.       На плечо упала еще одна холодная капля, и Эдвард тихо хмыкнул, отвернувшись от стены. — Ничего с ним не случилось. Он не пришел, потому что не захотел, — глухо проговорил Тич. Глаза привыкали к темноте, теперь он мог различить собственные руки, крепко стиснутые вместе пальцы, — Конечно! Он может делать все, что хочет, мы же в свободной стране, черт побери.       Пленник за стеной вздохнул. Эдвард будто мог увидеть, как тот поджал губы, чтобы не было заметно, как они дрожали. — Может быть, он хотел, но… — удивительно, как хриплый простуженный голос мог звучать так неуверенно. Эд при всем желании так бы не смог.       Тич уже третий раз за последние пять минут умудрился наступить Стиду на ногу. На одну и ту же, если это хоть как-то меняло дело, но Боннет старался не морщиться и ободряюще улыбаться. Дурацкие туфли мешались; в голове некстати всплыла поговорка про плохого танцора, которому мешали ноги — Израэль любил произносить ее, пуская кого-то по доске. То ли выпендривался, то ли считал, что это слишком смешно… — Ай! — Прости! — Эдвард тут же отпрыгнул подальше и оперся на мачту, получив еще одну ободряющую улыбку, — Слушай, что это вообще за танец? Ну и название у него… — Мэнуэт, и я не вижу здесь ничего смешного, — с деланной вежливостью произнес Стид, стараясь не морщиться, — Меня больше удивляет то, как тебе удается наступать мне на ноги, когда мы даже близко друг к другу не стоим. Давай, еще раз с самого начала.       Эд подошел ближе, искренне жалея о том, что это был не вальс. Нет, в вальсе он был ничуть не лучше, чем в этом дурацком танце с нелепым названием, но… «Но» никак не желало проясняться. Стид осторожно прикасался к его рукам, спине, выправляя позу, как будто Эдвард был деревянной куклой, и в эти моменты хотелось схватить его и увести в какую-нибудь совершенно фривольную пляску. Только бы не отпускать. — Поклон… — Стид тихо подсказывал, — Теперь поворот…       Несмотря на ночную прохладу, Эдвард чувствовал, что воздух между ними стал горячим и ощущался, как плотное стекло. Стид снова взял его за руку, не отрывая взгляда от чужих темных глаз — это стекло треснуло тут же, словно никогда и не появлялось. Остались только горячие руки. Грубая кожа одного и мягкая, почти шелковая — другого.       Черт, ну почему это не вальс… — Я думал, я хоть что-то для него значу, — Эд снова закрыл руками лицо, повернув голову к мокрой стене. Теперь он видел свои же татуировки и то, как по мокрым доскам медленно ползла улитка, — Я нахер любил его, понимаешь? Все эти танцы, прогулки под луной… Один раз мы так напились, что решили искупаться. Ночью. В холодных течениях. Идиоты!       Против своей воли Черная Борода рассмеялся и мог поклясться, что услышал, как за стеной не то кашлянули, не то хихикнули в ответ. — А сейчас? — спросил пленник после небольшого молчания. Эд все еще смеялся по инерции, словно вся эта боль беспорядочно вылезала то словами, то смехом, то руганью. — Он меня предал, — холодно отозвался Тич. Ему не понравилось, как заученно прозвучала эта фраза. — Это не ответ, — мягко проговорил пленник. Почти шепотом: у него садился голос. Эд не ответил, но не отворачивался, вглядываясь в доски и чертову улитку, — Может быть, он просто не знал, как это — когда тебя любят? Может, ему было совсем-совсем не с чем сравнивать. Он, наверное, испугался. Не понимал, что происходит. Может, он даже не знал, что его любили. — Давай, давай! Мы спорили!       Эд стоял на перевернутой бочке, держа в одной руке фонарь, а в другой — почти допитую бутылку. Он пытался отнекиваться — больше жестами, потому что язык предательски заплетался. Никто из команды уже не мог держаться на ногах: Люциус висел на Пите, Баттонс лежал в бочке и гулко орал оттуда, Олувандер и Джим кое-как сохраняли равновесие. Остальная команда разбрелась по палубе, но все они не сводили глаз с Эдварда. — Не, не, да ладно, — пробормотал он между глотками рома. Тич швырнул пустую бутылку в ближайшую мачту, и она разлетелась на мелкие осколки, но этот трюк никого не удивил. — Давай, ты проиграл, все честно! Давай!       Команда принялась скандировать. Хуже этого ничего нельзя было придумать. Эд кое-как дотянулся до волос, собирая их в подобие пучка, как будто растрепанные космы могли помешать ему выполнить условия этого дурацкого спора. Он неловким взмахом руки заставил всех замолчать и выпрямился, что не очень-то получилось. На всякий случай Тич спрыгнул с бочки, схватив по пути еще бутылку, пошатнулся и подошел к фальшборту.       Стид мог проснуться, так что стоило сделать все побыстрее. Удивительно, как он вообще мог спать под такое. — Я люблю, — проорал Эдвард, размахивая бутылкой, как шпагой, — Стида Боннета!       На этом он хотел и закончить, но команда зашумела снова. — Еще! — крикнул Баттонс из бочки. — За что? — это Люциус со своей кокетливой улыбкой, даже смог изобразить на лице искреннее удивление: люблю — и все? — Под-роб-нос-ти! — по слогам выкрикнул Пит.       Эд снова приглушил этот балаган. Он успел выпить добрую половину новой бутылки и пролить, пожалуй, еще столько же. — Потому, — все море, наверное, слышало, — Что он…       Тич взял театральную паузу, собираясь с мыслями. — Охуенный! С этими словами он вырубился и красноречиво захрапел на весь корабль. Стид тогда так и не проснулся до самого утра и, пожалуй, даже не узнал, что произошло. Бутылки своевременно вышвырнули за борт, так что выглядело все так, будто весь экипаж случайно решил поспать на свежем воздухе. — Ты правда кричал это на весь корабль? — На все море, — Черная Борода усмехнулся, не поддаваясь улыбке, которая сама расползалась по лицу. Он все-таки засмеялся, утыкаясь подбородком в колени, — На весь мир заорал бы… Напились мы тогда, конечно. Нет, он не мог не знать. Да все знали, даже чайка этого… этого…       Пленник молчал, пока Эд щелкал пальцами. — Не важно. Они уже сдохли, как собаки, если не пережрали друг друга. Один точно рыб кормит — Люциус, кажется, — Тич ожидал чего угодно. Разочарованного вздоха. Кашля — он уже понял, что пленник кашлял не столько от сырости, сколько чтобы заполнить паузы. Но пленник молчал, — Плевать. Не знаю, почему я это сделал — какая разница? — Может, он никогда не любил по-настоящему? — вдруг спросил пленник, и на этот раз Эд отвлекся от своих мыслей. — Вообще? — переспросил Тич, выпрямившись так, что чуть не ударился о низкий потолок. Черная Борода приглушенно выругался. — До того, как встретил тебя. Может, он думал, что любовь — это что-то несуществующее, которое бывает только в книгах. Как русалки, например. Или деревянные мальчики, у которых вырастает нос, когда они врут, — пленник закашлялся, проглотив последние слова, и сипло вдохнул воздух. Эд поймал себя на том, что держал ладонь прижатой к стене и совсем не думал о ее холоде и слизи, — Может, он просто не верил в то, что так бывает. Думал, что где-то должен быть подвох, как в кукольном театре…       Эдвард ходил по капитанской каюте в шелковом халате, наброшенном на кожаную жилетку, и сосредоточенно думал. Перо щекотало ему нос, но он, задумавшись, то и дело подносил его к губам и прикусывал, отплевываясь потом. От халата пахло Стидом. Вообще, Стидом пахло все вокруг, но халат еще и окутывал, волочился по полу сзади, как мантия, и это было почему-то еще приятнее. Думать, впрочем, не помогало. — Стид… Стид Боннет, да, так лучше, — Эд прикусил кончик пера снова, — Мы — как корабль, попавший в шторм, и маяк… Нет, корабли же избегают маяков. Идиот. Мы — как два маяка. И что теперь? Еще глупее. Мы — как два корабля, которые идут по одному курсу — нет, они же столкнутся. Не подходит. — Капитан Тич? — стук в дверь отвлек его от мыслей. Эдвард отозвался коротким хмыканьем, и дверь приоткрылась. Люциус шмыгнул внутрь и сразу же устроился под столом, поминутно оглядываясь.       Эд отвлекся от листка в своих руках. — Прячешься? — Нет, — рассмеялся Люциус, но оглянулся снова и забился под стол еще глубже, — Вообще-то, немного да. Можно тут посидеть? Меня там совсем чуть-чуть хотят убить. Я тихо!       Тич рассмеялся, и Люциус воспринял это, как разрешение. Подумав, он переполз к книжному шкафу и, взяв одну из книг, притворился, что представляет собой собрание сочинений Чосера. Собрание сочинений действительно затихло, как и обещало. Эд не заметил, как снова начал бормотать себе под нос. — Мы — как пиратский корабль и… еще один пиратский корабль. Да, это хорошо. Звучит. Мы плыли по морю, не зная, что когда-нибудь встретимся… Бред. Кто вообще знает, что встретится? Какая-то чушь. — Вы пишете пьесу?       Эд дернулся, совершенно забыв о том, что был не один. Он поспешно спрятал листок за спину и кашлянул, пытаясь скомкать его в руках. Люциус выглядывал из-за книги с таким взглядом, что Тич согласился бы на что угодно. Даже на… — Да, пьесу, — Эдвард вскинул голову, держа халат на плечах, как мантию драматурга, — Что бы это, черт возьми, ни значило. — У нас будет театральный вечер! — прошептал Люциус с искренним восхищением в глазах.       Через секунду его уже не было в каюте, как будто наверху его уже никто не собирался убивать и он не сидел под столом, дрожа от страха, пять минут назад. Эд рассеянно проводил его взглядом. Он еще не понял, как сильно вляпался. А когда все-таки сообразил, то выбежал почти с той же скоростью (и, слава морским богам, халат слетел у него с плеч как раз у дверей). — Стид, мне нужно написать пьесу.       Боннет стоял на палубе, осматривая горизонт и совершенно неправильно используя подзорную трубу. Светлые брови тут же взлетели ко лбу, Стид развернулся и едва не ударил Эдварда той самой трубой — тому пришлось немного присесть. Но выражение абсолютного ужаса в чужих глазах не оставило места вопросам.       Стид схватил его за руку и со всей серьезностью кивнул: «Пойдем». — Итак, ты хочешь что-то более… скажем, Шекспирное? Или в сторону Лопе де Вега? Мольер?       «Я хочу тебя» — мелькнуло в голове, но ума хватило не сказать это вслух. Пьесу они написали такую скучную, что на вечерней читке почти вся команда заснула на пару часов раньше положенного. — Слушай, я хотел сказать… — Эд тронул чужую ладонь. Утешения о том, что «над сюжетом еще поработаем» и «смотри, Джим не спит, один довольный зритель» он прослушал вполуха, невпопад кивая, — Мы — как два пиратских корабля, которые не знали, что когда-то встретятся, и…       Дальше он, черт возьми, не придумал. — Но мы и есть два пиратских корабля, — рассмеялся Стид и крепко сжал его руку, — Пойдем спать. Я могу почитать тебе Шекспира; знаешь, как говорят — хочешь сделать хорошо, вдохновляйся лучшими! — Он никогда ничего не спрашивал. Просто делал, — Эд оперся затылком о стену, рассматривая трещины в мокром дереве. Он уже различал узоры, которые рисовала плесень, — Стид, мне нужно написать пьесу, Стид, вставай, пойдем прыгнем в море, Стид… — Стид, Стид, Сти-и-ид, черт тебя дери, еще!       Вот теперь Эдвард выглядел, как Черная Борода на тех рисунках. Черные волосы разметались по подушке, руки цеплялись за все, что подворачивалось, дорогие простыни сминались и едва не расходились по швам. Тич шипел, жмурился и снова открывал глаза, кусал губы, делал все, чтобы не стонать. С каждым движением его обдавало новой и новой волной жара, это было невыносимо и слишком хорошо, чтобы оказаться не сном. — Подожди, — выдохнул Стид и склонился к нему, приникая с мягким поцелуем к искусанным губам. Да, Эд действительно кусал себя время от времени, чтобы просто проверить, что это происходит. По-настоящему. Сейчас, — Ах, господи… — Никогда им не был, — зарычал Эдвард, уворачиваясь от поцелуев и вместо этого открывая шею. Получил несколько укусов, каждый из которых прошивал, как чертова шпага.       Когда перед глазами уже плясали черно-белые и желтые брызги, в дверь постучали. Эд не понял, как, но он вмиг оказался под одеялом, а Стид — в халате и чертовой ночной маске. Колпак он держал в руках (как он это сделал? Кажется, Стида стоило меньше учить наебкам), от чего казалось, что капитан только проснулся или вот-вот собирался спать. — Ну и лицо у тебя, — фыркнул он, когда срочный вопрос по ту сторону двери был решен. Эдвард взглянул на него с нечитаемым выражением в глазах. Он хотел сказать что-то вроде «у тебя не лучше», но все еще не мог перевести дыхание. — Какого хуя ты вспомнил о господе? — внезапно спросил Эд таким обиженным тоном, что Стид от неожиданности прыснул от смеха, — Мы трахались, а не молились!       Еще один взрыв смеха. Эдвард застонал, растирая лицо руками и думая о том, что, похоже, за это Стид ему нравился больше всего. — Думаю, он любил тебя, даже если не знал, что это значит, — пленник хрипло вздохнул, и у него в груди что-то булькнуло, — Может, ему нужно было чуть больше времени, чтобы это понять. Может, он бы пришел на пристань и уплыл с тобой в Китай или куда угодно, даже на край света. Может быть, он… — Что это? — Эд приложил палец к губам, забыв, что пленник никак не мог его видеть. Но пленник тут же замолчал.       Холодная вода почти полилась с потолка трюма: показалось, что пошел очень мерзкий гнилостный дождь. Весь корабль затрясся, а сверху послышались приглушенные выкрики, звон шпаг и громкие выстрелы. Не такие громкие, как из пушки. Черная Борода рывком поднялся на ноги, приложился головой о потолок («наконец-то», — отметил он, потому что устал ждать, пока это случится) и привычным жестом проверил пояс. Ножи, пистолеты, все ровно там, где нужно. — За нами пришли, — Эдвард уперся в стену, — Пора выбираться отсюда. — Знаешь, пожалуй, я не очень-то хочу выходить, — после короткой паузы ответил пленник, — Мне нравится этот корабль. Может, я оставлю его себе, когда все кончится. — Этот корабль — сплошная гниль, он и месяца не проплывет, — фыркнул Тич, с силой саданув по двери плечом. Замок не поддался, но еще несколько толчков, и дверь просто слетела с петель, повиснув на этой единственной преграде, — Пошли. — Нет, мне определенно не хочется, — пленник кашлянул, подчеркивая серьезность своих намерений. Эд закатил глаза, ковыряясь в замке его двери, — Я останусь. — Стид, я знаю, что это ты. Выходи уже, — замок с глухим стуком рухнул на пол, но дверь не открылась. Очевидно, Боннет держал ее изнутри. — Ты… знаешь? — Стид осторожно высунулся, готовый в любую секунду юркнуть обратно, как очень бледная и осунувшаяся мышь. — Стид, я помню, как ты зву… Что с твоим лицом?!       Этот вопрос они задали одновременно. Макияж Черной Бороды расплылся от воды и сырости, потеками остался на щеках, мешаясь с нарисованной бородой и сливаясь в какую-то серо-черную массу. Эдвард был похож на очень грязную панду, а его волосы от влажности снова вились, только были так растрепаны, словно он раз пять вымыл собой палубу. Стид, впрочем, выглядел не лучше. Несколько дней в этом затхлом трюме сделали свое дело; к тому же казалось, что он только что плакал.       Наверху все стихло. — Мне… нравится, — Стид осторожно прикоснулся к его щеке, стирая особенно черную полосу. Сделал только хуже, на самом деле, — Но тебе все-таки нужно умыться.       На корабль они возвращались вместе, одинаково щурясь от солнца и одинаково ощущая ту самую стеклянную стену между их руками. На палубе происходила какая-то мышиная возня: пока Стид боролся с веревочной лестницей, иногда срываясь на хриплый кашель, Израэль стоял посреди и отдавал приказы. — Всем внимание: капитан вернулся! — крикнул он, стоило Черной Бороде показаться над фальшбортом. Эд, впрочем, тут же наклонился обратно и крепко схватил руку Стида, буквально втаскивая его на палубу. Стеклянная стена рухнула с той же легкостью, с какой возводилась.       Иззи смотрел на них абсолютно нечитаемым взглядом. — Да ну нахер, — пробормотал он, наблюдая за тем, как Стид, бормоча какие-то извинения, влезал на корабль, — Повесьте меня на рее… это был не приказ, идиоты! Пустите!       Эдвард вздохнул и протянул руку еще раз. Стеклянная стена была только самой первой преградой из тех, которые еще предстояло разрушить. Они еще тысячу раз разругаются, снова помирятся, научатся доверять друг другу, писать пьесы, прыгать с палубы и вешать носки на двери, но это все только будет, а пока… — Добро пожаловать домой.