Одинокие дни

      Очередной теракт в очередном посольстве. Опять неудачный. Это уже не удивляет, и даже не злит по-настоящему, просто бесит. Досадное раздражение занимает мысли. Жаль, что вместо мотивации повторить в другой раз, подготовившись лучше, которые оно, по идее, должно принести, приходит лишь желание все бросить. Послать куда подальше и… И все. Просто все.       Кацура заметил, что последнее время его как-то слишком часто начали посещать подобные мысли. За них он злился на самого себя, ведь ему, лидеру Джоишиши, совсем не подобало думать о том, чтобы все бросить. Но Кацура невольно думал. И почему-то с каждым днем такой, как он считал, ерунды, становилось в его голове все больше и больше. Жизнь в принципе стало какой-то серой и монотонной. И, пожалуй, это раздражало еще больше, чем неудавшийся теракт.       Кацура уныло шел домой, нехотя переставляя ноги. Не считая проваленной миссии, день выдался хорошим: ветра не было, светло солнце, которое в настоящий момент уже почти скрылось за горизонтом, окрашивая облака на небе в лилово-розовые оттенки. Прекрасная атмосфера, но Кацуре было на нее плевать, ему было откровенно паршиво. И хуже то, что он даже не знал, по какой конкретно причине. Точно не из-за теракта, неудачи уже давно стали обыденностью. Но тогда из-за чего? Видимых причин Котаро действительно совсем не находил, просто не хотелось возвращаться домой. Не хотелось засыпать, а потом просыпаться и проживать день, в точности повторяющий предыдущий. Надоело. А еще скучно.       Идея прогуляться пришла как-то неожиданно. Кацура помнил, что дома его вроде как ждет Элизабет, но он решил, что она и без него отлично проведет этот вечер. Вообще он искренне любил ее, но… Но что-то было не так. Элизабет с ее табличками не могла заменить нормальное общение, да и выпить немного саке с ней не выйдет. А выпить, по правде говоря, хотелось.       Всегда можно зайти в бар — эта мысль прельщала Кацуру. Именно в бар он вроде, как и направлялся, но ноги почему-то сами привели его в район Кабуки, точнее в одно конкретное место. Котаро соврал бы самому себе, сказав, что не имеет никакого желания появляться в Ёрозуе, ведь если бы действительно не имел, то не пришел бы сюда. Однако Кацура пришел, поднялся на второй этаж и вошел внутрь, не постучав в дверь.       Вероятность встретить Гинтоки была пятьдесят на пятьдесят, но ему повезло, Саката сидел на диване и смотрел телевизор. Услышав шаги, он без интереса повернул голову и сказал:       — А, это ты, Зура.       — Не Зура, а Кацура! — вместо приветствия.       Дальше диалог не пошел. Кацура так и остался стоять в проходе, а внимание Гинтоки вернулось к телевизору. Там шел прогноз погоды. Почему-то говорили, что ближе к ночи пойдет дождь. Котаро подумал о том, что быть такого не может, ведь весь день светило солнце, а потом он подумал о том, что пришел сюда не за тем, чтобы смотреть прогноз погоды.       — Эй, Гинтоки, не хочешь выпить?       На этот раз Саката обернулся с явным энтузиазмом.       — Что и где?       — Ну, — Кацура задумался, — можно вино, или по классике саке.       — Давай вино, разнообразие необходимо. А где?       — Здесь, — пожал плечами Кацура.       — Не-а, Кагура и Садахару скоро вернуться.       Котаро усмехнулся. Они оба понимали, что их «выпить» никогда одним алкоголем не ограничится. Наверное, это было неправильно, но они просто предпочли иногда делать, что хочется, не задумываясь о природе этих отношений. Но даже если бы задумались, то не нашли бы конкретного ответа. Недодружба, точно не любовь, а может и не точно.       — Тогда отель, — сказал Кацура, понимая, что свой дом не предложить, ведь там Элизабет. К тому же они всегда встречались в отелях.       — Ты платишь.       Котаро оставалось только согласиться, что логично, ведь инициатива исходила именно от него.

***

      В прогнозе погоды не соврали. Небо, что еще совсем недавно было ясным, затянулось дождевыми облаками, от которых потемнело слишком рано.       — А у меня вообще-то зонтика нет, — сказал Гинтоки.       У Кацуры его тоже не было. У него был только пакет, в котором лежала бутылка вина и коробка конфет, купленная потому, что Гинтоки отказывался уходить из магазина. Возможно, Котаро бы поборолся за право не тратить свои деньги еще немного, но находиться в магазине совсем не хотелось. Хотелось как можно быстрее оказаться в отеле и наконец избавиться от этого липкого чувства тоски, что не отпускало до сих пор.       Упавшая на лицо капля, заставила вздрогнуть и поднять голову к небу. Дождь не был холодным, но неожиданно быстро превратился в ливень. Гинтоки забежал под ближайший навес, а Кацура почему-то так и остался стоять посреди улицы, позволяя дождю мочить одежду и волосы. Было в этом что-то романтичное и одновременно с этим меланхоличное.       Котаро так бы и остался стоять, если бы Саката не покинул свое убежище, чтобы потянуть за рукав, собираясь затянуть под крышу. Однако вместо того, чтобы поступить так, как подсказывал здравый смысл и переждать дождь, сказал:       — Пошли в отель.       Кацура смотрел на Гинтоки. На его лицо ложился теплый свет ближайшего фонаря, по щекам стекали капли дождя. Он смотрел и понимал, что хочет оказаться в отеле больше всего на свете. Кацура не любил быть честным с самим собой, но все же признавал, что порой рядом с Гинтоки может быть хорошо. И иногда он нуждается в этом «хорошо» отчаянно сильно.       Наверное, они уже стали постояльцами того дешевого отеля. Девушка на ресепшн узнала их, без лишних вопросов, но с каким-то немым осуждением во взгляде, дала ключи от номера в европейском стиле с одной двуспальной кроватью.       Оказавшись в нем, Гинтоки тут же поспешил открыть вино.       — Чтобы согреться, — объяснил он.       Им правда было холодно, промокли под дождем пока шли сюда, пусть и не насквозь. Кацура предпочел бы согреться другим методом, но Гинтоки, напрочь проигнорировав цель, с которой они сняли этот номер, завалился на кровать, открыл конфеты и включил телевизор. Кулинарная передача показалась ему ужасно интересной.       Кацура мог бы начать сопротивляться, но почему-то выбрал также уставиться в экран и пить вино прямо из горла, периодически забирая бутылку из рук Сакаты. Едва ли обстановку можно было назвать романтичной. Они просто выпили бутылку вина и съели коробку конфет, глядя на то, как какой-то повар с суровым выражением лица учит телезрителей готовить онигири с тунцом.       По счастливой случайности, вино и передача закончились почти одновременно. Титры на экране не могли не радовать.       Голова немного кружилась, но Кацура не ощущал себя по-настоящему пьяным, как раз то, что нужно, чтобы окончательно расслабиться и в полной мере насладиться самой приятной частью вечера. Котаро потянулся к пульту и выключил телевизор настолько быстро, насколько мог, чтобы Гинтоки ненароком не заинтересовался какой-нибудь другой передачей.       Комната прогрузилась в тишину, которую нарушил только глубокий вздох Кацуры. Ему всегда было трудно сделать первый шаг. Несмотря на то, что такие отношения продолжались между ними очень давно, Котаро каждый раз казалось, что он рушит какую-то очень важную несущую стену, какую после не удастся восстановить. Однако наутро они всегда делали вид, что ничего не произошло. Такое притворство давалось без каких-либо усилий, но порой Кацура ловил себя на мысли, что не хочет притворяться. А потом над этой мыслью насмехался.       Он запустил пальцы в волосы Гинтоки, заставляя того посмотреть на себя. Волосы после дождя пушились сильнее чем обычно и казались невероятно мягкими. Кацура никогда этого не скажет, но они ассоциировались у него с сахарной ватой.       Саката вопросительно приподнял бровь, зачем-то делая вид, что не понимает, чего от него хотят. Кацура вздохнул еще раз. Его бесила безынициативность Гинтоки, но особо не беспокоила. Он знал, что потом от нее не останется и следа. С Сакатой всегда было так, сперва он ленился и бездействовал, но потом всецело отдавался страсти, что каждый раз вспыхивала между ними.       Котаро мог бы вздохнуть в третий раз, продолжая перебирать чужие волосы, но он решил действовать. Поднялся с постели, но только для того, чтобы бесцеремонно сесть на колени Гинтоки, обняв его руками за шею.       Близко. Саката положил ладони на спину Кацуры, прижимая его еще ближе. Котаро пытался игнорировать это чувство, кажущееся ему недостойным самурая, но сердце все равно трепетно сжалось, и он ничего не мог с этим поделать.       Кацура склонился к лицу Гинтоки, почти касаясь его губ своими, но пока намеренно не целуя. Он хотел, чтобы это с ним сделал Саката. Он просто смотрел. От вида расслабленной полуулыбки и слегка дрожащих ресниц сердце сжималось еще сильнее. Кацура зажмурился, все еще надеясь избавиться от этого ужасно трогательного чувства, и прижался еще ближе.       Факта, что они с Гинтоки дышат одним воздухом, хватало, чтобы внутренняя пустота начала отступать. От Сакаты пахло вином, шоколадом и чем-то сладким, родным. От этого запаха по спине пробежали мурашки, стало теплее, а потом жарче. Кацура нетерпеливо поерзал на чужих коленях, цепляясь пальцами за пушистые волосы.       Гинтоки наконец-то перестал бесцельно тянуть время и поцеловал. Это было до звезд перед глазами. Кацура всегда чувствовал что-то подобное, когда они целовались впервые. Впервые за встречу. С другими людьми было совсем не так. С ними были просто поцелуи, а от прикосновений губ Гинтоки сердце улетало куда-то вниз.       Кацура ответил, наслаждаясь каждой секундой происходящего. Поцелуй был нежным и плавным, но только первые пару секунд, потом Саката требовательно просунул язык между губами Кацуры, заставляя того разомкнуть зубы и позволить углубить поцелуй.       На висках выступили капли пота, кислорода перестало хватать несмотря на то, что ничто не мешало дышать через нос. Гинтоки целовал по-собственнически, немного грубо и страстно. От его привычной лени ничего не осталось. Он прижал Кацуру к себе еще крепче, хотя казалось, что крепче уже некуда, не разрешая отстраниться, гладил по спине.       В его сильных руках было спокойно. Котаро забыл обо всем, что имело значение днем и просто наслаждался моментом, теряясь в ощущениях. У поцелуя был сладкий вкус, по подбородку стекала дорожка слюны, мысли в голове путались, а где-то внизу становилось все жарче и жарче.       — Так лучше? — спросил Гинтоки, все же отстранившись.       Кацура мог только кивнуть и уронить голову на чужое плечо. Определенно стало лучше, но еще недостаточно хорошо. Котаро погладил Сакату по шее кончиками пальцев и облизал губы. Гинтоки поднял на него взгляд. Смотрел томно и с предвкушением.       Вместо того, чтобы ответить на поставленный вопрос, Кацура вновь поцеловал. Не разрывая их губ он толкнул Гинтоки в плечо, заставляя лечь на кровать, таким образом оказываясь сверху. Но очень скоро их позиции изменились и уже сам Котаро оказался прижат к матрасу. Гинтоки всегда предпочитал доминировать, и Кацуру это более чем устраивало. Себе он этого, конечно же, не признавал, но на самом деле ему нравилось во время секса терять контроль и полностью отдаваться другому человеку. Точнее нет, не любому человеку. Так он себя вел лишь с Сакатой, остальным не доверял.       Возможно, по этой причине он не хотел спать ни с кем, кроме Гинтоки. Не видел смысла в сексе, если во время него невозможно расслабиться и отпустить всю тоску и печаль, что накапливались внутри.       Саката прижимал Кацуру к кровати, продолжая целовать. Целовались долго, до тех пор, пока губы не заболели, но на этом все не закончилось. Гинтоки скользнул языком по шее, от чего Котаро инстинктивно запрокинул голову, делая шею максимально доступной. Разумеется, Саката не мог этим не воспользоваться. Самодовольно усмехнувшись, он впился в светлую кожу зубами, оставляя на ней багровые следы.       Кацура вскрикнул, якобы недовольно, но недоволен он не был. Стоило им остаться наедине и зайти куда-то дальше, якобы дружеского разговора, ну или недружеской перепалки, Котаро давал Гинтоки зеленый свет, позволяя делать в ним все, что угодно. Знал, что ничего плохого тот ему не сделает.       Однако все было не то чтобы идеально. Некоторые вещи в Гинтоки Кацуру раздражали, и это даже не идиотская привычка никогда не обращаться к нему по нормальному имени. Ему не нравилось, что Саката предпочитал трахаться быстро, не особо церемонясь с прелюдиями. Но еще больше его выводило из себя то, что Гинтоки ленился раздеваться.       Саката продолжал ласкать шею, то кусая, то зализывая следы собственных зубов. В ушах Кацуры отдавался стук сердца, он тяжело дышал, зачем-то сдерживая рвущиеся наружу стоны. Возбуждение уже давно давало о себе знать. Котаро развел колени, как бы намекая. Но тут же, вопреки своим действиям, взял Гинтоки за подбородок, вынуждая оторваться от шеи и посмотреть на себя.       — Давай разденемся, — хриплым голосом попросил Кацура.       Он не знал, почему ему это важно. Просто хотелось, быть близко настолько, насколько это возможно. Кожа к коже. Хотелось стать одним целым, раствориться в Гинтоки. Никогда не отпускать.       Очередные недостойные самурая мысли, но в моменты близости Кацура не мог думать иначе. Ему искренне хотелось, чтобы Саката его никогда не отпускал.       На просьбу Гинтоки отреагировал равнодушно, но одежду с себя снял. Котаро жадно впился взглядом в его красивое тело. Оно было идеальным, только шрамы напоминали об их совместном прошлом. Прошлом, которое Кацура так и не смог отпустить. А вот Гинтоки, наверное, смог, так Котаро казалось по крайней мере. Они никогда об этом не говорили. Быть может, стоило.       Котаро поспешил избавить себя от одежды самостоятельно, но в последний момент, Гинтоки все же помог ему, отправляя ненужную сейчас ткань куда-то на пол. После они вернулись в исходное положение: Кацура лежит на спине, а Саката нависает сверху.       Прохладный воздух неприятно коснулся, кожи, но стоило Гинтоки вновь прильнуть к шее, как температура в комнате будто бы повысилась на десяток градусов. Сразу стало жарко. Влажной дорожкой поцелуев спустился к груди. Поцеловал, а затем царапнул губами сначала левый сосок, потом правый.       Кацура чувствовал, что то ли падает, то ли улетает куда-то. Слишком много эмоций, хотя он уже давно не подросток, чтобы такое испытывать. Хотя, если вспомнить, то, когда они были подростками, ничего такого не происходило. Их первый секс был горькой попыткой убежать от реальности. Сейчас же они просто делали это ради удовольствия. По крайней мере, Гинтоки. Он точно ни от чего не бежал.       Ниже, еще ниже.       Саката не был бы собой, если бы, дойдя до члена, не отстранился. Кацура недовольно простонал, отчаянно нуждаясь в том, чтобы его коснулись там. Он даже был готов сделать это сам, но Гинтоки перехватил его руку и завел за голову.       — Эй, Зура, у тебя смазка есть?       Это в Сакате тоже бесило — его способность портить обстановку. Котаро вздохнул, выныривая из пелены предстоящего удовольствия, окутавшей его разум.       — Где-то в кармане, я, в отличии от тебя, не такой безответственный!       Он закрыл глаза, всем своим видом показывая, что подниматься с постели не намерен. Благо с поиском смазки Саката справился самостоятельно. Вернувшись, он устроился между чужих ног и задумчиво повертел тюбик в руках.       — И вообще-то я не Зура, а Кацура, — бросил Котаро, внося свой вклад в разрушение атмосферы.       На самом деле, он просто сказал первое, что пришло в голову, для привлечения внимания. В его же взгляде читалось одно — возьми меня. И Гинтоки это видел. Довольно улыбнувшись, он выдавил смазку на пальцы.       Кацура на стал сдерживать стон. Плевать на соседей, их проблемы, что они остановились в этом дешевом отеле. Больно не было, совсем. Нежностью Гинтоки никогда не славился, но осторожность сохранял всегда.       Ощущение чужого пальца внутри, пока еще только одного, усиливало возбуждение будто бы в миллиард раз. Кацура дернул бедрами, намекая, что ему хочется большего, и взглянул на Гинтоки. В моменты подготовки его лицо всегда выражало сосредоточенность. Это забавляло и одновременно заставляло какое-то нежное тепло вспыхнуть в груди. Котаро было так приятно от осознания того, что он нем заботятся. Ему этого не хватало.       Но, когда возбуждение, кажется, достигло своего максимума, забота — не совсем то, чего хотелось. Три пальца, много смазки, медленный движения — хорошо, конечно, но недостаточно.       — Блять, Гинтоки, — жалобно сорвалось с губ Кацуры.       — Что?       — Трахни меня уже!       В любой другой момент он ни за что бы не стал так унижаться, но сейчас было плевать. Саката довольно улыбнулся и извлек пальцы, вытерев их об одеяло. Он добавил еще смазки, размазывая ее по члену и нагнулся к Кацуре, целуя его в губы, чтобы отвлечь.       Мгновение единения всегда казалось Кацуре самым интимным из всего, что вообще было в сексе. Он простонал прямо в поцелуй и впился ногтями в плечи Гинтоки, не в силах совладать с нахлынувшими эмоциями. От ощущения его в себе сносило голову. На висках выступили капли пота, по телу прошлась волна наслаждения.       Хорошо было не только физически, но и морально. Больше не было одиночества, теперь Кацура принадлежал Гинтоки, и ему это до ужаса нравилось. Теперь он наконец-то полностью прекратил испытывать тоску и пустоту, они ушли, оставляя место наивысшему удовольствию.       Продолжая целовать, Саката сделал первый толчок, медленный и плавный. За ним последовал еще один. Они оба понимали, что долго в таком темпе не продержаться, очень скоро страсть возьмет свое, но пока они держались, просто чтобы привыкнуть и избежать какого-либо дискомфорта в дальнейшем.       Кацура резко отвернул голову, разрывая поцелуй.       — Давай уже, — с мольбой в голосе прошептал он.       Пламя внутри разгоралось все сильнее и сильнее, испепеляя всякую связь с реальностью и возможность мыслить трезво. Котаро впился ногтями в спину Гинтоки, теряясь в ощущениях. Они страстно хватались друг за друга, мешая рваные толчки и неразборчивые поцелуи. Весь мир сжался до размера этого маленького номера дешевого отеля.       Кацура держался за Гинтоки почти отчаянно и в каждом его жесте, каждом стоне, читалось лишь одно — не отпускай меня. Как же сильно он нуждался в тепле, в этих сильных руках, в горячих губах и кудрявых волосах, что щекотно касались его щек, всякий раз, когда Саката целовал его. Котаро не любил Гинтоки, он сам убедил себя в этом. Но в моменты близости — любил откровенно и искренне.       Он стонал на каждом толчке, чувствуя, что Саката касается не только его тела, но и его души. Воздуха не хватало, легкие обжигало огнем всякий раз, когда Кацура делал вздох, но то был огонь их страсти, согревающий, но не обжигающий.       Котаро смотрел на Гинтоки, на его лицо, покрытое капельками пота, красные щеки и расширенные от удовольствия зрачки. Каким же красивым он сейчас казался. Точнее, он всегда был красивым.       Стоны Кацуры сменились криками, когда рука Сакаты сжала его член. Перед глазами загорелись яркие вспышки, похожие на фейерверки, запускаемые на фестивалях. С каждой секундой он все ближе и ближе подходил к краю, сразу за которым начиналась пропасть чистейшего удовольствия.       Гинтоки уже в который раз впился в губы Кацуры требовательным поцелуем. Рука сжала член еще сильнее, совершая последние движения. Котаро будто бы видел, как рвутся последние нити, связывающие его с реальностью. В следующую секунду он провалился в густой туман удовольствия, царапая спину Гинтоки особенно сильно.       Что происходило дальше, Кацура особо не помнил, ощутил лишь то, как Саката покинул его тело, пачкая живот теплой спермой. Потом была пустота. Но не та, что преследовала его по жизни. Другая: спокойная и умиротворенная.       Приходить в себя Котаро начал только когда Гинтоки вытер его одеялом, совершенно не заботясь о горничной и будущих постояльцах отеля. Правда, приходить в себя совсем не хотелось. Кацура предпочел бы задержаться в этой приятной послеоргазменной неге еще немного. Не возвращаться к тому, от чего пытался убежать.       Но открыть глаза все же пришлось. Раньше он не замечал эту слишком яркую лампочку на потолке. Она раздражала. А то, что Гинтоки выбрался из постели и уже тянулся к своей одежде — печалило. Вдруг резко стало холодно, несмотря на все произошедшее буквально несколько минут назад. Кожа прикрылась мурашками.       — Останься, — тихо и слишком жалобно вырвалось у Кацуры прежде, чем он успел подумать.       Гинтоки обернулся резче, чем можно было ожидать. Котаро заметил смесь удивление и какой-то меланхолии в его глазах. Он успел пожалеть о сказанном, будучи уверенным, что Саката на его просьбу только посмеется, но, когда он оставил одежду и направился к кровати, Кацура понял, что все же не зря сказал это одно единственное слово.       Кровать скрипнула под весом Гинтоки. Он устало опустился радом, накидывая на них одеяло. Кацуре все же стоило взять себя в руки и ограничиться этой унизительной просьбой, но ему будто было мало. Холод будто добрался до самого сердца. Котаро, совсем не думая о том, как его действия будут выглядеть со стороны, пододвинулся к Гинтоки и крепко его обнял, уткнувшись носом в шею.       Тепло вернулось таже быстро, как и ускользнуло, когда руки Сакаты обняли Кацуру в ответ.       Они почти никогда не оставались вместе на ночь, Гинтоки предпочитал уходить сразу после секса, а Котаро предпочитал считать, что так и должно быть, хотя он всегда хотел только одного — чтобы Саката остался. Чтобы они вместе провели эту ночь, и чтобы сон был спокойным.       Кацура прикрыл глаза, уходя куда-то в собственные мысли. Он не знал, что чувствует к Гинтоки. Даже не знал, как к нему следует относиться. Как к другу? Как к любовнику? Как… Он правда не знал. Порой Котаро думал, что хочет быть с Сакатой, но чаще ему казалось, что он хочет быть не с ним, а им. Отпустить прошлое, найти новый смысл, новую семью. Кацура соврал бы, сказав, что не завидует.       Но от этой зависти не оставалось и следа, когда Гинтоки касался его. Очень странно и нелогично.       Кацура прижался ближе, вдыхая запах чего-то сладкого.       — Кацура, все нормально? — непривычно тихо и спокойно спросил Саката.       Нет — такой ответ, наверное, был бы искренним, но, по правде говоря, Кацура не знал никакого ответа.       — Да, — беззаботно бросил он, — мне просто…       — Одиноко, — закончил за него Гинтоки.       Котаро, надо полагать, собирался сказать что угодно, только не эти слова. Однако понятие «одиноко» лучше всего описывало его состояние. У того раздражения и внутренней пустоты, что Кацура испытывал, был корень — одиночество. Гинтоки всегда понимал людей лучше, чем казалось.       Обреченный вздох и пальцы, до боли сжимающие плечо — вместо ответа. Признавать Кацура не хотел, но и лгать желания не испытывал. За свою честность он получил награду, Гинтоки обнял его крепче, погладил по влажным от пота волосам.       — Знаешь, — начал Саката, — можешь приходить к нам иногда, только без своего белого чудовища.       — Элизабет не чудовище!       — Ладно, — Гинтоки по-доброму усмехнулся, — всем она, вроде, нравится.       Кацура подозревал, что Сакате Элизабет тоже нравится, ведь как ее можно не любить? Это почему-то грело душу так, будто Гинтоки сказал, что ему нравится сам Котаро, хотя вообще-то он ничего подобного не говорил даже про Элизабет. Но все равно стало хорошо.       — Только не вздумай к нам переезжать!       Настала очередь Кацуры усмехаться. Нет, он точно не стал бы переезжать, хотя… Возможно, он был бы не против. Никогда не чувствовать себя одиноким — звучит заманчиво. Но реальность жестока. Однако сейчас, когда они лежали рядом, прижавшись друг к другу, никакой жестокой реальности не существовало.       Гинтоки поцеловал Кацуру в макушку. Тот скользнул губами по чужой шее в ответ и закрыл глаза, чувствуя, что засыпает. Котаро знал, что впереди его ждет лишь бесконечная череда одиноких дней, знал, что их отношения с Гинтоки не выйдут за рамки секса без обязательств, но ради таких ночей он был готов смириться с этим. Ведь в такие ночи Кацура был счастлив. Наверное.