«Наши решения показывают,
кем мы являемся в действительности,
гораздо лучше, чем наши способности»
Йен заглушил двигатель своей машины и взял телефон с панели, когда заметил сообщения с незнакомого номера. Рассылки и спам он обычно просто смахивал, а позже удалял, потому что ненавидел, когда в телефоне был беспорядок. Но эти сообщения не были чем-то подобным. [+1-217-878-1276]: Привет! Не хочешь встретиться? [+1-217-878-1276]: Боже, я забыл написать… это Тревор. Ты на прошлой неделе был у нас в центре, так что я подумал, что, может быть, ты не будешь против сходить со мной куда-нибудь… [+1-217-878-1276]: На ужин, например, или в кино. [+1-217-878-1276]: Извини за спам. Йен просмотрел сообщения и закусил нижнюю губу, стараясь сдержать глупую улыбку. Видимо, приглашать парня на свидание было неловко для Тревора так же, как и для самого Галлагера. Йен никогда не искал любовь, поэтому, наверное, никогда и не любил. Просто плыл по течению, поддаваясь влечению и чувствам, ходил на свидания, трахался, но «вместе навсегда» так и не случилось. Все парни были приходящими и уходящими, а потом появился Калеб. Тогда Галлагер был интерном: приходил в больницу раньше всех, а уходил позже. И вот так, во время ночной смены, Калеб попал к ним с острой болью в животе, а Йен попал к нему в квартиру тремя днями позже. Потом выяснилось, что тот пожарный и, оказывается, уже не раз приезжал в больницу, но Галлагер его никогда не замечал. Чувства у Йена были. Зачем же тогда им было съезжаться? Но симптомов влюблённости: аритмии, спазмов в животе и головокружения не было. По крайне мере, так пишут в книгах — не в медицинской литературе, а в художественной. То, что было у них с Калебом — самое приближенное к «влюблённости» чувство, которое когда-либо в своей жизни испытывал Йен. До него всё было менее романтично. Случайные связи, отношения на выгодной обоим партнёрам основе и секс по дружбе. Так что, нет. Он не верил в любовь. [Йен]: Конечно, давай сходим куда-нибудь.***
— Прости меня, — говорит Мэнди, а потом опускает голову, пряча глаза. Сегодня в Чикаго дождливо, как никогда. Почему-то дождь всегда идёт в течение нескольких дней перед днём рождения его сестры. Микки сидел на деревянной скамейке под крышей и курил, глядя как мелкие капли приземляются на дорожку и отскакивают от неё маленькими брызгами. Он не мог радоваться её дню рождения так, как это было в детстве. Когда Мэнди была ещё ребёнком, они всегда ходили в парк аттракционов, катались на самых страшных каруселях, а потом ели мороженое в каком-нибудь детском кафе. Потом она подросла, и вход на девчачью вечеринку для Микки был воспрещён — не сказать, что он сам хотел там присутствовать. А лет с 16 вечеринки проходили уже с алкоголем и большим количеством людей. — Нет, Мэнди, — вздохнул Микки, затягиваясь, — это ты меня прости. Если говорить честно, то сожаление о случившемся пришло сразу же, как пропала злость — через 10 минут, потому что Микки не умел долго злиться. Сестра подняла глаза и посмотрела на уставший профиль брата. Они ссорились редко, но переживали об этом очень долго и сильно. — Я извинилась перед Мэйсоном. Он сказал, что не злится. — Ещё бы, — усмехнулся Микки. Они встретились глазами и улыбнулись. Вот так просто каждый раз происходило примирение. Брюнет закинул руку на плечи сестры и притянул её к себе. Рабочий день только начался, так что поддерживающие обнимашки никому не помешают. — Це́лую больницу пригласила или только половину? — пошутил Микки, зная общительность сестры. — Бери выше — целый город. — Вот это моя сестричка. Микки выбросил сигарету, зажал голову Мэнди в подмышке, и костяшками пальцев левой руки взлохматил ей волосы. Она начала громко возмущаться и пытаться щекотать брата. Микки, как истинный мужчина, пиздец, как боялся щекотки, поэтому отскочил от сестры, как от огня, защищая бок. Дверь, соединяющая холл с внутренним двориком, открылась, а из-за неё появился сонный Галлагер. Он взлохматил волосы, а потом зевнул, прикрывая рот рукой. — Выглядишь не очень, — высказалась Мэнди, видя потрёпанный внешний вид ординатора. — Как и всегда, — добавил Микки. Йен не обратил внимания на колкость и просто продолжил пытаться подкурить сигарету, но раз за разом ничего не выходило. — Эй, старший ординатор, — обратил его внимание на себя Микки, бросая зажигалку, — лови. — Спасибо. Мэнди посмотрела сначала на брата, который не спускал взгляда с их коллеги, а потом и на Йена, которому было совершенно наплевать на всё, происходящее вокруг. — Ладно, мальчики, не буду вам мешать, — бросила она и скрылась за дверьми больницы. Микки проводил её взглядом, а потом вернулся к подробному изучению профиля Галлагера. Изумрудный цвет глаз стал темнее, из-за пасмурной погоды, а губы потрескались от ветра. Йен смотрел из-под полуопущенных ресниц то вниз, — на свою руку, держащую сигарету — то прямо — на капли дождя, падающие на землю. Его подбородок опускался, а губы складывались трубочкой, когда он подносил к ним фильтр сигареты, а потом смешно выпячивались вперёд, когда тот выдыхал дым из лёгких. Хорош собой, сукин сын. — Почему ты куришь, Галлагер? — задумчиво спросил Микки, смотря на время в телефоне. — Беспокоишься за моё здоровье? — лёгкая улыбка тронула уголки его губ, заставляя их чуть вздёрнуться вверх. — Не особо. Просто ты ведь сраный идеалист — всё у тебя аккуратненько, под линеечку. На работу приходишь рано, всегда вежливый, пациенты здоровы и счастливы. А про твой почерк в амбулаторных картах я вообще молчу. Йен молчал какое-то время, нахмурив брови. Может, обдумывал ответ, а может и не собирался отвечать вовсе — Микки этого не знал. Но Милкович знал одно — он хочет услышать ответ. — Потому что никогда не знаешь, с какой стороны к тебе могут подобраться, — ответил тот так, как будто это было самой очевидной вещью на свете. — Всегда готов к обороне? — Типо того, — Йен пожал плечами. — Почему тебе не наплевать? — Не знаю, — пришла очередь Микки пожимать плечами. Он хотел отшутиться, но в последний момент передумал. Вместо этого поднялся и подошёл к Галлагеру, забирая у него из рук сигарету и делая затяжку. — Может, я хочу знать, с какой стороны ударить. А может действительно заинтересован. Он смотрит прямо Галлагеру в глаза и видит, как сбивается его дыхание в реальном времени. Микки бросает бычок в урну, а потом обходит Йена и выходит из курилки, ожидая, что тот пойдёт за ним. Так и происходит. Микки находил что-то захватывающее в том, чтобы шуточно флиртовать с Галлагером, подначивать его или издеваться. Это как зависимость — попробовав раз, больше не можешь остановиться. Они идут вместе к столу регистрации, Микки приваливается к нему боком и хочет попросить сестру дать ему амбулаторные карты, но замирает, когда видит её лицо. — Кто-то умер? — спрашивает он. — Нет, но день только начался, — шутит она, но никто не смеётся, потому что, кажется, что-то действительно происходит. — К нам везут роженицу. — Ладно? — неуверенно спрашивает Микки. — Здорово? Он искренне не понимает, почему должен беспокоиться по этому поводу. У них есть родильное отделение и куча опытных акушеров, так что никаких проблем с дамочкой и её бейбиком возникнуть не должно. — Роды — это естественно, Мэнди. Ты тоже когда-нибудь через это пройдёшь, — и, видя, как вытягивается лицо сестры, начинает переживать о её детородных способностях. — Почему ты так на меня смотришь? — Господи, надеюсь, что я никогда не рожу семерых сразу, — с ужасом произносит она. — Семерых? — одновременно громко спрашивают ординаторы. — У женщины, которую к нам везут, семь детей? — переспрашивает Йен. — Да. Так что понадобится ваша помощь. И интернов соберите, — командует Мэнди, а потом машет рукой, чтобы они не мешали ей работать. Два ординатора, хмурясь, плетутся в ординаторскую. — Во раскомандовалась, — бубнит Йен. — И не говори, — бубнит в ответ Микки. Они входят в помещение, где вовсю идёт оживлённая беседа. И, как Микки понимает из контекста, разговаривают они про день рождения Мэнди. Харпер говорит о том, что обыграет девчонок в бир-понг на раздевание, а Рейчел и Лу наперебой кричат, что в такую ерунду играть не будут. И только Ли сидит на диване и, закрыв уши руками, пытаясь читать книгу. При виде двух ординаторов, голоса постепенно затихают. — Что-то случилось? — обеспокоенно спрашивает Рейчел. Видимо, видеть двух ординаторов вместе, когда им обоим что-то нужно от интернов, было довольно необычно для молодых врачей. — Да. Через несколько минут нас всех будут ждать в родильном отделении. Нам предстоят довольно сложные роды. Одной из сложностей является то, что плодов не один или два, а семь. Все подробности узнаем на месте, — серьёзно проговорил Йен и обернулся на Микки, который кивнул. Ординаторы вышли первыми из помещения, а за ними след в след четыре интерна. Толпа направилась к лифтам. Ни с чем подобным Микки никогда не сталкивался. Это будет сложная и долгая операция, к которой невозможно быть полностью готовым, как бы Милкович этого не хотел. К сожалению, у него нет никакой дополнительной информации, поэтому он не знает, на каком сроке женщина и насколько развиты плоды. А самое страшное то, что нет никаких гарантий того, что им удастся сохранить жизнь всем восьмерым. Йен стоял рядом с Микки в конце лифта, поэтому увидел, как изменилось его настроение в считанные секунды. — Мы сделаем всё возможное, — сказал Галлагер, подпихнув второго ординатора плечом, чтобы обратить его внимание на себя. — Как и всегда. И, блять, кажется, это сработало, потому что Микки почувствовал, как небольшой камень падает с его плеч. И ему нихуя не нравилось, какое влияние на него имеют слова зазнавшегося врача-выскочки.***
Операция была одной из самых сложных за всю практику Микки. Женщина была на 31 неделе беременности, им пришлось делать кесарево сечение. И практически все дети родились с пороками. У одного из малышей внутренние органы были наружу, что требовало срочной операции, поэтому Йен, немедля ни секунды, удалился с ребёнком в операционную. А Микки пришлось экстренно делать другому малышу операцию на мозге. Через час умер ребёнок, который родился последним. Он был самым маленьким и весил меньше остальных. А через пол часа ещё двое. Осталось всего четыре малыша, за которыми велось круглосуточное наблюдение. Всеми ними занимались интерны, сделав заботу о них — приоритетным занятием на сегодня. И, кажется, этот день в своей практике они запомнят на всю жизнь. Микки не мог думать ни о чем другом весь остаток дня. Он занимался пациентами — думал о детях. Обедал — думал о детях. Проводил операцию — первостепенно думал о ней, но мысли всё равно возвращались к детям. И, когда он понял, что не может просто оставить больницу и своих интернов, то вызвался работать в ночную смену. К его удивлению, Галлагер сделал точно так же. Возможно, единственной вещью, которая их объединяла, было сострадание. Поддержка интернам, как оказалось, была необходима. Особенно Рейчел, чей малыш умер среди ночи. Микки нашёл её плачущей в коридоре. Она сидела на полу, опиравшись о стену и закрывала лицо руками. И, вдруг, Милкович вспомнил одну из заповедей ординатора — поддерживать, направлять и помогать. Он сел рядом, полностью повторив её позу, и положил руки на колени. Рейчел приподняла голову, когда поняла, что больше не одна. — Когда я был интерном, я убил человека, — вдруг признался Микки и понял, что никогда не произносил эти слова вслух так легко. — И пусть наши с тобой ситуации кардинально разные, но я вижу нашу с тобой схожесть. Быть врачом нелегко, а быть хорошим врачом — ещё труднее. Микки вздохнул и повернулся, чтобы взглянуть в заплаканные глаза девушки. — Мы потеряли четверых, но трое живы и практически здоровы. Так и в жизни — плохого много, но хорошее тоже есть. Выше нос, — он коснулся кончика носа Рейчел и быстро убрал руку. И, хоть Микки и психология — это совершенно несопоставимые вещи, но, кажется, настроение интерна улучшилось. По, крайне мере, она больше не плакала, а лишь благодарно смотрела на ординатора. — Хочешь, заварю тебе кофе? Я бы предложил купить, но столовая уже закрыта, — спросил у нее Милкович, а потом засунул руку в карман и достал оттуда протеиновый батончик. — А ещё дам тебе батончик, но только если ты пообещаешь не говорить об этом Йену, потому что я стырил его на кухне. Рейчел расплылась в улыбке, смахнула слёзы и уверенно кивнула. Микки поднялся на ноги и протянул ладонь девушке, чтобы помочь встать, и она с радостью приняла её. Они улыбнулись друг другу и пошли в сторону ординаторской. Рейчел смотрела на него всю дорогу и крепко сжимала в руках батончик. Микки потянулся к ручке двери, но услышал голос за спиной: — Спасибо. — Обращайся, — кивнул ей Микки и открыл дверь, пропуская девушку вперёд. Три интерна во главе с Йеном Галлагером сидели в ординаторской и увлечённо о чём-то разговаривали. Микки сразу подошёл к кухонной стойке, чтобы заварить кофе себе и Рейчел, когда услышал, о чем идёт разговор: — Ну же, ребята, это очень легко. До этого предмета невозможно дотронуться, он необъятных размеров и ещё не изучен учёными, — уже практически ныл Харпер. Видимо, никто не мог угадать слово, которое тот придумал. Ну, либо никто не хотел с ним играть. — Ты даже не говоришь ничего конкретного! — возмутился Ли. — Под это определение подходит всё, что угодно! Солнце? — Нет, — заносчиво ответил он. Харпер был очень горд собой, это было видно при одном взгляде на него. Кофейник Микки закипел, и он налил напиток в две кружки, а после передал одну Рейчел, которая сидела за столом. Она выглядела лучше, чем некоторое время назад, но всё ещё витала в своих мыслях. — Очень просто, — сказал Милкович, садясь на кресло напротив Йена и закидывая ноги на журнальный столик. — Это самолюбие доктора Галлагера. После этих слов интерны захихикали, а сам объект шутки открыл рот от возмущения. — Не подходит вообще-то, — ответил он. — Почему же? Невозможно дотронуться — потому что это не физический предмет. Необъятных размеров — о, да. И не изучено учёными. Я выиграл, Харпер, — сказал Микки, поднося кружку к губам. — Вообще-то это был океан, — обиженно сказал он. — Господи, Харпер! — взвыла от досады Лу. — До океана можно дотронуться! Ты вообще умеешь играть? — Нет, нельзя. Можно дотронуться только до воды, а до самого океана нет. Все находящиеся в комнате вздохнули от досады, но никто не собирался с ним спорить — себе дороже. После этого беседа продолжилась обсуждением следующей игры, в которую они все будут играть, чтобы скоротать время. Микки смотрел на интернов, не участвуя в разговоре, когда заметил, что Галлагер не сводит с него глаз. Он обернулся и тут же почувствовал себя неловко, когда органы в животе завязались в узел. Взгляд Галлагера изменился за последнее время. Он стал испытующим, внимательным и, чёрт возьми, заинтересованным. Быть того не может. Но из-за такого внимания Микки ощутил себя голым. Йен смотрел сначала ему в глаза, потом спустился на губы, на линию челюсти, на вырез медицинской футболки и остановился на руках, сжимающих кружку. Микки почувствовал сильную жажду, поэтому быстро сделал глоток кофе, обжигая нёбо. Какого хуя происходит? — Без меня не начинайте, — бросил он интернам, которые собрались играть в «две правды, одна ложь». — Я покурю и вернусь. Микки практически выбежал за дверь, чувствуя затылком чужой взгляд. Он, блять, бредит. Йен не может на него так смотреть. Или это в нём говорит сексуальная неудовлетворённость и именно поэтому он счёл разглядывания очень возбуждающими. Так или иначе, ему срочно нужен никотин. И когда Микки больше всего на свете не хотел никого видеть, дверь за спиной открывается, а к нему подходит Галлагер. Не придумав ничего лучше, чем снова начать грубить, Милкович хмурит брови и зло поворачивается к ординатору: — Не припомню, чтобы звал тебя с собой. Забыл мои правила? — резко бросает он. Галлагер молча смотрит на него и улыбается. Видимо, тот решил следовать правилам Микки только наполовину. Но сейчас Милковичу меньше всего хочется, чтобы Йен молчал. Внутри него кипело и бурлило от злости на самого себя, требуя выхода наружу. Но всё, что он мог сделать — закатить глаза и тяжело вздохнуть. — Какого чёрта ты так на меня смотришь? — наконец он задал этот вопрос. Йен всё ещё молчал и смотрел на него. — Боже, да можешь ты говорить, — нервно махнул на него рукой Микки. Галлагер, как настоящий актер погорелого театра, протянул ему ладонь. Милкович сначала не понял, а потом до него дошло — конечно же, ключ. Он положил ему на ладонь воображаемый ключ, после чего Йен открыл замок на губах. — Фух, думал, что взорвусь. Микки усмехнулся. Боже, ну что за идиот? — Как я на тебя смотрю, Микки? У него всё завибрировало внутри от того, как Галлагер произнёс его имя. Ни за что в жизни он не скажет «возбуждающе», «так, что коленки дрожат» и «заинтересованно», хотя все три слова в точности описывают его чувства. — Так, — огрызается на него Микки. — Заинтересованно? Милкович молчит и избегает взгляда, предпочитая просто курить и смотреть вперёд. — Мне нельзя так на тебя смотреть? Он снова молчит, крепко сжимая челюсти и пытаясь заставить своё сердце биться медленнее. — Когда ты меня рассматривал сегодня утром, я тебе ни слова не сказал. Щёки Микки вспыхивают, когда он поворачивается на Галлагера с высоко поднятыми бровями. — Что ты несёшь? Я тебя не рассматривал, — пытается защититься он. — Ну вот и я тебя тоже. Йен отворачивается, а Микки продолжает смотреть на его профиль, потом фыркает и тоже отворачивается. Вдруг, он замечает, что Галлагер не курит. — Ты вышел воздухом подышать? — спрашивает его Микки. — Нет, я жду. — Чего? Вдруг Йен резко выхватывает почти скуренную сигарету из руки Милковича и делает сразу две затяжки подряд, а потом выбрасывает окурок. Он поворачивается, смотрит на ахуевшее лицо Микки, подмигивает, а потом идёт к двери. — Вот этого, — бросает он через плечо и заходит в больницу. И, кажется, Микки нужно вспомнить, как дышать.***
Днём позже Микки решил сменить обычную окружающую обстановку на что-то новое, поэтому ушёл заполнять больничные листы в кафетерий в южном крыле неотложного отделения больницы. Хотя, это скорее была пристройка к основной части здания, которая поделена на две зоны: столовую и кафетерий. Главное отличие кафетерия от столовой было в том, что в столовую вход разрешён только пациентам и персоналу, а в кафетерий всем, включая посетителей. А если учитывать то, что пациенты всех отделений спускались на лифте сюда, чтобы провести время со знакомыми и родственниками, то народу здесь была тьма тьмущая. И если посещение больных в палатах ограничивалось по времени, то здесь эти правила не действовали. Так что они могли часами напролёт сидеть здесь и возвращаться на этаж только в нужное время. Микки не сильно любил такого рода места, потому что часто не мог сосредоточиться, когда вокруг него всё пространство было заполнено людьми. Однако сейчас это было спасением, потому что он буквально не мог дышать воздухом, когда поблизости находился Галлагер. А за последнее время тот был неподалёку всё, блять, время. Так что Микки спрятался там, где, как он думал, никто не сможет его найти. Милкович вставил наушники в уши и положил перед собой пейджер на случай, если ему придёт уведомление. Конечно, покой мог только снится, потому что через две минуты напротив него садятся два интерна и, сложив руки на столе, ждут, пока их ординатор обратит на них внимание. Микки вытаскивает наушники, засовывает их в карман, а потом поднимает голову в ожидании. — Что случилось? — спрашивает он. — У нас проблема. И, Господи, никогда эти слова не могут значить ничего хорошего. Микки переводит взгляд с одного на другого, чтобы получить дальнейшую информацию, но те не спешат её предоставлять. Вместо этого Ли встаёт и серьёзно смотрит на Милковича. — Нужно, чтобы Вы поднялись в хирургию. Микки кивает, закрывает карты и встаёт, чтобы следовать за интернами. Если у них проблема, то его обязанность — решить её. Они поднимаются на лифте, а когда двери открываются, то выходят в холл, где их встречает разъярённая женщина, которая практически сразу же набрасывается на Ли и Харпера. — Почему так долго? Почему вы от меня убегаете? Я требую объяснений! — она хватается руками за халат Ли, практически тряся парня. Микки в секунду оказывается рядом с ними, аккуратно убирает её руки и встаёт перед Хонгом, заслоняя его своей спиной. — Мэм, Вы находитесь в больнице, и я прошу уважать сотрудников, иначе мне придётся вызвать охрану, чтобы Вас отсюда вывели, — говорит ей строго Милкович, глядя прямо в глаза. — Да кто Вы такой? — кричит она. — Старший ординатор — доктор Микки Милкович, а два молодых человека - это интерны, находящиеся под моей ответственностью. Расскажите, что случилось и я постараюсь Вам помочь, — он говорит отстранённо и спокойно, как настоящий профессионал своего дела, не поддаваясь эмоциям. — А, так Вы за них отвечаете? Отлично, буду знать, на кого мне подавать жалобу в Министерство Здравоохранения! — снова кричит она, кидаясь на Микки, но он предвидит это, поэтому ловит её руки около своей груди, чтобы она не смогла до него дотронуться. — Во-первых, объясните мне в чём дело. Если что-то произошло по вине моих подчинённых, то я готов нести за это ответственность, — говорит Микки уже более эмоционально. — Во-вторых, держите свои руки при себе, иначе я вызываю охрану, — повторяет он. Женщина смотрит на него ещё несколько секунд, потом опускает взгляд, поджимает губы от досады и отступает на шаг назад. Кажется, её гнев сменился печалью, потому что в глазах стоят слезы. — Почему вы не оперируете моего мужа? Я же дала согласие на операцию! — уже спокойнее говорит она. — Назовите фамилию вашего мужа. — Джеф Картер. — А вы… — Мэдисон Грин, — обречённо выдыхает она. — В официальных документах сказано, что женой мистера Картера является Сэнди Картер, а о Вас никакой информации нет. Так что Ваше согласие на операцию не имеет законной силы, — спокойно отвечает Микки. — Да я ему ближе, чем жена! — кричит она и хочет снова броситься вперёд, но останавливается, вместо этого обхватывая себя руками. — Это официальная процедура. Мы не имеем права оперировать без согласия ближайших родственников. — Я вас засужу! — вновь кричит она и, разворачиваясь, уходит в палату. — Удачи! — отвечает ей в след Микки. Он проводит рукой по лицу и разворачивается к интернам, которые стоят, боясь пошевелиться. Видимо, эта сумасшедшая запугала их проверками и судами. Но, если говорить честно, то такие случаи не редкость. Очень часто любовницы представляются жёнами, если с их избранником что-то случается, и он вдруг попадает в больницу. А потом настоящие жены узнают про это и на всю больницу стоят крики. Но к этому просто нужно научиться относиться спокойно. Ли отмирает первым, поправляет съехавшие очки на переносице, а потом шумно выдыхает. — Это было круто, — с восхищением произносит он. — Вы утёрли ей нос! — добавляет Харпер, на что Ли закатывает глаза. — Не утёр нос, а доходчиво объяснил, Харпер. Это разные вещи, — произносит Микки, но не может сдержать гордость, рвущуюся наружу. Он смог постоять за своих ребят и не дать оскорбить ни себя, ни их. Как самый настоящий наставник, он готов был взять ответственность за всё, что могло бы произойти в его отсутствие. Но, к счастью, всё обошлось. — Учитесь разговаривать с людьми, парни. И не давайте им запугивать вас, потому что на вашей стороне закон и правда. — Да, сэр, — сказал Харпер и принял военную стойку. Ли в очередной раз закатил глаза. — В общем, спасибо, — заключил он, после чего Харпер согласно кивнул. Микки улыбнулся им и вошёл в лифт, чтобы спуститься в неотложное отделение и забрать амбулаторные карты, которые оставил на стойке регистрации, прежде чем подняться в хирургию с интернами.***
Йен ехал в лифте с пятого этажа, где вместе с Рейчел, которая со вчерашнего дня была ужасно расстроена, проверял новорождённых после операций. Он собирался сделать обход пациентов неотложного отделения, но лифт остановился на втором этаже и в него вошёл Микки. Казалось, что он не заметил рыжего, потому что смотрел себе под ноги о чем-то думал, поэтому просто встал в свободное пространство между людьми, оказавшись прямо перед Йеном. Он хотел его напугать, наклониться и прошептать что-нибудь прямо на ухо, но как только приблизился, то замер, широко распахнув глаза. Откуда этот запах? Неужели Милкович так пахнет? Йен на секунду прикрыл глаза, пользуясь тем, что впервые оказался настолько близко, и вдохнул поглубже. Микки обернулся так резко, что Галлагеру пришлось быстро отпрянуть назад. — Ты что нюхаешь меня? — спросил он, нахмурив брови и с недоверием глядя на испуганное лицо второго ординатора. — Нет, — не очень правдоподобно ответил Йен, выглядя пойманным на месте преступления. Господи, как же стыдно. Это было какое-то минутное помутнение в его мозгу, точно. Ну не мог он в здравом уме словить кайф от запаха ненавистного ему человека. Абсурд. Микки, кажется, не особо поверил, поэтому отвернулся и сделал шаг вперёд. Они вышли в холл неотложного отделения, но вдруг Микки остановился, а Йен чуть не врезался в него. Подняв глаза, он увидел Лу, целующую того самого жениха, о приезде которого она говорила несколько недель назад. Ком застрял в его горле, когда он узнал парня. А когда вспомнил, как именно они познакомились и в каких позах продолжили общение, то просто захотел блевануть. Йен перевёл взгляд на Микки, который смотрел на Чеда, облокотившегося на стойку Мэнди. Лицо Милковича передавало злость, которая каким-то образом перекинулась и на самого Галлагера, когда он посмотрел на акушера-гинеколога. Хотя, это скорее всего из-за Аарона — жениха Лу. Слова вырвались из его рта прежде, чем он успел их обдумать: — Свалим отсюда? — Давай. И вот так, два ординатора по-мужски решили возникшие неприятности — сбежали. В этот раз Милкович почему-то не был против того, чтобы пообедать вместе в ординаторской хирургического отделения.