Белые ночи

День. Ночь. Утро. Может вечер? Всё было неважно. Вернее нет. Было важно. Только Разумовский совсем уже потерял счёт времени. Или всё дело было в белых ночах, накрывающих Северную Венецию в июне. А сейчас вообще июнь? — Боже… — глаза отвратительно слепил белый свет за окном. Почему в подобных офисах нет штор? Желательно тех, которые закрывают всё без возможности проникновения света, blackout кажется. Или нет? Не важно. Всё это было так неважно. Совершенно. Особенно в купе с недельным отсутствием нормального сна и грядущей презентацией. Может именно поэтому сейчас светлое небо, когда-то вызывавшее лишь улыбку и такую радость от прогулок по набережной до самого утра, осознать приход которого помогали лишь часы, заменила ненависть к этому проклятому слишком уж яркому для Сергея Разумовского сейчас небу. Когда-то ведь всё было по-другому. Когда-то лишь одна мысль о белых ночах любимого, родного города, заставляла парня сиять и если уж и не спать сутками напролёт, то только из-за прогулок со своим тогда ещё другом, а вскоре, как выяснилась на одной из тех самых прогулок, больше, чем другом. Хотя нет. Была ещё одна причина. Рисование. Сколько альбомов расписал Сергей под это природное освещение, позволявшее запечатлеть Неву особенно по-живому, изобразить весь спектр синевы, сияющей в небольших, но и без того наполненных силой волнах. Спешить ведь было некуда. Темнота не наступала, а потому, сидя на мраморе у самой кромки воды, рыжеволосый только и успевал заполнять одну страницу пустого, купленного на последние деньги из-за исписанного старого, альбома за другой, мешая иногда виды усмирённой плиткой стихии с портретами брюнета, сопровождавшего его везде и повсюду. Да, тогда Разумовский не променял бы ни одну «неправильную» ночь ни на какую-либо из тех, что преследовала его весь год до самого конца мая. Сейчас всё изменилось. Теперь природа своей глупой выходкой испытывала последнее терпение некогда счастливого от таких её сюрпризов рыжеволосого. — Серёж, — терпение заканчивалось, кажется, не у одного его, правда, едва ли и причина была той же самой. Разумовский был уверен, что нет. Нет, он был готов поклясться в том, что терпение Волкова испытывалось далеко не особенностями светового дня Санкт-Петербурга в это время года. Он пришёл далеко не за этим. Причиной был сам парень. И господи, как же у этого самого парня не было сил на очередные споры. — Олег, не начинай, прошу. — измученный голос говорил сам за себя, парень даже не узнал его. Хотя, может дело было вовсе не в этом, а в банальной усталости, что не позволяла понимать, что это собственный голос. Бог его знает. Если он, конечно, есть. Серёжа сомневался. — И не собирался, — прошлые размышления тут же показались бредом. Знакомый, низкий голос с приятным тембром прозвучал вновь, выкидывая из головы глупые выдумки про невозможность распознания голоса сразу же. Слишком громко. Слишком близко. Оно и к лучшему. Значит организм был ещё способен нормально функционировать, значит можно было ещё немного поработать, а потом… Закончить с трудом собранную воедино мысль помешал толчок. Не в тело, нет. Олег бы никогда. Он бы скорее вырубил и насильно уложил в кровать, но даже подобное происходило с такой заботой и осторожностью, что парень иной раз чувствовал себя хрустальным, и это неимоверно бесило — таким уж Волков был дотошным в плане благополучия рыжеволосого. — Ну что..? — снова этот измотанный голос. Он ненавидел, когда тот подводил, особенно в такие моменты, когда выиграть Олегу в его игру в заботливую мамочку и так было особенно сложно. А тут ещё и голос в совокупности с этой каруселью в глазах… Стоп. Каруселью? Опомниться недоуменному парню не дали, таким же рывком придвинули стул к столу, с который он был от него отодвинут. Когда Олег вообще успел его отодвинуть? Ах да, толчок… — Прости, но ты сам меня вынудил, — Вынудил? Что? Кого? На что? Серёжа не понимал. Он вообще ничего не понимал в данный момент времени, а потому даже и не заметил, как банки из-под энергетиков демонстративно и, кажется, почти что оглушающе подкатились по полу, покидая своё место в искусном замке под столом, который он сам успел из них построить. А вот не заметить, как непривычно горячие руки сжались на бёдрах, было сложно. — Волков, что ты… — ответ так и повис в горле, вместе с резинкой штанов, которые без затянутой завязки едва ли держались на тонких, худых костях Разумовского. Олег взял весь сразу, без лишних прелюдий. О белье не было и речи. Сразу после душа, который тот заставил рыжеволосого принять, последний совсем забыл об этом самом белье, ворча что-то про работу и то, как важно и необходимо всё закончить раньше срока. Словно разница в проверке готового проекта в 100 раз и 105 стоила такого количества бессонных не то, что ночей, суток. Что ж, парень сам поплатился за свою скорость — остановить Олега лишних секунд у него не было. Запрокинутая голова говорила сама за себя. Этот идиот снова не даёт ему работать, ладно, прекрасно сосущий идиот, чёрт бы его побрал. В существование чёрта рыжеволосый верил гораздо больше. Ведь кто если не бес сейчас измывался над ним сейчас, таким изощрённым образом. Кажется 5 смертный грех — это похоть? Чёрт знает лучше. Но Разумовского волновало уже даже не это. Волков двигался быстро. Не так, как когда хотел подразнить парня, чтобы тот умолял его двигаться хотя бы немного быстрее или когда хотел доставить ему особенное удовольствие. Тут умолять не приходилось. Тут вообще ничего делать не приходилось, только лишь успевать переводить дыхание и сдерживать свою порывы трахнуть Олега в рот уже самостоятельно — иначе бы Разумовский просто выдохся, обессиленный этим внезапным отсосом на рабочем месте… Или этого брюнет и добивался? — Хватит, Олег. мгх… прекрати… — «Да ты явно псих Серёжа. Просишь прекратить, но сам едва усмиряешь свои подачи бёдрами вперёд». Недостаток сна сказался ещё и на рассудке, иначе подобные просьбы в совокупности с поведением нельзя назвать здравыми или хотя бы логичными. Будто не этого хотелось всю неделю и будто это ни он старательно избегал близости, просто чтобы поработать на пару часов дольше. Конечно, вряд ли парень признался бы в этом хоть кому-то, но себе врать больше не получалось. Олег остановился. — Мгх? — странный вопрос или его подобие для человека, который вот только-только, ну вот совсем только что умолял прекратить. Разве похоже на желаемое? Вряд ли. «Да ты лицемер, Разумовский». И Серёжа не мог спорить со своим больным и измученным переутомлением рассудком. Больше не мог. Не тогда, когда желание было настолько невыносим и не тогда, когда из-под стола смотрели 2 ореховых глаза ни то с осуждением ни то со вселенской любовью. — Олег. — обладатель этих глаз не потребовал больше ни слова — знал, что может их услышать, но сегодня не был намерен дразнить парня, плут. Знал также этот плут и о том, что выиграл ещё тогда, когда только вошёл в кабинет со своими излюбленным и пропитанным заботой «Серёж». Знал, что Разум не сдержится. Знал, что не сумеет оттолкнуть. Знал, что белоснежная рука, сжимавшая густые тёмные локоны на затылке, не заставит себя долго ждать. Знал даже как остервенело член обладателя этой руки будет вбиваться в наверняка саднящее после этого всю следующую неделю горло. Знал всё это. И хоть бы на секунду передумал. Не передумал. Дьявол. Последние, предоргазменные секунды, или, вернее сказать, минуты, учитывая плывущее в удовольствие сознание и тело, парень не помнил. Лишь отрывками. Треск собственных пальцев, желающих приблизить темноволосого ещё чуть-чуть. Влажные дорожки языка на члене, который Олег виртуозно умудрился выпустить изо рта в самый пиковый момент, всё же мстя рыжеволосому за последующую дальше дрочку в душе перед сном. Вакуум, который тот умудрился сделать даже с бешенным ритмом движений сумасшедшего айтишника. Глубокое горло, не выпускающее еле-еле сдерживавшуюся плоть под просьбы отстраниться. И наконец лицо, испачканное проглоченной разом, несмотря на просьбы, спермы, оставшейся на уголках губ ухмыляющегося парня. А дальше сознание покинуло Сергея Разумовского. Ненависть, злость, удовольствие, наслаждение, слова, эмоции просто были слишком сложным процессами для вымотанного окончательно тела и то не выдержало, отключилось, прямо на офисном кресле, которое отъехало назад уже не рывком, а плавным, убаюкивающим качанием, высвобождая из-под стола добровольного пленника. Волков ухмыльнулся, оценивая свою работу, расправил растрёпанные волосы, поправил чёрный почти что приталенный домашний лонгслив, избавился от остатка спермы на губах салфеткой. Разумовского он также обтёр — решил не будить душем, хотя и был уверен в том, что того сейчас и выстрел возле уха не разбудит. С одеждой Олег тоже расправился быстро. Тонкая шелковая пижама вскоре оказалась на сошедшем с античной картины теле, а самому брюнету осталось только застегнуть её до конца и накрыть парня одеялом. — Когда-то я также укладывал тебя в июне, помнишь? — шёпотом прозвучало в висок вместе с поцелуем, а затем пальцы шершавой и огрубевшей за время ладони зарылись в тонкие шелковистые локоны возлюбленного, который помнил, Олег знал это точно — Кажется, только сейчас я понимаю весь твой восторг этими белыми ночами, — выпуская из-под пальцев волосы и проводя ими по мраморной коже, улыбнулся Волков, а тем устроился рядом и прикрыл свои глаза. Он тоже любил смотреть на Неву в это время года, когда солнце не скрывает свой весь свой спектр красок, уступая место темноте. Но только сейчас особенно ярко осознавал, что такая же, нет в тысячу раз живописнее и неистовей стихия всегда была рядом с ним. В двух, обложенных мрамором кожи, океанах напротив.