Солнечное масло

Нелюбовь к обуви у Венди выражается в ошмётках черепичных крыш между пальцев, в занозах на щиколотках, Робби прикасается к ним — в пальцах зажата вата, промокшая в спирте, Венди смотрит на его пробор. Накручивает черную прядь на палец, отмечает: «у тебя корни отросли, надо подкрасить». Венди сидит у Робби на коленях, сжимает свои, сдвигает на одну сторону, а Робби целует её шею — поцелуи пудренно-розовые, воздушные, бьются мягкой дробью по позвонкам. Венди скользит взглядом по окну: ей скучно, грустно, а стекло в капельной паутинке дождя, сквозь него Венди замечает что-то. Чёрное, громоздкое и тесное, наверняка мясистое, похожее на человека — липкие пальцы трогают стекло, волосы длинные, сальные, скулы грубые. Венди подаётся вперёд, выныривая из поцелуев Робби, и всматривается в окно: теперь ничего, тишина, серая гладь облаков, Венди шепчет: «Чувак, ты видел?». Венди видит его раньше, в детском, визжащем, саднящем и земляном — землёй тянет с пола гаража, Венди натягивает шлем и налокотники. Красная поцарапанная пластмасса, а закат путается в траве и смехе, Венди и Тембри бегают по лужам босиком. Венди ойкает и только учится ходить босой, по обломкам коры, щебёнке, переступая через слизней и розовых червяков. Венди и Тембри катаются по песку, набирая в сандалии, под носки, до самой синевы — первого предвестника темноты. В кустах и уличных туалетах просыпаются монстры и пауки, потягиваются, разминают длинные ножки, мохнатые тельца. Карябают когтями, цокают зубами по шершавому дереву, по шоссе, поскуливает, ломая сучья. Венди останавливается, кладёт велосипед на землю, что-то прячется за кустом, и шипит, как дикий кот — неумело, по-детски. Оно выскакивает, резкое, тёмное, у него лап больше, чем у индийских богов. Оно бьёт Венди по коленкам — удар не болит, а щекочет, Венди падает и кричит. Перед глазами зелено, перед глазами его глаза — человеческо-голубые, яркие, оно оставляет трещину на асфальте, сквозь которую прорастает трава — красная, бурая, колючая. Визг Венди сбивает шишки с елей и звенит в велосипедных звонках, Тембри видит его только краем глаза — чёрное, залезающее под куст на той стороне дороги, Тембри отмечает миленький хвостик. Венди же в клейком страхе, синем, как сама темнота, страх бьётся в желудке и коленях, сшивает челюсти. Венди не спит, давит в себе дыхание, чтобы быть тише, незаметнее — вдруг оно её найдет. Венди спит-сопит урывками, Венди снятся длинные туннели, запах полевых цветов, пыль от пыльцы в сальных волосах, и голубые глаза — его глаза, Венди выпадает из туннелей и громко-громко кричит, распугивая братьев и мышей под полом. И каждое утро теперь — звук трескучих шагов за окном, оно уходит, прячется, и Венди натягивает ушанку. Олимпийку поверх рубашки, в кармашке — перочинный ножик, Венди берёт его у брата, не ворует, а так, под шумок. Венди пиликает мобильником, стучит клавишами, у Робби щёлкают смс: «я его слышала, встречаемся сейчас, у моей калитки». Робби интересно, хотя немного смешно, Робби бренчит велосипедным звонком, дребезжит колесами. Морось забивается под уши, затемняет кончики волос, Венди в жёлтом дождевике, Робби в красном — белые кнопочки, шнурки у подбородка, Робби шагает за Венди. Пластик кнопок щёлкает, резина сапог хлюпает, Венди и Робби крадутся по самой кромке леса — дом Венди виднеется сквозь дождевой туман. Венди и Робби находят зайца, недоеденного, не до конца обглоданного, с острыми ребрами, облепленными мухами. Венди хмурится, Робби жмурится — солнце неожиданно выглядывает из-под серости облаков. Венди приглушённо рассказывает про мертвых птиц, лежащих под забором — задранные наверх крылья, грачи молятся, умоляют, но бог не спасает, не улыбается, подставляя острые зубы под клюв. Лес скалится, лес темнее волос Робби, тот пятится, бормоча: «Венди, а может, не надо?». Венди находит следы, глубокие, продольные грязевые раны, четыре когтя, грубые подушечки лап. Венди взглядом скачет по следам — они петляют и уходят в темноту, в хвоисто-землистое мясо, можно пройтись вдоль них. «Когда потеплеет», — Робби убирает прядь волос с лица, Венди соглашается. Днём солнце разъедает серый тучный пух, и жжётся, Венди шагает на работу. Машет Дипперу, обдумывая, что стоит взять с собой, перочинного ножа мало, тут бы арбалет, или ещё что-то поострей и побыстрей. Венди не берет близнецов с собой, даже не рассказывает. У Диппера нос курнос, родимое пятно выбивается из-под челки, а Мейбл протягивает жвачку на языке: «Венди, на что похоже больше, на мозги или сморчок?». Венди знает, что, то чёрное и зубастое опаснее духов закрытого магазина, минотавров из пещер, оно явно хищное. И умное — подбрасывает птиц к Венди на террасу, самый младших из братьев старается втянуть нос в себя, только бы не разреветься. Грач блестит клювом — эмаль среди кучки перьев и костей. Робби называет Венди «Королиной в стране кошмаров», и уже не смеётся — ищет записи в библиотеке, пытается вытянуть из МаккГакета. Ниточки рвутся, как плёнка высохшей смолы, а Венди к лесу, к этому монстру и другим загадкам намертво приклеена — из самых чащоб тянется жгутик прозрачного, клейкого, но крепкого, сваренного из птичьих костей. Холодная морось сдирает с себя кожицу, тёплыми крупными каплями стекает по ушам, дождевик не нужен — Венди высовывает язык, и Робби тоже, Робби везёт — сразу три капли. Венди гремит крышками от консервов, складными ножиками, всем остро-режущим, зубастым, Венди знает — оно зубастее. Лес влажно-душный, духота оглаживает спину под майкой, шею и лицо, Робби расстёгивает толстовку, завязывает на поясе за рукава. Венди отпускает шутку: «о нет, ты не прячешь там щупальца?». Шуток отпускается много, на свободный выгул, идите до кустов и дальше, пока не рыкнет, пока не сожрёт, пока лес не погрозит пальчиком и не откусит его. Венди снимает кеды, связывает шнурки, подвешивает на дерево с жёлтой кроной, с яркой корой. Срывает с него ягоды и давит свежую мякоть под языком. Теплый дождь хлещет по голым плечам, темнит затылок, до ступней Венди доходят земляные поцелуи — влажные, робкие, Венди перебирается по кочкам. Грязь и талая вода втягивает ступни в себя, ест холодными губами, Венди завороженно глядит, вытягивает ступню из вывернутого и упругого. Обрезанные джинсы не дотягиваются до колен, майка липнет к спине и груди — у Робби бегают глаза, он неловко смеётся, Венди цыкает. Капли прячутся в рыжине, Венди переходит бурный ручей, и задирает голову — по дрожащим векам стукаются капли, Робби неуверенно повторяет. У Робби сквозь футболку видны позвонки — изогнутая линия, Венди пробегает её пальцами — туманное прикосновение. Венди и Робби идут, парят во влажном тумане, и среди капель парят ладони: по чужой спине, по чужим волосам, по чужому смеху — и так необычно и ново, и лес обрамляет вытянувшиеся тела. Тела ни на что не похожи, тела разные, Венди хватает Робби за палец и направляет вперёд, шепчет: «пришли». Пригорок под вековой осиной разрыт, выкорчеванные пни заточены бобрами — до желтоватой, рассыпающейся древесины. А в пригорке зияет дыра, туннель, темный и большой, Венди щурится, замечает голову собаки, брошенную на входе. Отсыревшую, с белым водоворотом в глазах и впавшими щеками, Робби морщит нос. Венди шагает вперёд, Робби держит её ладонь в своей: «а вдруг оно... дома?». Венди хмыкает и высвобождает пальцы, два робких шага. Около туннеля трава жмётся к земле, бутоны календулы не распускаются, дрожат, напуганные жёлтые глазёнки. Три шага вперёд, уже смелее, Робби хочет окликнуть: «не лезь в туннель!», но его опережает рык. Грохочущий, зловещий, раскачивающий толстые ветки, и деревья скрипят, подчиняясь ему, а Венди кубарем скатывается назад, хватает Робби за руку. И за хлопком следует ещё один рык, где-то рвется валежник, от острых когтей гранатом трещит кора. И Венди бежит по затопленным кочкам, брызги хлещут по джинсам, щиколоткам, Венди увязает в трясине по самое колено, в трясине что-то пережёвывает её пальцы, давно мертвое и червивое, Робби вытягивает Венди за плечи. И рыжий-рыжий сгусток мелькает среди зелёного, ветвистого, кучерявого — Венди догоняет рык, Венди не успевает пожалеть, что снимает кеды, пробегает мимо них. И закатное солнце цепляется за хвою, а Робби за кору, сырую, прогнившую, Робби чуть не падает, Венди ловит его. Лес кричит совами, моргает желтыми глазами, лес качает ветвями-головами: кажется, от главного чуда леса уже не уйти. Рык бьётся о стволы, о черепа, Робби чуть не садится в грязь, Венди хватает его за рукав толстовки. Узел распадается, звенит язычок молнии, Венди укрывает мокрые плечи, садится — ступни в склизком, с комками между пальцев, как кукурузное пюре, но Венди не мерзко. Венди извиняется, Венди что-то бормочет, Робби не слышит, не слушает, видит дрожащие бледные губы, — вкус дыни и арбуза — сладко сахарная жвачка, любимая приторность. Дождь барабанит вдвойне, по плечам, по затылкам, по совиным крыльям — филин сидит высоко-высоко, тяжёлая, грузная птица, пушится, расправляет перья, теряет одно из хвоста. Венди подбирает его — длинное, в бледно-коричневую полосу, филин летит в сторону рыка. Хлопанье крыльев, рык отдаляется, Робби отряхивает джинсы от грязи, у Венди размытые, будто дождём, веснушки на щеках, и подожжённый страхом интерес в глазах. Как бикфордов шнур, Венди улыбается хлопая Робби по плечу: «это было круто!». И в солнечном масле тает рогоз, а Робби и Венди возвращаются — по длинным-предлинным полям, где зелёное почти сливается с матово-синим небом, и горизонт так далеко, что его вовсе нет. А мир темнеет, Роби шагает рядом — напуганный, облепленный чернотой футболки, ломающий пальцы. Венди открытая, по тощему-бледному бьётся спутанная рыжина, Робби снимает перчатки, касается волос. Венди смеётся — ей попадёт за кеды, за ножи, — Робби щекочет шею, Венди стукает его по ладоням. Игриво-модно, как в фильмах, но Венди быстро устаёт. «Оно чуть нас не съело», — Венди останавливается у своей калитки, крапива тянет к ней жгучие листы, Венди щёлкает задвижкой, ржавый металлических лязг. «Если захочешь повторить, зови», — Робби открепляет велосипед от забора, складывает кодовый замок в карман, и машет рукой. Солнечное масло стекает у Венди по ладони и превращается в ночь, тихую, звёздную. По дому ползёт смех из ненавистных Венди ситкомов, Венди босая, ступает по доскам, те хрустко смеются. По стенам скачут телевизионные огни, капающий кран с шуршанием чмокает резиновый коврик, Венди тихо поворачивает ручку, выходит на террасу. И лес подзывает её хвойным шепотом, манит берёзовыми рощицами, тянет еловую лапу, чтобы поздороваться. Гулкий, тихий высокий лес смотрит на голые плечи Венди — майка мнется на спине. Венди хочет перескакивать по зелёным кочками, босой пройтись по сырому дереву, провести по мокрым волосам — среди ржавчины прячутся капли. Венди кажется, будто она растёт вместе с деревьями, тянется вверх, трещит серой корой, деревья намного её обгоняют. И звери спят в тихом лесу, перекатываются в ветвистом туннеле, Венди совсем-совсем не боится их разбудить.