***
Ещё несколько дней Эдвард тешит себя мыслями, что все, что происходит, просто сраный прикол. Он давно не отдыхал, солнце в этом году какое-то слишком жаркое, он в конец расклеился в этом болоте из скуки. Как давно он не ходил на абордаж с командой? Черной бороды может даже не быть на борту. Ага, он может надираться в таверне до состояния смертника, изысканное самоубийство с блевотиной и сбитыми костяшками. Не удивительно, что смена обстановки так сильно на него повлияла: яркий улыбчивый Стид Боннет, со всеми этими фарфоровыми чашками, дорогими тканями и наивностью в глазах на грани с глупостью. Он не глупый, нет, совершенно точно, он просто до смешного не способен жить. То, что происходит у богачей, закрывших себя от мира в тяжёлых обоях и французской мебели, Эд за жизнь не считает. Получается, Стид и не жил вовсе? Новорожденный. Какой же всё-таки бред, блять. Уже совсем поздняя ночь, они пьют и танцуют - Стид учит Эдварда танцевать, но он не господь бог, чтобы выносить такое без рома. Танец странный и манерный, от стоек сводит спину, Эд постоянно - уже специально, хватит так улыбаться, Стид, пожалуйста, - наступает на его ноги. Они смеются, голосят на все море, звёзды подмигивают им в чистом высоком небе. - И теперь два шага назад, - говорит румяный, довольный Стид, смешливо морща нос, - И руку, пожалуйста, держи повыше. Он отходит и со стороны наблюдает за Эдом, на его щеках ямочки от сдерживаемого смеха. Никто не смеётся над Черной бородой, по крайней мере, никто не живёт после этого долго, но это же Стид блять Боннет. Он похож на солнце. Эд отвратительно пьян, как бы не сболтнуть хуйни. Эд повторяет все эти нелепые движения, сбивается с ритма, который отсчитывает Стид, сбивает с ритма и его: его голос звучит как самое настоящее искушение, Эд разрывается между желанием залпом выпить полную бутылку и вылизать его теплый красный рот, но вместо этого он просто хватает Стида за руки и пускается с ним в портовую пляску по палубе. Они сносят собой бочки и ящики, один раз почти падают на луже расплескавшегося рома, хохочут так, что начинает саднить горло, Стид очевидно задыхается, но глаза лучатся... счастьем? Быть не может, хуйня какая-то. Эдвард резко останавливается, Стид - его руки все ещё в руках Эда, мягкие, бесконечно нежные, так вот как они ощущаются на коже, - впечатывается в него с размаху, мажет горячим дыханием по щеке. - Боже мой, Эд, боже мой, - выдыхает он, смотрит чуть-чуть снизу, но всё-таки заглядывая в глаза, голос у него хриплый и немного сорванный. - Никогда им не был, - Эд почти что наклоняется к залитому золотом от горящих фонарей лицу, рука Стида перебирается немного выше по его предплечью, в штанах становится абсолютно правильно тесно. Ого, блять. Приплыли. Эд отшатывается назад. Такого говна ещё не случалось, с этим надо что-то делать. Стид как будто и не замечатает этого крохотного конца света, платком вытирает пот со лба и щек. На нежном батистовом платке выведены буквы. Эд не умеет читать. Он хватает бутылку, выпивает, сколько может. Ром течет по бороде вниз, под куртку и рубаху, холодит горячую кожу. Ему бы сейчас в море из рома, может быть захлебнулся бы, умер счастливым и не творил хуйни. Стид перехватывает бутылку за горлышко, пальцами касается обернутой вокруг него ладони Эда. Подносит к раскрытому рту и прикасается губами к тем местам, где были губы Эда - они, блять, были везде, он бы облизал всю бутылку несколько раз, если бы это было не абсурдной пьяной мыслью, но от вида красных губ, растянутых на стекле, у него подгибаются ноги и член твердеет быстрее, чем в пятнадцать. Вот как Эдвард Тич понимает, что пропал. Похоже, окончательно и бесповоротно. Похоже, до кровавых мозолей на члене, потому что он все ещё ебаная Черная борода, люди сами умоляют его обо всем, что он хочет сделать со Стидом, он не станет унижаться. Это пиздец. Держись, брат.***
День не задаётся с самого утра. Эд видит нужных людей издалека, умеет подобрать команду и удержать ее в руках, он учился на ошибках Хорнигольда, иначе давно бы уже получил бунт и саблю в лицо, но ебанный Иззи Хэндс, хоть и весьма ценный кадр, выносит мозг как заправская жёнушка. Вот почему Эдвард предпочитает не иметь с женщинами ничего общего. Он просто предпочитает их иметь. Хах, забавно вышло, брат, да ты шутник от бога. Голос Иззи, хоть и говорит чаще всего правильные вещи, отвратительно скрипучий, бесит до желания орать с пеной на бороде, может быть, как раз потому, что говорит правильные вещи. У Черной бороды есть своя голова на плечах, он бы не стал тем, кого боятся все - от псов ада до короля Англии, если бы не было. Иззи говорит откровенную хуйню. Может быть, конечно, правильную - Иззи может так казаться, Эд не считает, что его мнение закон. Закон - его слово, он, в конце концов, капитан. - Иззи, заткнись, блять, просто заткнись, - нет, он не злится, он спокоен, смотрит на начало шторма в безбожные шесть утра, в это время года солнце начинает вставать в пять, сейчас грозовое небо подсвечено изнутри. Свежо, аж кусает за щеки. - Я не собираюсь убивать Стида Боннета, я не собираюсь захватывать его корабль, я не собираюсь слушать дальше весь тот бред, что ты несёшь. Давай потише, Иззи, слышишь, да? Иззи некрасиво морщится, опасно так, мерзко. Скалит щербатый рот. Он похож на крысу в такие моменты, Эдвард смеялся бы, если бы не болела голова. - Хочешь трахнуть его? Так трахни, Эд, давай, - сипит он. Удивительная наглость для человека, который, судя по всему, дрочет на осьминогов. Эд даже думать об этом не хочет. - Трахни это пирожное, высади в ближайшем порту и перестань позориться. Слово капитана - закон, и Эд бьёт наотмашь по худому острому лицу Иззи. Его голова откидывается в сторону. Его покорность выводит из себя. - Я, блять, сказал тебе заткнуть твою черную пасть, Иззи, я сказал тебе, мать твою! - он все ещё спокоен, просто бешенство накатывает волной, просто море сегодня, похоже, сошло с ума, так почему он не может? В глазах Иззи мелькает что-то похожее на прилив уважения, иди ты нахуй, Иззи. Эд разворачивается и уходит, оставляет его разбираться с его говном самого. На палубу лениво выползают Француз и Черный Пит, позер, блять. Как же вовремя, как раз, чтобы ничего не услышать. Утренний разговор грызет мозг Эда, но Стид, джентльмен, ни дать ни взять, улыбается на его хмурое лицо уголками губ и рассказывает что-то о последней высадке на большой земле. А ты знаешь, Стид, что море прямо вот сейчас пытается выплюнуть тебя обратно на берег, в твою богатенькую жизнь богатенького распиздяя? Тебя, и Эда в придачу. Вот уж не повезло, да, Стид? - И Джим снова нацепили свою бороду и нос, ума не приложу, зачем? Их же там никто не знал. - И что дальше? - Мне кажется, в них влюблен Олуванде, - Стид улыбается чуть сильнее, каюта, погруженная в штормовой мрак, светлеет на глазах. - Было бы просто чудесно, да, Эд? Было бы чудесно поцеловать тебя сейчас и посмотреть, как изменится твое лицо. А потом сигануть прямо в бурлящее море. Говорят, оно любит Эда, может, и не сдохнет. Он неопределенно хмыкает. Чудесно, правда. - Любовь и пираты, что может быть романтичнее? - и складывает руки на столе. Белые, изнеженные руки. Эд знает, какие они на ощупь. Длинные аккуратные пальцы, ухоженные ногти, у него наверняка есть маленькие ножнички и мази от волдырей. Кольцо с бирюзой в цвет его глаз. Когда они поменялись одеждой, в тот первый день, они поменялись и кольцами. Хах, похоже, Эд надевал свое кольцо на его палец. Неловко. - Смерть посреди шторма, вот что, - Эд говорит это из врождённой вредности, непонятно для чего, просто, чтобы отвлечься. Стид ожидаемо хмурится, беспокойство округляет его рот. Рука ползет по столу, обхватывает его ладонь. Белое на темном, шелк на старом, процарапанном дереве. Он заглядывает в глаза Эда, видит там искры смеха, сжимает пальцы сильнее и начинает смеяться. - Ты такой шутник, милый. Шторм не страшен, если на корабле Черная борода, не правда ли? - ох и дурак же ты, Стид Боннет. Теплая ладонь и теплый взгляд затягивают Эда в какой-то волшебный транс. Он как-то накурился трав, купленных у индейцев, он знает, как это бывает. Стид наклоняется к нему ниже, к самому уху, отодвигает другой рукой пряди жёстких волос, слегка прикасается к щеке. Пальцы на руке Эда слегка царапают запястье ногтями. - Этот шторм ведь не из тех, что бушуют месяцами, правда? Кровь приливает в член мимо мозга. И чего ещё ты ожидал, Эдвард? - Ага, - осипше проталкивает он через зубы. Интересно же получается, всё-таки. Прямо экзотика. Уходить нет ни желания, ни повода, но он все же выдирает себя из кресла, руку - из мягкой руки этого греха во плоти, и где ж ты это все прячешь, Стид? Ты вообще понимаешь, что ты творишь? Эд честно не помнит, что говорит, в комнате темно, но он держится вполоборота, жёсткие штаны трут нежную кожу, он мечтает снять их с себя. Снова дрочить в одиночестве, прикусив пальцы. До чего же ты дожился-то, а?***
Шторм продолжается уже четыре дня. Эд заперт в каюте без возможности сбежать на палубу, к открытому небу и бескрайнему морю. Это случается время от времени, но ему каждый раз тяжело. Он не привык к клеткам, ему грустно и скучно. Он знает море так, будто бы родился в нем, маленький кракен из большой кладки таких же, но выжил только он. Поэтому Стид отпускает его наружу, посмотреть, как там шторм, и команда с надеждой смотрит ему вслед. Сегодня утром Джим чуть не прирезали Баттонса из-за какой-то откровенной хуйни, им тоже тесно в деревянном гробу посреди бури. На самом деле нихуя он не знает, когда шторм закончится. Это невозможно понять вот так просто. Если подгадать удачный момент и выйти прямо перед его концом, когда ещё трясет сильно, но вдалеке видно пятно светлого неба, то, очевидно, можно с важным видом сказать, что шторму конец. Такое случается редко, но заметно повышает репутацию. Смотрите, Черная борода прекратил шторм. Вот он, Морской Дьявол во плоти. На палубе лютый пиздец. Вот так просто. Волны разбиваются о противоположный борт, перехлестывая через всю ширину корабля, с неба льется сплошная стена воды - слизни ее с губ и почувствуешь едкую горькую соль. Понять бы ещё, что там с небом - черная дыра прямо в пучину ада, ничего не понятно, все очень страшно. Эдвард в восторге. Он расставляет руки в стороны, запрокидывает голову, она тяжелеет от воды, впитанной волосами. Кричит в полную силу, орет так, что уши закладывает. Это жизнь, настоящая, искренняя, жизнь, которую он выбрал для себя давным-давно и ни разу не пожалел. Вода затекает в нос, умывает его лицо ледяными струями. Вот так, все, как должно быть. Попробуй так хоть раз, Стид Боннет, и ты умрешь на месте, ты слишком нежный для этого мира, слишком чуткий для жизни пирата. Диковинное украшение, истинная благодать для такого искателя сокровищ, как Эд. Закрыть бы тебя в твоей каюте с книгами, в такую качку выпавшими на пол и оставшимися там, открытым огнем, потому что ты мерзнешь, привыкший к каминам и теплым сухим одеялам, с одеждой, похожей на ежедневный вечный праздник. Закрыть и никогда не выпускать, потому что вокруг злое море, злые испанцы с петлями специально для твоей шеи, злые англичане с пулями и нелепыми смертями, которые ты берешь на себя. Может быть, совершенно точно, ты не подходишь морю, но идеально - Эдварду Тичу. Вот и вся правда, выбирай, да или нет? С этими мыслями Эд вваливается в шаткую безопасность корабля, его бьёт дрожью, зубы колотятся друг об друга. Колено невыносимо ноет от непогоды. Непогода - ебаный ад, но Эд - дьявол, как-то справится. Он совершенно не удивляется, когда выныривает из лихорадочного сна. Ломит каждую кость, его трясет от холода и жара одновременно. Кто не рискует, того не держит за руку измученный Стид, привалившийся к кровати. В свете свечей он похож на ангела. Самого красивого в мире ангела, если быть точным. Кровь в теле Эда кипит, прожигая мозг. - Ты безумно напугал меня, Эд, - на лице Стида написано искреннее страдание, и, бог ты мой, это что, слезы? - Как ты? Эд только улыбается ему в ответ. Голова кружится, он чувствует себя пьяным, почти всесильным и жутко слабым одновременно. Хочется растопить своим жаром Стида, как мягкое сладкое масло, чтобы он стал податливым и нежным. Еще, конечно, хочется умереть. Когда он просыпается в следующий раз, ему намного лучше. Голова раскалывается, но это значит, что он живой. Если ничего не болит, значит, ты сдох, вот так вот. Он размыкает пересохшие губы, сипит и садится на постели. Рядом с его рукой - голова Стида, солнечные вихры раскиданы по одеялу. Он опускает в них руку, это маленькая жизнь и маленькая смерть. Въебывался он в кого-нибудь когда-нибудь так же сильно? Нет, нет конечно, боже мой, что же с ним творится. Стид под его ладонью шевелится, поднимается вместе с ней, упираясь в кровать руками. На щеке отпечатался узор вышивки, он раскраснелся от духоты в каюте. - Как ты? - повторяет он последние слова, которые слышал Эд. - Ужасно. Стид даёт ему воды, потом ещё и ещё. Вытирает холодным мокрым платком его лицо. Помогает подняться. Он не выглядит слабым, он почти такого же роста, как и Эд, не тонкий, но и не заплывший жиром, и все равно как-то странно - то, как легко он поднимает Эда с кровати, поднырнув под правую руку. На Эде из одежды примерно ничего. Все вымокло в его вылазку в шторм. Он боится думать, как с него снимали промокшую кожу, невыносимо тяжело, он бы не старался. Но Стид - не он, он окутывает заботой всех, даже того, кто признался ему, что хотел перерезать ему шею и сжечь лицо. Стид думает, что Эд - его друг. Эд дрочет на него две недели. Стид ищет ему халат в этой своей тайной гардеробной. Если бы у Эдварда на корабле была тайная комната, он бы хранил в ней сокровища. И, может быть, Стида. - Очень сложно, не знаю, что и выбрать, - доносится голос Стида. Лёгкие разочарованные нотки в его голосе - услада для ушей. - Что не жалко, брат, мы здесь не прихотливые. Из двери показывается голова Стида, на его лице показывается истинное возмущение. - Что ты такое говоришь, Эдвард? Я ищу, что бы тебе подошло. - Муки выбора? - он выгибает бровь. Пассивная агрессия даётся ему тяжело, его подташнивает от такого. - О да, - лукавая улыбка расползается по лицу, трогает глаза морщинками в уголках. - Нужно что-нибудь, подходящее к твоей коже, но не перебивающее акцент на волосах. Эд стоит посреди каюты голый, его коже подошли бы твои руки, Стид, есть ли в тебе хоть капля совести? - И что, у тебя там много всякого? - он спрашивает просто так, шлифует неловкость, касающуюся только его. - Я взял с собой немного, почти все осталось дома. Только кому это теперь там нужно? - Стид выходит, наконец-то, с красным шелковым халатом. На халате вышивка, тонкий узор, цветы и веточки. Похоже на Китай, Эд как-то грабил китайское судно. - Так брал бы все, - говорит он, пока Стид надевает на него халат. Стид заходится чистым звонким смехом. В нем нет спрятанного злорадства, так что это не какая-то хитровыебанная насмешка над деревенщиной Эдом, спасибо, блять, на этом. - Дорогой, корабль бы затонул, так и не сойдя с пристани. - и это не хвастовство, это констатация факта, так могут только люди, родившиеся в богатых семьях, но не осознающие свое богатство. Другие называют их дураками, Эд, ослеплённый улыбкой Стида, называет золотом. Люциус зовёт Стида из-за двери, не заходит внутрь, умный мальчик. Стид извиняется, расправляет ткань на плечах Эда и выходит из каюты. Халат пахнет Стидом - этот лёгкий сладкий запах. Жасмин? Может быть. Может быть Эдвард бы и подумал, если бы шелк не был на ощупь, как руки Стида, если бы запах не заползал в легкие, если бы Эд не признался самому себе, что он до безумия хочет Стида и не отказался бороться с этим, потому что он никогда в своей жизни не боролся с самим собой. Хочешь курить? Возьми трубку и забей табаком. Хочешь пить? Хлещи ром, как воду, а вот воду лучше не трогай. Хочешь Стида Боннета? Пожалуйста, ты уже готов, дрочи до кругов перед глазами и молись, чтобы Стид не заметил белых пятен на дорогой ткани.***
Болезнь не отпускает Эда и после шторма. У него паршивое настроение и забитый нос, Иззи маячит то тут, то там, гадко ухмыляясь. Эд шлёт его через всю палубу в пизду. Иззи - просто сокровище - исчезает из поля зрения стремительно и даже без понимающей улыбки. Эд сидит в кресле, принесенном сюда Малышом Джоном, возле правого борта и смотрит на закат. Умытый мир расцветает красками, они играют на коже Стида тысячью оттенков. Он стоит перед Эдом, у него в руках расческа - красивый черепаховый гребень, он скользит пальцами по зубьям в нерешительности. Эдвард разрешил себя расчесать, но Стид тревожится. И чего? Эд никогда не делал ему ничего плохого, разве что рассказал, что должен был убить. Но это пустяк, да? Он же не убил. Обрыдался в ванне, рассказал про отца - верх доверия, волосы - ничто по сравнению с этим. Но для Стида, похоже, вопрос интимный. - Давай, - тянет он гнусаво из-за соплей в носу, Черную бороду свалил насморк, позор-то какой. И Стид обходит его, становится сзади, замирает на несколько секунд. Его руки аккуратно касаются волос. Перебирают пряди, пропуская сквозь пальцы. - Чем ты моешь волосы? - спрашивает Стид. Эда распирает от смеха и кашля. Действительно, блять, чем? - Морской водой и ромом, так, чтобы ни один нож не взял, - оборачивается через плечо, улыбается, будто увидел самую жирную добычу на самом жирном корабле, - Мы здесь пираты, а не сэры, у нас разговор короткий. Стид задушенно вздыхает. Ну а чего ты хотел? Отвара из русалочей шелухи и чайной розы? Непотребство в чистом виде для такого, как Стид, Эд знает, ага. - У меня есть кое-что, там воск и ромашка, волосы становятся гладкими и послушными, - начинает он, опуская гребень в копну волос. Что ж это получается, Стид, раскрываешь свои джентльменские секретики? Гребень мягко царапает кожу головы - чистое, асболютное блаженство, чашка с чаем в одной руке Эда дробно стучит по блюдцу в другой. Он расчесывается от случая к случаю, у него и так много забот, он должен запугать до чёртиков приблизительно весь мир. Но господь, Мария и Иисус, это приятно до дрожи в коленях - когда кто-то другой, вот так просто берет и делает тебе приятно, ничего не прося взамен. Стид продолжает болтать, распутывая колтуны, перекидывает спасенные пряди Эду через плечо. Закат медленно горит, команда, ничего не делавшая весь день, уже законно ничего не делает на вечернем отдыхе. Мягкий тихий голос Стида обволакивает Эда со всех сторон. Он говорит так, чтобы только Эд его слышал, он ещё не готов стать центром внимания и рассказывать во всеуслышание, звёздам тоже нужен отдых. Стид расчесывает его уже долго, волосы рассыпаются под гребнем, они, похоже, никогда не были такими мягкими и гладкими. Как он вообще жил без Стида? Барахтался в грабеже и драках, абсолютный распиздяй, даже о себе заботиться не способен. Да уж. Пальцы массируют кожу, он плавится под ними, почти мурлычет. Руки Стида стекают на его шею, это ебаный рай. Если у Иззи в планах все ещё свинтить с этого корабля, то хуй там плавал, Эд не уйдет, даже если его будут выгонять, вцепится в доски и врастет в них, он не променяет это ни на что. Не променяет Стида. В животе теплеет. Ну конечно, здравствуй, куда же без этого. Пальцы трогают мочки ушей. Вот как? Эд расправляет свой красный халат на коленях, скрещивает ноги, ему слишком хорошо, чтобы подрываться и бежать в каюту. Потерпит. Вечер слишком хороший, чтобы быть правдой, Стид шепчет ему в ухо что-то о том, что Люциус проболтался: он зашёл в каюту, а там Джим и Олуванде, голые. Занимались любовью. Ох, Стид, вот как ты это называешь? И почему ты такой довольный, и почему твоя рука на груди у Эдварда? Остановись, ты не знаешь, куда лезешь, слышишь? Эд же не железный, честно, ещё чуть-чуть и он выебет тебя прямо вот здесь, он любит тебя, правда любит, но зачем же ты так сильно давишь? - Капитан, расскажете что-то на ночь? - кричит им Француз, сука, какой момент испортил. Эд выныривает из полусна, смотрит на Стида: он осоловело моргает, улыбается немного робко, никому в частности, хлопает Эда по плечу. Идёт к команде. Оборачивается, чтобы посмотреть, идёт ли Эд за ним, но он машет рукой, кивает в сторону: я ухожу. Стид улыбается теперь уже только ему и кивает в ответ. Что ж, говно случается, теперь можно делать все, что хочется. Хочется напиться и целовать Стида до удушения. Он встает, хрустит костями, вваливается в нутро корабля. Сегодня с ним бутылка рома и стояк. Есть с чем работать.***
Когда Стид сука Боннет возвращается в его жизнь, он просто ждёт в каюте. Блять. У него нет ни сил, ни желания выходить на палубу и устраивать шоу. Если Иззи, озверевший и ахуевший в край, всё-таки убьет Стида, Эд просто прибьет его гвоздями к мачте. Подниматься наверх и спасать Боннета он не собирается, пусть как-нибудь сам. Велик шанс, что он просто застрелит суку. Технически, его убьет пуля, его проблемы, не Эда. Он думал, что Стид ангел? Стид дьявол, пришедший из преисподней, чтобы пытать Эда за все его грехи. Эд ненавидит его так сильно, что рыдает по ночам. Он, блять, готов был бежать с ним в сраный Китай, готов был закрывать его грудью от пуль. Чем ему заплатили? Бросили на причале, он замёрз и умер изнутри, ненужная сломанная игрушка. Он трёт глаза, потому что они снова слезятся. Пальцы в угольной пыли, посмешище, ему даже стыдно за весь этот цирк. Просто Стид так прочно въелся в него, как смогло только море, и когда он предал Эда, когда оставил все то хорошее, что в нем было, гнить и рыдать, он не знал, что делать дальше. Море так с ним не поступало, а людей он к себе не подпускал. Новый опыт, всегда можно чему-нибудь научиться. Жаль, что он выкинул мальчишку-писаря, так бы, может, научился бы читать впридачу к горю. На палубе становится тихо в один миг. В следующий Иззи надсадно орет, чтобы он не смел. Кто "он"? Что "не смел"? Эд пьет ром и готовится умереть от разрыва сердца. Дверь в каюту открывается, входит Стид, аккуратно закрывет ее за собой. Ага, вот этот "он". Ясненько. Стид похудел, его волосы отросли, появилась борода. Хороша рокировка: Черная борода без бороды, пусть даже давно не черной, и джентльмен-пират, выглядящий как морской черт. - Эд, - вырывается из его проклятого всеми богами лживого рта, и Эд хрипит. Сука, предатель и сука. - Эд, - говорит он ещё раз, задушенно, с такой скорбью, будто бы он здесь пытался сшить мертвое разбитое сердце уже месяц. Красиво он умеет все перекрутить. Эд достает пистолет и палит в потолок. - Эд, боже мой, Эд, - Боннет кидается к нему, хватает за руку. - Я, блять, выстрелю тебе в башку, убери от меня свои руки, убери, блять, - он думает, что звучит грозно, но понимает, что на самом деле рыдает, и слезы размазывают уголь по его лицу. Стид обнимает всем телом, руки держат его за шею, о, эти руки, грудь жмется к его груди, ноги - одна между его разведенных бедер, другая - все ещё на полу, держит весь вес. Стид горячо дышит ему в макушку, его трясет, будто он плачет. - Эд, пожалуйста, пожалуйста, Эд, только послушай, просто выслушай, что я скажу тебе, Эд, и ты сможешь меня убить, сможешь прогнать меня, прости меня, Эд, ради бога, прости меня, - о, он и вправду плачет. Эд обмякает в этих цепких объятиях, он слишком устал, чтобы бороться, слишком устал, чтобы злиться, он просто хочет выкинуть эту боль из своей груди, он хочет домой, хотя его дом - море. Он говорит в шею Стида: - Давай. Просыпаются они вместе, почти одновременно, потому что Эд хрипит, когда открывает глаза и видит Стида рядом, это не может быть правдой, снова перепил и бредит, снова мечтает о том, что его убивает. Стид садится, смотрит затравленно, но тянет руки, чтобы обнять. Его глаза красные, потому что вчера они много плакали и много пили, потому что он рассказывал все, начиная со своего несчастливого детства и заканчивая своей фальшивой смертью. Наебалово, кстати, вышло так себе, в такое поверят только пижоны из бывшего окружения Стида, Эд так ему и сказал. Стид рассмеялся, пьяно и истерично, выплескивая всю боль, что точила его изнутри. Эд ещё не решил, можно ли считать эту боль равноценной. У Стида была цель - найти его, вернуть его, у Эда была мечта тихо сдохнуть во сне. Стид тянет его на себя, целует, и это самое сладкое во всем ебаном мире, его губы сделаны из сахара и пиздежа, и если Эд скажет, что не любит его, значит он заразился его ложью и мир разверзнется под его ногами. Он ещё не решил, прощать Стида или нет, но очень близок к тому, чтобы всё-таки простить, как же мало ему нужно. Погладь его по голове, подари что-нибудь красивое, и вот он весь - у твоих ног. Они целуются долго, до нехватки воздуха, до ран на губах, рот Стида гладкий с изнанки, рот Стида сладкий и нежный, от этого рта Эд сходит с ума, знал бы, целовал бы так на пляже. Может, было бы не так больно за просранные шансы. Стид ёрзает, притирается членом к его бедру. Ого. Ага. Не только Эд здесь ебанутый, что ж, приятно. - Я люблю тебя, Эд, я любил тебя с первой секунды, - у Стида пьяные глаза, может, он не протрезвел с ночи. - Прости, что мне нужно было время, чтобы понять, прости меня, - ещё чуть-чуть, и он правда простит, он всего лишь человек, что бы там не болтали про него люди. - Я как-то сразу понял, блять, дрочил на твой светлый образ, пока ты притворялся слепым, - глупая злость мешается в Эде с желанием целовать землю, по которой ходил Стид. - Я знаю. О-хо-хо. Новости одна лучше другой. - И? Вместо слов Стид тянется к его штанам. Так бы сразу. Знал бы, трахнул прямо на том пляже. Тоже чтобы не жалеть. Глядишь, не сбежал бы. Пальцы Стида именно такие, какими должны быть, рука - наконец-то - идеальная, мягкая, как весь Стид, нежная и медленная. Эда качает на волнах удовольствия, как в штиль, и если кто-то когда-то и был в его постели до этого, то он кончал просто из жалости, не иначе. Стид весь как огромный сгусток любви, он целует Эда, шепчет ему что-то, от чего перед глазами звёзды, пальцы скользят по члену так, будто были созданы специально для Эда, весь Стид - для Эда, вот он, горит в солнечных лучах, горячий и тягучий, как мед. Эд вцепляется в его запястье, просто чтобы почувствовать жилистую руку, запускает ладонь в золотые волосы. Стид стекает по нему вниз, его красный рот растягивается вокруг члена. Нихуя ж себе, и где насмотрелся, откуда узнал о таком? Ревность бьёт всего на секунду - нихуя Стид не умеет, двигается неловко, на чистой силе идеи, и это лучшее, что случилось с Эдвардом Тичем за всю его жизнь. Язык скользит по головке, зубы иногда царапают, но это тоже приятно, это отрезвляет на доли секунды, даёт глазам возможность увидеть: взмокший лоб, кудри в жутком беспорядке, рука Эда на них выглядит темно-коричневой, выглядит идеально, так и должно быть, к этому все и шло. Стид стонет, его щеки изнутри как шелк, его рука на основании члена как шелк, его волосы как шелк. Стид заводит вторую руку под себя, обхватывает член, да ему же приятно не меньше, чем Эду. Из-за этого сжимается живот, подгибаются пальцы ног, голова запрокидывается и бьётся о спинку кровати. Оргазм похож на смерть и на жизнь, и если ради этого нужно было пройти через месяц адских мучений, что ж, Эд прошел. Глядя на губы Стида, перепачканные белым, на руку Стида, ту, что была на его члене, перепачканную белым, Эд понимает сразу две вещи: он простил Стида сразу же, как только увидел снова и он умрет, если Стид когда-нибудь снова уйдет. - Эд, - зовёт Стид, джентльмен-Стид, вытирающий рот и руку платком, бесстыдник-Стид, заглядывающий полными обожания глазами прямо в душу. - Поклянись, что никогда не уйдешь, и я притворюсь, что поверил тебе, - Эд живёт на чистом упрямстве, и говорит это тоже только на нем, потому что он верит Стиду Боннету и верит в него, и он любит его, видит бог, любит даже больше, чем море. - Клянусь, Эдвард, я клянусь. И море принимает Стида, влюбленного в него чуть меньше, чем в Эдварда.