Утро вечера мудрёнее

      — Сделай.       — Зачем?       — Ну надо!       Противостоять этому «Ну надо!», что иногда генерировал его мозг, Дамиано так и не научился. В большинстве случаев хотелки были вполне безобидными вещами вроде необходимости срочно ущипнуть кого-то, попробовать собачий корм, что с таким упоением поедает Чили, или выложить в Инстаграм фотку, которая была бы куда уместнее на OnlyFans. Большинство из его тридцати с лишком тату появились по той же причине. Так что привычному зуду с утра пораньше где-то в глубине черепной коробки Дамиано не удивился: нужно было только дождаться пока тот оформится в связную мысль. Обычно помогала прогулка — натягиваешь на голову капюшон и идешь куда глаза глядят. С приобретением известности это становилось все сложнее: кому-то непременно нужны были селфи или автографы.       В этот раз выход на улицу так и вовсе обернулся засадой папарацци. Какой-то лихой, вконец обнаглевший владелец камеры с зум-объективом размером с небольшой телескоп, прятался за мусорным баком у самого подъезда. Дамиано махнул ему рукой и, не сбавляя шага, поспешил добраться до своего автомобиля — то был единственный способ скрыться от чужого назойливого внимания. Очнулся Дамиано только тогда, когда значок уровня бензина на приборной панели принялся настойчиво мигать — топливо почти закончилось. Локация все еще опознавалась как Рим, но по ощущениям он проехал Вечный Город практически насквозь. План был найти заправку — та должна же где-то быть. Дамиано поставил машину на сигнализацию и побрел вдоль почти пустой улицы. От напряженного поиска «того — не знаю что» уже начинали болеть виски. Нашлось это незнамо что само — в виде приветливо распахнутой двери тату салона. Из глубины помещения доносилась какая-то очередная вариация на тему из «князя Игоря» — кажется, то была версия Masterplan. Вот никогда такого не было, и вот опять. По шкале от нуля до десяти шанс, что он сможет сейчас плюхнуться в кресло мастера, ткнуть пальцем в понравившиеся эскиз и сказать: «Вот эту!» равен даже не единице, а чему-то меньшему. Но никто же его за спрос не прикончит? Посмотрит он рисунки, потопчется, может быть и попустит. Только поэтому Дамиано пересек порог.       — Дела пытаешь аль от дела лытаешь? — сухой сиплый голос встретил его. Мастеру, который был и администратором, и вообще всем штатом этого места на вид было лет так за пятьдесят. Дамиано бегло скользнул по мужчине взглядом: кольцо в носу, как у быка, вытатуированный уроборос на одном предплечье, колосья и коса на другом, волосы с проседью, собранные в хвост, и обширная борода, частично заплетенная рыбьим хвостом — он вызывал доверие и желание отдаться в эти знающие руки.       — Дело пытаю. Сегодня можно будет к мастеру попасть?       — Да все можно, молодец, если сам знаешь, чего душа желает!       Как-то отрешённо замечая странность манеры речи, Дамиано затребовал альбом с портфолио и уселся листать. Руны, славяно-кельтские узлы, совы, неплохой медведь, но с таким количеством деталей, что можно было помереть от болевого шока пока все это краской заполнят. Эскизы Дамиано листал лениво, надеясь, что глаз ни за что не зацепиться, тогда можно будет с чистой совестью уйти и поберечь место для чего-то вдумчивого. Итан вот вообще всегда нудел: думай, что набиваешь, а то будешь рассекать с надписью «куриный суп», если повезёт, а если не повезёт, то и смерть накликаешь. Дальше следовала часовая история о том, что он где-то слышал, что определенные символы набивают на мертвецах, чтобы их души могли упокоиться, и если живой нанесет этот рисунок на себя, то скоро отойдет в мир иной. Но Итан и в инопланетян верит! Дурашка. Но Итана не любить нельзя, как и паникершу Викторию, и человека-желе Томаса, что оживает только при соприкосновении с музыкой.       Дамиано перебросил ещё одну страницу и едва удержался от желания присвистнуть. На развороте красовались две симметричные кошачьи морды: одна лысая, страшная, как сама смерть, другая мохнато-щекастая и добродушная.       — Вот этих ребят хочу! — не задумываясь о последствиях, выпалил Дамиано, разворачивая альбом к мастеру, что клацал что-то в своём телефоне. Тот поднял бровь.       — Люба и Нелюба? Уверены?       — Совершенно.       — Хорошо. Только дверь закрою, чтобы не дуло.       Бить котов на ребрах было больно до предобморочного состояния, но в стандартные четыре часа они уложились… Хотя бы не придется возвращаться на второй сеанс. Пребывая в хорошем настроении, Дамиано милостиво позволил сфотографировать свое приобретение и даже выложить в соцсети в свое время. Домой он возвращался на ватных ногах — голова кружилась настолько, что пришлось вызвать такси.       Промозглый ветер забирался под толстовку — все же погорячился, вырядившись так в плюс тринадцать, а стоптанные кроссовки вопреки отсутствию огромных каблуков звонко стучали по асфальту, звук так множился в тишине улицы — из конспирации пришлось выйти на пару кварталов раньше —, что Дамиано трижды оборачивался, проверяя — не следует ли за ним кто-то по пятам. Никого. Ни бешеных фанаток, ни папарацци. Дамиано потянул незакрытую решетку подъездных ворот — границу между территорией жилого комплекса и улицей — на себя и невольно вздрогнул: раздался громкий скрип, как ногтями по стеклу. В тишине улицы тот звучал особенно мерзко. Дамиано тяжело привалился к кованной решетке, почувствовав, как горлу снова подступает тошнота. Ничего нового — это всего лишь расплата за желание быть красивым.       А потом он увидел. Со стороны дороги во двор завернули представители кошачьих. Котов было двое: один рыжий, как морковка, другой черный как сажа. Глаза у обоих, зеленые и кристально синие соответственно, как будто даже слегка светились. Охренительные коты! Не то чтобы Дамиано не любил свою парочку, но Леголас и Биде, объективно, были дворовыми замарашками по сравнению с этой компанией. Коты соседей? Дамиано в связи с недавним переездом еще не был знаком с людьми из других квартир.       — Кис-кис! — позвал он. Кошаки не среагировали, а стоило сделать к ним шаг — животные подскочили и бросились наутек, и Дамиано метнулся за ними следом. Уже на бегу (хотя о каком беге могла идти речь, если каждое движение простреливало в свежую татуировку) он додумал, что такие коты могут быть не просто котами, но духами-оборотнями или магическими фамильярами. Вот наслушаешься Итана — критическое мышление сдувает, как домик Дороти из Канзаса. Кошки, как существа куда более шустрые, нежели он, растворились в воздухе. Едва переводя дыхание, Дамиано внимательно осмотрел двор — ничто в этом мире не исчезает бесследно. Куда могли деться пушистые проныры? Может в дверь подъезда? Сбавив шаг до приемлемого, Дамиано подошел и оценил щель, образованную приоткрытой створкой: нормальная кошка вполне могла пролезть в эту дыру. Даже он бочком протиснулся. И бинго! Рыжий из котов сидел у нижней ступени лестницы.       — Давай без этих игр. Я просто посмотрю есть ли у тебя ошейник, идет? — попросил Дамиано, и кот совершенно по-человечески склонил голову на бок, громко мяукнув. Звук был настолько похож на осмысленное «Si», что спина у Дамиано покрылась холодным потом. Проклятые татуировки, чтоб он еще раз… Хотя кого он обманывает?       Пересилив первобытный страх, Дамиано медленно опустился на корточки и дал обнюхать свою руку. Кот сморщился, очевидно, учуяв табак — эка неженка — но позволил прикоснуться к своей шикарной шкуре. Совершенно обычный кот, на шее у которого вполне прощупывался ошейник с адресником. На одной стороне стального кругляша был выгравирован стрелолист и цифры, а на другой — что-то на кириллице. Кот поднял мордочку, глаза сверкнули холодным малахитом, и боднул Дамиано в ладонь. Ну как тут отказать, если так вежливо просят?       — Идем, отсыплю тебе немного еды… Мои не умрут с голоду, если я поделюсь с тобой их кормежкой.       Дамиано с трудом поднялся и схватился за перила, чтобы подняться на свой этаж — а еще утром на эту высоту взлетел бы пташкой. Решив во что бы то ни было не замирать на половине пути, он принялся считать ступени. Кот, словно поняв, что ему предлагают чем-то закусить, спокойно потрусил вместе с ним, как умнейшее создание, поджидая двуногого на каждой площадке лестницы. Дамиано впустил кота в квартиру и двинулся на кухню. Тишина. Везде стояла гробовая тишина. Только обжора Биде спала на холодильнике, и ее хвост, свесившийся сверху, служил своеобразной сигнализацией на случай, если кто-то решит сунуть нос в сундук с холодом и едой. Леголас же, по идее, должен был быть в спальне — лежать на подушках, как царь.       — Похоже, здесь больше никого нет, — объяснил Дамиано пришлому коту и потянул дверцу холодильника. Хотя, чего он ждал? Запаха свежей лазании? В этом доме каждый сам за свою еду отвечает. Белый холодильник «Бош» приветливо осветился. «Бош», как и его владелец, признавал только одну энергию — электрическую. Кошка, спящая сверху, даже не шевельнулась. Дамиано посмотрел на нее, посмотрел на рыжего кота. Ну к черту эти консервы. Консервы пускай ест Биде, если она не может предоставить хоть малейшее утешение, когда ему — раненному — оно так требуется.       Дамиано выудил с верхней полки заварные пирожные со сливками — в припадке очередного помешательства он пару дней назад по приезду из Милана приготовил не меньше шести противней, проблема в том, что есть их было некому… Он переложил несколько кривоватых эклеров на блюдце, но поставить на пол просто не успел — голова вдруг закружилась, и Дамиано со стоном рухнул на стул, растерянно разглядывая неубранный огромный пластиковый контейнер с пирожными.       — Иди сюда! — слушаясь приказа, кот запрыгнул к нему на колени, поставил передние лапы на край стола и принялся активно слизывать взбитые сливки с пирожного: уши комично подёргивались.       — В воровстве чужих животных меня еще не уличали, а мне даже кокаин приписали! Веришь?       Еще одно кошачье «Si». Дамиано рассеянно провел ладонью по спине кота. Внезапно навалилась такое безразличие, что стало всё равно что будет дальше. Ноги ныли, спину ломило от усталости, свежая тату горела, но веки словно налились свинцом. Сейчас только обработает рисунок как следует и завалится спать до вечера.       — Упорно надеюсь, что ты обычный кот. Хотя надежда тает быстрее, чем количество конфет в коробке, когда ту находит Вик!       Проснулся Дамиано от громкого рева мотоцикла где-то на улице… Он взвизгнул, ударившись рукой об угол прикроватной тумбочки. Потирая место ушиба, Дамиано медленно сел на кровати. Господи, он что набухался? Голова трещала так, что даже веки было не разлепить. Ну хоть потолок был знакомый. Эти выкрашенные в черный балки и болтающийся на них ловец снов находились в жилище Итана. Дамиано слегка помотал головой, пытаясь собраться с мыслями, и понял, что уцелевшая рука опустилась на пустую холодную сторону кровати, будто в поисках утешения, но быстро убрал ладонь. Итан или просто отдал ему свою постель, или уже давно встал.       — Итан, Ит, что мы вчера пили и главное — зачем?       Нет ответа. А что голосом? Дамиано схватился за горло. Он же не сорвал голос? Вик его на мыло в брусках пустит!       — Эдгар?       Что-то было не так. Еще эти волосы… Дамиано потянул себя за прядь, что штопором падала с виска. Черная, спутанная как войлок, и неприлично длинная. Сбитые костяшки, смуглая кожа. А где тату? Где все татуировки? Это уже пахло не пьянкой, а тем, что он каким-то образом обдолбался по полной и все еще под действием чего-то — то было вполне логичным объяснением того, что он делал в теле Итана.       Путаясь в слишком длинных ногах и собирая все углы, Дамиано рванул в ванную. Из зеркала на него действительно смотрел Итан. Вот чертовщина! Дамиано принялся раздеваться и проверять: родинки все на месте, шрамы от аппендэктомии — раз, два, три — все в наличии, единственным различием между знакомым телом барабанщика и тем, что отражалось в зеркальной глади, был кот на подреберье, поблескивающий нефтью свежих чернил, но только один — тот что за глаза был назван добрым. Дамиано потрогал тату на левой стороне пресса — все еще болело. От спуска по спирали паники его спасло шуршание у двери — кто-то пытался попасть внутрь. Дамиано выключил свет и схоронился за дверью спальни.       В дом, а жилищем Итана был малюсенький, размерами похожий на пряничный, коттедж на самом отшибе римского пригорода («В ебенях, Ит, ты живешь в чертовых ебенях!» — каждый раз повторял Дамиано, когда навигатор уперто показывал ему поворот налево, которого не было в реальности), вплыла женщина. Она педантично повесила сумку на крючок, расстегнула сапоги, стащила их с ног, вытерла подошву влажными салфетками и убрала обувь в галошницу, достав из той себе пару тапочек, размотала шарф, встряхнула его, скрутила восьмеркой и положила на шляпную полку, сняла кожаную куртку и повесила ее на вешалку. Было видно, что незнакомка чувствовала себя здесь если не хозяйкой, то обладающей правом находиться. И когда Итан все успевает? Они со времен подготовки к Евровидению даже вдохнуть могут лишь через раз, а тот подружкой разжился, и ладно бы просто разжился, им — своим друзьям — не рассказал! Дамиано следил за тем как девушка пересекла гостиную, выудила из ящика ноутбук Итана и двинулась в спальню. Что, прямо вот так? Пришлось ретироваться обратно в ванную. Незнакомка, оценив состояние кровати, насупила брови, положила компьютер на тумбу и принялась педантично заправлять смятую простынь и расправлять одеяла.       — Вот руки отвалятся и яйца отсохнут… — пробубнила она себе под нос, взбивая шестую по счету подушку и водружая ее на верх пирамиды, перед тем как усесться в это гнездо.       Дамиано едва не заскулил: Итан что, нашел себе свою копию? Если это с ними хоть в одну поездку отправится — они же на пару доведут всех до нервного тика. Первым повесится Томас — прямо на шнуре от своей гитары, и плевать, что все уже давно перешли на радиопередатчики: ради этого Раджи найдет правильный провод.       Девушка открыла крышку компьютера и замерла.       — Это точно что-то паранормальное, — сообщила она своему отражению в темном экране, — Дом существует и выглядит точно также, как ты помнишь, запасной ключ там, где должен быть. Но все еще нет доказательств, что это не…       Блондинка настолько характерно мотнула головой, отбрасывая волосы с лица, что не оставалось ни малейших сомнений — это не подружка Итана, это он сам! В женском теле.       — Колись, ведьма, твоих лап дело? — зачем-то вооружившись щипцами для белья (Итан как-то признался, что кипятит полотенца и постельные принадлежности, не доверяя те стиральной машинке) Дамиано выпрыгнул из своего укрытия как был — совершенно голым — и тут же пригнулся. Итан даже в обличье женщины был опасен, и, не секунды не усомнившись, запустил в него подвернувшейся под руку бронзовой статуэткой. Метательный снаряд пролетел в миллиметрах над макушкой и, судя по звуку, основательно повредил кафель в ванной.       — Какого хера!       — Свои, Ит, свои! — взвизгнул Дамиано, — Ты храпишь по ночам, если спишь на спине, и кладешь в свой кофе дюжину кубиков сахара, если за тобой не следить!       Рука, занесенная для второго броска, медленно опустилась и вернула настольную лампу на тумбочку.       — Дамиано?       — Ебануться можно. Да?       — Не то слово. Это ты, блядь, когда успел это сотворить! Ты в моем теле меньше суток, а уже тату набил! — к сожалению, то что у мужчины с разворотом плеч как Терминатора выглядело обычно грозно — сложенные в наполеоновском жесте руки и постукивания носком обуви, в женском переложении было комично. Хотелось перехватить за талию, закинуть на плечо, как пещерному человеку, и просто унести успокаиваться. Почти как с Викторией.       — Я на себе набил… Двух. Как ты любишь — все симметричненько, — Дамиано примирительно поднял ладони вверх.       — Видел я твое симметрично вчера в сторис. Один лысый кошак справа.       — О чем ты говоришь? Я вчера пришел от мастера и отрубился, как убитый. Дело хорошо, если в час дня было.       Итан сунул ему под нос экран ноутбука с одним из фанатских сообществ, коллекционирующих все подряд, как не коллекционируют золото драконы. Вчерашней сторис было мутное селфи в зеркале с наполовину закрытым телефоном лицом на фоне чемоданов и коробок.       Дамиано сел на кровать и для приличия прикрылся углом одеяла, он, конечно, говорил с законным обладателем этого самого тела, но контраст полностью голый — полностью одетая бил куда-то в область поджелудочной.       — Разве нас не должно было в таком случае поменять местами? Ну раз я здесь, то ты там? — он ткнул пальцем куда-то за свою спину, что должно было соответствовать направлению в сторону его дома.       — Это в фильмах. Это реальная жизнь.       Дамиано попытался вспомнить фильмы с обменом телами. Вспоминались, как назло только подростковые ромкомы. «Мальчик в девочке», к примеру.       — И что мы будем делать?       — В первую очередь — беречь руки, — Итан настойчиво перехватил чужую, — Перестань выкручивать запястья.       — Я не специально. Я просто нервничаю.       — А я на грани истерики, но паника нам не поможет.       — Так на какой день тогда записывать истерику в ежедневник?       — Ни на какой. Потому что ты сейчас возьмёшь мой телефон и позвонишь Томасу, он ещё спит, поэтому будет плохо соображать. Скажешь, что говорил только что с собой, скажешь, что… — Итан сделал над собой видимое усилие, — скажешь, что дива Далила, сбежавшая с карнавала на зоне, обкололась чернилами и теперь температурит, поэтому в Аквапенденте поедет попозже. Запомнил формулировку?       — Значит вот такого ты обо мне мнения?       — Я могу и в лекцию про карнавальную культуру, как часть ритуально-обрядового. Уверен, что хочешь слушать про коммунитас и лиминальность?       — Запомнил я, не боись.       Но номер Томаса Дамиано все равно набирал чуть подрагивающими руками. Том ответил хриплым со сна голосом, обвинив в отсутствии милосердия, и он действительно соображал, в лучшем случае, как улитка на опиатах. Сработало. Ложь сработала. Том уже передаст Виктории. Та вызверится, но отойдет к вечеру — это было понятными вещами. Непонятным было все остальное.       Для начала выяснилось, что того тату-салона, где вчера так лихо осчастливил себя Дамиано не существует. Распутывая клубок и ища ответы, они вдвоем съездили по адресу, но между магазином подержанного винила и кафе-кондитерской зияла пустота снесенного здания.       — Он был вот здесь, клянусь!       — Верю.       — Я втянул нас в какую-то дикую историю, — Дамиано махнул в сторону забора из синего профлиста, усеянного граффити и рухнул на плетеный стул пустующей террасы.       — Вестимо, — Итан уселся на соседний и подпер голову рукой.       — Но если я тут, ты здесь, то в моем теле кто?       — Вероятней всего, Лаура.       — Так ты знаешь… — Дамиано провел в воздухе рукой вдоль чужого тела, — хозяйку?       — Нашел водительские права в сумке. Что еще ты помнишь?       — Мастер как-то очень странно назвал этих котов… Говорил, как Катерина, ну та, с Евро.       — Дай-ка телефон.       Итан молча устремился куда-то в бескрайние просторы интернета и не выныривал из них добрые полчаса, за время которых хозяйка кофейни намекнула им — к великому изумлению совершенно неопознанным — что сидеть просто так не полагается, так что они разжились кофе и пирожными, которые, кстати, пахли тухлой рыбой.       — Нашел… в теории нашел. Люб и Нелюб. Согласно славянской дохристианской мифологии парные духи-антагонисты. Люб — слуга Велеса, бога золота и плодородия, покровителя скотоводства и земледелия, созданный богиней любви Ладой и её детьми Лелем — светом и Лялей — водой. Они сплели Люба из солнечных лучей, дабы тот помогал и следил, чтобы в жизни супругов всегда была любовь и понимание. Происхождение Нелюба не проясняется ни в одном источнике. Смертным эти духи — Люб и Нелюб — предстают в форме двух котов. Люб — в форме золотого, похожего на солнце, Нелюб — в форме черного.       — Блядь.       — Что такое?       — Предположим. Просто предположим, что мы… — Дамиано тут же исправился, — что я как-то втянул нас во взаимодействие со славянским пантеоном богов, потому что в рамках науки мы не помещаемся вот никаким макаром. Что будет если покормить одного из них эклерами?       Итан прыснул, по привычке закрывая рот ладонью.       — Эклерами?       — Ну не этой магазинной гадостью. Нормальными домашними эклерами: пресное заварное тесто и сливки… Лего и Биде такое за милую душу жуют.       — Биде и гортензию сжевала, если ты помнишь, я с тобой ночью ее задыхающуюся к ветеринару возил.       — Так что будет? Или не написано?       Дамиано попытался вытащить лопату мужского телефона — вскрыть подозрительно молчаливый сотовый настоящей Лауры они даже не пытались, завидев на экране блокировки клавиатуру, — из тонких женских пальцев, но хватка у кое-кого и в таком обличие была стальной.       — Ну как бы тебе сказать. Про эклеры древние славяне ничего не знали, — Итан старательно давил даже не улыбку, но истерический смех, зажимая переносицу между пальцев, — Но тут написано: «отведав печево своего имени, Люб будет неустанно нести дозор, оберегая сладострастные устремления супругов от посягательств сторонних сил и лиц, во благо принятым ценностям.»       — И-ии? Где логика? Почему я в твоем теле, а не… — Стальные ножки шваркнули по диабазовой мостовой, когда Дамиано порывисто вскочил со своего стула, — Я поеду домой, к Джо, попробую поговорить, она должна поверить.       Итан так и остался сидеть.       — Запасной ключ под горшком с рододендроном! — только прокричал он вслед.       Заявившегося на порог Дамитана Джорджия, даже не дослушав, развернула от двери: «Дайте человеку два выходных подряд!». То звучало вполне в ее духе и в любой другой день Дамиано был бы ей благодарен, но она даже не позволила ему поговорить с Лаурой или еще кем-то, кто теперь был обладателем тела. Поэтому Дамиано понуро поплелся назад в коттедж к Итану, что вернулся домой только затемно с памятью телефона до упора забитой фотографиями страниц книг из национальной центральной библиотеки, содержимое которых он теперь вдумчиво перечитывал с экрана ноутбука.       — И как мы отмотаем все назад, если третий, а то, возможно, и четвертый, и пятый, и бог знает какой по счету участники этого маскарада вне зоны доступа?       — А что тебя не устраивает в новом теле?       — А тебя устраивает твое?       — Вполне… — Итан зачем-то смял свою грудь под футболкой, которая ему теперь была безумно велика, — полностью рабочий транспорт. И даже курить не тянет.       — Ты это серьезно?       — Я пока не вижу ни одного намека на объяснения происходящего. Вероятно, мы навсегда останемся вот так… Так что я бы посоветовал не стоять у меня над душой, а сесть за инструмент и молиться, чтобы у тела осталась хотя бы минимальная мышечная память.       — Ты сдался! — Дамиано поднырнул под чужую руку, укладывая голову на колени, — Меньше суток прошло, и ты уже сдался! Шестнадцатилетний ты был готов перегрызть глотку Мануэлю Аньелли, когда он назвал тебя посредственностью! Где тот Итан?       — Я не сдался, я… — Итан, все еще смотря в текст, забывшись, по привычке запустил пальцы в чужие волосы. Дамиано подкинуло вверх, как ошпаренного, он перевернулся на кровати и уселся по-турецки.       — Твою ж дивизию. Это ты поэтому каждый раз сидишь в кресле с такой рожей будто тебя каленым железом пытают?       — Иди ты… чемодан собери.       — Какой чемодан? — Дамиано все еще хватая ртом воздух, распутал пучок на голове, но свои руки такого эффекта не имели. Итан только снисходительно покачал головой. Любопытство Дамиано не знало границ.       — Я обещал Виктории и Томасу, что приеду с утра.       — Ты же все всегда пакуешь заранее.       — Я и упаковался, но теперь едешь ты, и там нужны как минимум еще два дополнительных теплых свитера.       — Я не хочу ехать неполным составом.       Итан оставил ноутбук от себя.       — Надо. Поэтому собираешь в один кулак силу воли, в другой — все что знаешь обо мне, и поедешь со всеми писать минусовки.       — А ты что будешь делать?       — Искать ответы… Я Катерине написал с вопросом про фольклор, авось, как носитель знает побольше гугла и книг, завернув это в историю о набросках для возможного колаба, но она пока молчит и не прочитала.       — Научный подход? — понуро спросил Дамиано, спуская ноги с кровати, и отправляясь разбираться с вещами. Лезть своими руками в шкаф, в этот монумент не то имени Мариэ Кондо, не то просто во славу педантизму казалось святотатством, но раз Итан разрешил.       — Научный подход… Собрать все доступные источники.       За пять дней, ушедших у Виктории и Томаса, чтобы разоблачить самозванца в шкуре Итана, Дамиано возрадовался, что ему не хватило духа сообщить своей девушке, что он собирался свалить в нору крысиной стаи уже вечером. Эта оплошность в сложившейся ситуации была спасением. Джорджия, видимо, растолкала псевдо-Дамиано (кто бы это ни был) выложить хоть что-то, а следом потащила его светить моську на феминистких сходках и тем самым создала хоть какую-то видимость, что их группа не вымерла, а лишь нехило поцапалась друг с другом после Америки.       Индийские же разлученные в колыбели близнецы спалили Дамиано на страсти к татуировкам, тот не смог сдержать свои настоящие эмоции и сделать кислую рожу, что всегда делал Итан в подобных ситуациях. После чего Виктория — на объяснения и ругань до зеленых пикси перед глазами ушли всего полчаса — пинком отправила Дамиано к Итану.       — Девчонкой, говоришь стал, пусть будет девчонкой. Разберемся. Ну-ка порычи… Отлично. Картавости у тебя нет, как сразу не заметила. Если совсем херово будет и до Америки дубль два не расхлебаем — скажем, что наш вокалист оказался мудаком и ушел в свободное плавание.       — Эй! — попытался возмутиться Дамиано, но Томас выдал ему совсем не бережный подзатыльник.       — Расхлёбывайте кашу и марш обратно. Мы здесь будем делать все, что можно сделать без вас двоих.       — Понял. Понял.       Дом Итана встретил Дамиано запахом подгоревшей с одного края запеканки из брокколи и лежащей на галошнице у входа выпотрошенной аптечкой. Выпотрошенной. Аптечкой. Таблетки в блистерах, тюбики и склянки именно валялись, а не были расставлены или разложены. Дамиано сморгнул, уставившись на картину из другой вселенной, чувствуя, как к горлу подкатывает паника… Не уберёг! Послушался этого героя-пижона, что летом сидел на гомеопатии пока рука уже не опухла.       — Итан!       Ответом ему служил сдавленный стон. Итан нашёлся в спальне, обвившимся змеюкой вокруг грелки.       — Итан, Итан! — Дамиано не снимая ни обуви, ни пальто рухнул рядом на одеяло, холодными с улицы пальцами отводя светлые волосы с заострившегося лица, — что случилось?       — Расплата за Эдем, — едва приподняв голову, пробурчал Итан.       — Какой такой Эдем?       — Тело женское? Женское. Если я правильно определил симптомы, то завтра менструация начнётся.       Итан снова уткнулся носом в подушку.       — Нравится… новое… тело… говоришь, — Дамиано чисто из вредности попытался заставить кровать ходить ходуном, но та только упруго пружинила, даже не поскрипывая. Не кровать — траходром, разваливайся хоть вдоль, хоть поперек и твори, что хошь, но вид Итана с синяками под глазами и серой кожей быстро охладил пыл.       — Если я куплю тебе те же тампоны, что пользуется Вик, будет окей? Или лучше прокладки?       — Не надо… вроде бы отпускает, я скоро сползти смогу и сам схожу, ещё пластики нужно.       — Ты играл? — Дамиано по очереди вжикнул молниями, с грохотом сбросил остроносые ботинки на пол и, усевшись поудобнее, уставился на стену, на которой вместо гобелена теперь красовалась композиция из вырезок и распечаток, вполне годящаяся для того, чтобы стать частью декораций фильма о Зодиаке или ином серийном убийце.       — Пытался сбросить напряжение, но в итоге только мембраны попортил… Да и для этого роста нужно установку иначе собирать, до кардана едва дотягиваюсь.       — Моя малышка не достаёт до педалей?       Слабый и неуклюжий предупредительный пинок.       — Пойду-ка заварю тебе чай… У тебя есть чай?       — Где-то в верхних шкафчиках.       Итан, уже переодетый для выхода в свет, действительно приполз на запах разлитого по чашкам отвара с чабрецом, высыпал себе, как обычно, половину сахарницы в кружку, и громко отхлебнул.       — Мы в жопе… — обреченно констатировал он, прислоняясь бедром к кухонной тумбе, — я перерыл все, что удалось найти по славянскому пантеону, включая источники по кабинетной мифологии. Нет даже намека на решение нашей проблемы.       — Мы что-нибудь придумаем. Ты, это, только себя не загоняй… В мешки под глазами уже можно поместить все наше оборудование.       — А ты опять заедаешь, — беззлобно парировал Итан, в глубине души понимая, что Дамиано прав, — Эти брюки еще неделю назад по-другому сидели.       Но проблема крылась вовсе не в брюках, а в том, что, обживаясь в чужом теле, Дамиано уже начал перекраивать его под себя. Пока изменения были мелкими — новые тату, небольшие и даже милые, другие комбинации из давно знакомых вещей, что Итану самому не приходили в голову, внезапно появившаяся страсть к перчаткам, но то ли еще будет… Дамиано даже принялся напропалую флиртовать с продавцом в музыкальном, не замечая, что та манера, что работала с телом Дамиано Давида с телом Итана Торкио выглядит комичной, но тот уже перебирал интонации и искал правильные. На счастье, давно знакомый человек, ставший жертвой обкатки, не принял это все за чистую монету — лишь снисходительно хихикнула, напомнив, какие отвратительные усы этот горе-Казанова носил еще недавно.       — Вот дьявол. На три часа, — прошипел Дамиано, когда они вдвоем с «Лаурой» принялись перетаскивать добычу из магазина в автомобиль.       — В чем дело?       — Стервятник… Нет, не поворачивай голову.       — Может, не про нашу душу?       — Держи карман шире… Ты ведь с ни с кем не встречаешься?       — Нет, а к чему … — «этот вопрос?» Итан договорить не успел, потому что Дамиано в своей обычной манере решил импровизировать, не думая о последствиях. Он повернулся к Итану, наклонился и нашел его губы своими, что было, между прочим, не так-то просто, учитывая их нынешнюю разницу в росте, но получилось все настолько естественно, будто они делали это тысячу раз, а не полтора десятка, включая дубли для клипа. Еще когда Дамиано был в своем теле, урвавший посреди роттердамской вакханалии смазанное касание Итан заметил эту странную особенность: тот целовался так, что сразу становилось понятно, что романы этого человека длятся веками. Дамиано владел техникой, которую можно отточить до такого уровня исключительно в длительных отношениях, когда одному-единственному приему в виде «пожирательства» приходит на смену что-то, что можно назвать исключительно «танцем» или на крайний случай «качелями», для такого поцелуя вовсе не надо было пихать свой язык кому-то в горло, даже зубы размыкать было не обязательно.       Очухался Итан от шока лишь тогда, когда не столько услышал, сколько почувствовал интуицией, что щелкнул затвор фотоаппарата. Это было слишком, всего было слишком, кровь прилила сразу ко всей коже, у него теперь горело лицо, как у паршивой никогда не целованной школьницы, он не мог твердо стоять на ногах (ан, нет, это решалось просто спуском с практически пуантов на пол всей ступней), а его собственные руки, оказывается, отправились в несанкционированное путешествие по чужой груди и плечам — иначе как было объяснить то, что он не помнил, как уцепился за лацканы пальто, явно не желая, чтобы все заканчивалось так быстро?       — Не можешь остановить, так возглавь! — со смешком в самые губы сообщил Дамиано, — Поехали, что ли?       Они разомкнули объятья, и внезапно Итан ощутил себя выброшенной на берег рыбой, жадно хватающей воздух, но не способной получить желаемое. Весь кислород остался в поцелуе и поэтому вопрос, заданный в лоб, с трудом просочился через набат крови, стучащей в ушах. Итан отрицательно замотал головой, но Дамиано бережно подтолкнул его к пассажирскому сидению.       — Не не-а, а да. Мне еще пасту варить, потому что твою запеканку из травы я есть не буду. Я тебя очень сильно люблю, но не настолько.       К этому можно было привыкнуть… если приложить немного усилий, то человек привыкает ко всему. Когда поутру Итан открыл глаза — картинка была мутной. Не такой мутной, что давали его собственные глаза, но далекой от резкости последних дней… Рядом с ним раздалось пронзительное двусмысленное «мия-йау-у-у!».       — Лего, отстань… — на автомате потребовал Итан. А потом до него дошло. Он все еще не получил свое тело назад, но кажется, приблизился к этому. Наощупь найдя мобильный, Итан поспешно набрал свой собственный номер.       — Сколько ложек сахара в кофе? — выдал он вместо приветствия, когда кто-то ответил на звонок.       — Ни одной, если хочешь выжить и не получить диабет.       Дамиано, в его теле все еще был Дамиано.       — Слава богу, мы, кажется, решили часть уравнения… как-то вчера. Что… — заслышав, что Джорджия все еще в квартире, Итан перешел на шепот, — с Лаурой?       — Здесь ее точно нет, я, когда проснулся, решил, что ты опять ушел в библиотеку.       — Я сейчас выдвинусь, встретимся в крысиной норе.       — Ит… тут такое дело. В общем, тату пропало. Я тебе сейчас скину.       Лучше бы не присылал. Дамиано и приличия в одном предложении никогда не оказываются. Тот даже фотографию живота со следами царапин (вошел спиной в ветку кедра, что растет у подъездной дорожки, напугался, шарахнулся и рухнул на гравий) умудрился превратить в эротику. Любой здравомыслящий человек подошёл бы к зеркалу и сделал бы селфи, но не Дамиано. Дамиано даже из кровати заленился вылезти, лишь включил лампу и щёлкнул себя от подбородка вниз — получившийся ракурс заставлял усомниться в наличии на нем хоть какой-то одежды.       Итан смотрел на экран до неприличия долго, пытаясь понять, что он чувствует по этому поводу, но сеанс рефлексии так ни к чему и не привел, поэтому он поставил телефон на блокировку — Дамиано использовал на своем сканер отпечатков — и принялся наспех одеваться, благо достаточное количество вещей было свалено на стул у шкафа. Итан сцапнул бейсболку с вешалки у входной двери и почти уже выскользнул наружу незамеченным, когда ему в спину прилетел гневный окрик.       — Ты куда это в восемь утра?       Итана так и подмывало ляпнуть: «Подальше от тебя!» не потому что Джорджия была такой уж плохой, факт, что Дамиано пробыл с ней столько лет говорил об обратном. Но Итан совершенно ничего не знал об отношениях этих двоих и знать не хотел. Ему вполне хватало факта, что при появлении Джорджии в зоне видимости весь остальной мир для Дамиано переставал существовать. Моя девушка это, моя девушка то.       — Догонять Марлену! Не знаю, когда вернусь! — бросил Итан через плечо и, не дожидаясь, пока Джо найдется с ответом, выскочил из квартиры, нарочито громко хлопнув дверью у нее перед носом. Он с абсолютной ясностью понимал, что сотворил пакость, но на душе было сейчас легко-легко, будто внутри огромный воздушный шар готовился к старту. Свежесть воздуха, наполненного утренним околотуманом, позволяла дышать полной грудью, и даже небольшой затор на улицах не мог испортить это чувство. Дорога до Аквапенденте длиной в три часа за рулём по живописному маршруту вместо двух по кратчайшему пролетела во мгновение ока. Итан объехал центр города по краю — едва отыскал нужную извилистую боковую улочку, что прятала свои невысокие дома за ширмами чахлых хемлоков и елей (и как только те выживали в этой жаре?) и отключил навигатор. Дальше он мог добраться до дома и по памяти. Итан толкнул незапертую дверь, и его глаза выискивающе заскользили по желтому, затопленному таким же теплым, похожим по оттенку на шампанское, светом помещению.       — А вот и Тордам! — встретил его визг сбегающей по лестнице Виктории. Ну хотя бы ее они позабавили своими злоключениями, — Вчерашние фото уже видел?       — А что там?       — Твиттер стенает на все лады, что теперь даже твой номер из нашей четверки никто не получит.       — А, эти фото. Не думал, что они так быстро всплывут.       — А я не думала, что ты на такие махинации пойдешь, ты же у нас обычно разум, но нет, вы двое даже не подумали, как это отразится на той девчонке, — Виктория обхватила его за талию и сжала в объятьях почти до боли, — Дамиано кроет по страшному, ты как?       Конечно, Дамиано уже был тут, куда ещё ему сейчас было пойти? Итан только пожал плечами.       — Я… Я не знаю. Внутри будто кто-то тумблер выключил. Ни эмоций, ни мыслей, ни даже желаний.       — Это херово, даже не знаю, что хуже. Ты, врубивший Кая, или он, полчаса орущий на провод, за который зацепился. Я переговорила с Тони, он согласен. Мы деморализованы и обезоружены. Если до пятнадцатого выход не находится, то объявим, что у меня вскрылись старые проблемы с менталкой. Я знаю, как симулировать.       — Вик, пожалуйста. Я постараюсь. Я не умею нормально петь, но хотя бы рядом с нотами попытаюсь. Дотянем автотюном.       — До эффекта Шер. Не верю, что это говорю, но есть вещи важнее музыки, Ит, и сейчас у нас повестка из этого списка.       Попытка из упрямства сделать пару дублей записи с нахрапа показала, что Виктория права: вместо голоса были лишь сипы и крики, вместо ритма (а с каждым днём тела стремительно теряли навыки, новым владельцам не привитые) — какофония, на счастье они сидели здесь вчетвером и никто не видел этого позора. Итан согнал Дамиано со стула, пересаживаясь за установку в надежде предоставить хоть часть ударных, но не прошло и получаса, как оперированное плечо чужого тела, не справившееся с нагрузкой, прострелило болью.       — Стоп. Я сказала стоп! Мы не можем так работать.       С Викторией, усевшейся прямо на пол, ни у кого не было желания спорить. Она просто озвучила то, что было очевидно. Это конец. Их не подвели ни нервы, ни здоровье, они не зазвездились и не перессорились в пух и прах, никто не умер от передоза или в пьяной драке с поножовщиной, просто судьба решила, что с них достаточно будет поцелуя славы в щеку, а дальше — живите как знаете, и обменяла барабанщика и вокалиста телами. Так что они приняли решение забить на работу, мысленно попрощались с контрактом, потому что лейбл перемелет их коренными зубами и сплюнет как жевательный табак, заставив выплатить неустойку, и решили насладиться тишиной перед адом, что настигнет их уже через несколько недель. Даже попавшееся в сеть трофейное фото Лауры (та оказалась еще той особой, умудрившись сфотографировать спящего рядом с ней Дамиано в обличие Итана прежде чем сбежать в неизвестном направлении) не играло уже никакой погоды.       Зимой всегда быстро темнеет. Появилась уже первая звезда, затем три огонька на холме напротив, внезапно наступила ночь, которую ничто не предвещало, шепот и легкий ветерок в кустах — день убежал, оставив после себя горький холодный привкус, вроде того, что оставляет лекарство от боли в горле, а Дамиано все шел по дороге, по разбитой колее, которая вела неизвестно куда, потому что оставаться в доме, полном скорби по небывалому он уже не мог.       Должно быть, он потерялся. Свернул где-то не туда, потому что уже больше двух часов бродил по округе, а город на горизонте так и оставался световым пятном где-то там. Вот не так он планировал встречать Сочельник. Но хоть Итану удалось пробраться в квартиру за вещами (одеждой-то они бы поделились, но блокнот с черновиками песен существовал в единственном экземпляре и потерять его насовсем было страшно) и сделать отчетное фото для соцсетей. Создавалось впечатление, что тот из вредности сделал только одно — не самое приличное —, памятуя о том, кто в прошлый раз подал идею с шапкой Санта-Клауса.       Холод. Проклятый холод забирался под полы пальто, под штанины; лизал обнаженные кончики пальцев, выглядывающие из обрезанных перчаток. Попытка согреться сигаретой не принесла успеха, и теперь Дамиано насуплено наблюдал за сизым табачным дымком, пытаясь понять, не примешался ли к нему втихаря еще и пар от его собственного дыхания. А казалось бы — Италия!       — Мряу! — настойчиво раздалось рядом и тут же сменилось шипением. Дамиано опустил глаза вниз и включил фонарик на телефоне. Рядом с ним в пожухлой траве канавы, тянущейся вдоль грунтовки, было что-то кошачье — глаза животного, отражая свет, горели холодным пламенем. Дамиано напряг зрение, вглядываясь в темноту: большой, чёрный, со впалыми боками, кот походил на бродячего хищника и сейчас тот поднял дыбом шерсть и оскалился, обнажая зубы — длинные, белые и на вид страшно острые.       — Понял, ухожу! — сказал он коту. Не успел Дамиано сделать и трёх шагов, как на экране появилось сообщение от Джорджии: «Я соскучилась по твоему голосу. Позвони мне, как будет время.»       Как ножом в сердце. Но если после ножевых выживают, то после ударной дозы радиации — нет. Радиация подтачивает изнутри, убивает незаметно, но верно, пока ты балуешься со светящейся штукой. В доме, когда Дамиано всё же добрел до него, горело одинокое окно. Итан сидел на низком подоконнике, обхватив себя за колени: одно ухо заткнуто наушником, второе — пустое, чтобы прислушиваться к улице.       — Чего не спишь?       — Тебя жду.       — Ну и дурак, — не по-доброму, не шутливо, потому что и без чужих страданий тошно. От Итана всегда фонило недовольством, едва заметно. Но сейчас пошла Фукусима и Чернобыль: тот тихо поднялся со своего места, тихо подошёл и также тихо произнес ему в лицо: «Это ты виноват во всем!». Собирался также тихо уйти, но Дамиано прорвало. Да он уже столько этих рентген от Итана нахватал, на всю оставшуюся жизнь хватит! Больше он их ловить не собирался. На крики прилетели Виктория и Томас, мятые и заспанные, разняли их и растолкали их по своим комнатам.       Утром выяснилось, что Итан пропал… Ну не совсем пропал — он оставил записку, чтоб его не искали. Зная их барабанщика — тот свалил в такую глушь, деревеньку с населением в сотню душ вроде той, откуда он родом, и теперь его никто никогда не найдет, если он не захочет обратного, даже по приметным татуировкам…       Дамиано разлегся на середине пустой кровати в коконе из смятого постельного белья, еще хранящего запах крепкого табака и такого же даже не одеколона — средства после бритья, даже потеряв свое тело, в отношении своих предпочтений Итан оказался до неприличия принципиален. Сколько дней пройдет, прежде чем этот коктейль полностью испариться, не оставив после себя даже призрака? Глубокий вдох до боли в рёбрах. Если кто-то пару лет назад сказал бы ему, что он будет настолько жалким, что будет практически сходить с ума от того, что кого-то нет рядом, Дамиано бы рассмеялся этому человеку в лицо. Но теперь все было так, как было, и он ничего не мог с этим поделать — только лежать на спине и жалеть себя, самую малость ненавидя при этом Итана, который теперь был где-то там на веки вечные — вне зоны доступа —, и страдать от приступа бессонницы, грозящего перерасти в истерику.       Чтобы этого не произошло он закрывал левый глаз и наблюдал как полоса света, проникающая через неплотно закрытые занавески, остается на прежнем месте на потолке, открывал левый глаз, смотрел на потолок двумя глазами в течение пары секунд и закрывал правый глаз — чтобы увидеть, как мир закономерно сдвигается в сторону на пару дюймов. Это простая биология — что-то с ведущими полушариями и стыковкой внутренней картинки из-за бинокулярного зрения, которым наградила природа человеческий вид. Природа и ее подруга Судьба вообще одарили одного конкретно человека щедрыми подарками, только забыли спросить нужны ли они ему.       Но удивительно было не это — удивительно было то, что накрыло из-за Итана, а не… Дамиано эту мысль отказывался додумать. Набил татушку называется. Нормальные люди от таких экспериментов получают шрамы и сепсис, он получил, что получил. Джо ему ни за что не поверит, а еще он разлаялся с одним из трех своих лучших друзей, будто между ними двумя пробежала какая-то черная кошка вроде той, что он видел вчера вечером. Дамиано настолько резко сел, что перед глазами заплясали мушки. Рыжий кот — Люб. Черный кот — Нелюб. И он вчера видел не просто черного кота, а того самого кота, что терся рядом с квартирой в Риме. А потом они с Итаном поссорились.       Дамиано судорожно принялся рыться в телефоне, пытаясь найти тот источник, с которого Итан зачитывал ему выжимку ещё в первый день. Тот не обнаружился. Ни извращения, включавшие Гугл-переводчик, ни попытки набрать транслитом не приносили успеха. Дамиано потратил не полчаса, что ушли в своё время у Итана, а добрые три, но все что он нарыл было статьёй про близнечные мифы и что-то про сербов. Это тоже было уловом, но каким-то жалким.       Итан, определённо, владеет какой-то магией, потому что даже целую икебану по итогам расследования собрал. Икебану, которая целиком и полностью осталась в его доме. Дамиано потер сухие глаза, зло помотал головой — ему нужно было туда, к распечаткам, если он хотел проверить свою шальную гипотезу. Такими темпами путь из Рима сюда и обратно скоро окажется выучен наизусть до каждой дорожной выбоины.       Ключ под горшком с рододендроном — попробуй еще сдвинь этот горшок с кустом выше человеческого роста, потому что хозяин реквизировал ключи! Дамиано рухнул на ковер рядом с кроватью вместе с сорванными со стены распечатками. В какой-то энциклопедии (перевод на итальянский был подписан между строчек скупым корявым почерком Итана) значилось, что Люба в первую брачную ночь полагалось задобрить и покормить определенной выпечкой: пышными лепешками, символизирующими женское лоно с впеченным грибом из другого теста. Что символизирует «гриб» — было очевидно.       Дамиано разразился нервным хохотом. Он, получалось, призвал котов татуировками, а потом… потом покормил эклерами. Ну дух-кот, исходя из символизма, и подумал, что с него требуется другое благословение. Вопрос почему Люб назначил Итана, а не Томаса или даже Лео, был сейчас не так важен. Интересно, его «супруг» тоже понял: что произошло? Дамиано закусил ноготь на большом пальце, Итан мог тупить в отдельных вещах, но многое он схватывал куда быстрее, нежели обычные люди. Итан точно понял и понял давно, но понимание проблемы не означало наличие ее решения. Дамиано попытался набрать знакомый номер, но его, ожидаемо, выкинуло на голосовую почту. Приветливый механический голос робота из раза в раз сообщал, что абонент не берет трубку, но звонящий может оставить сообщение после звукового сигнала.       — Итан, пожалуйста, — после семнадцатой попытки Дамиано понял, что напрямую с Итаном поговорить не удастся, — перезвони. Я, знаю, я безответственный идиот, который сначала делает, а потом думает, но, кажется, я придумал план как вернуть нас назад. Я сейчас у тебя дома, и я буду пытаться воплотить его в жизнь вне зависимости от того, что ты там решил.       На самом деле плана не было, точнее шансы, что он сработает были настолько ничтожно малы, что проще было швырнуть наобум иголку и надеяться, что она выколет кому-то глаз. Но никто теперь не скажет ему, что он даже не попытался. Хозяйничать на чужой кухне было немного не с руки: любая потеря внимательности была чревата столкновением то головы с углом открытой дверцы шкафчика, и хорошо было, если этот угол не приходился в висок, то коленки с ручкой ящика. Дамиано принялся один за другим вытаскивать ножи и придирчиво их досматривать, пробуя подушечкой большого пальца каждую режущую кромку. Как на его вкус — те были даже не немного туповаты. Но что можно было хотеть от ножей из ближайшего супермаркета? Итан не парился так сильно о качестве, у него хватало силы в руках, чтобы не переживать из-за таких мелочей. Это Дамиано свой нынешний домашний комплект добыл в том же месте, где покупали ножи повара высокого полета. Дамасская сталь — стоил набор как маленькое состояние, зато резал так, что можно было устраивать представления прямо на кухне.       С горем пополам найдя в ящиках ковшики и венчик (о миксере можно было и не мечтать) Дамиано принялся готовить приманку на кота-духа. У обнаруженного в дальнем углу пыльного рулона пекарской бумаги край был как-то странно потрепан, и ввиду подозрений на работу мышей, тот был подрезан от греха подальше. Но Люб, конечно же, не оценил готовку длиной в целый день и не пришел. Не включая свет, разочарованный Дамиано сидел за столом и поедал остатки заварного крема — вот никогда еще не удавалось рассчитать нужное соотношение теста и начинки —, когда услышал шуршание шин на подъездной дорожке.       Итан — а то что это был именно он, стало понятно по тому совершенно не несущему в себе никого смысла бережно-сильному удару кулаком по капоту автомобиля, что вскоре раздался, — к дому шёл медленно и осторожно — ему явно не по душе пришлась распахнутая входная дверь, которую он тут же прикрыл за собой, бережно проводя пальцами по краю вставки из матового стекла.       — Расскажешь каков план и как в него вписывается превращение моего жилища в это?       Дамиано рассеянно облизал ложку. Ну свалил посуду в раковину, помоет. Потом. Когда-нибудь, когда соберётся с духом. Или он про то, что температура внутри и снаружи почти сравнялась? Итан щёлкнул выключателем подсветки над шкафчиками — зажигать верхний свет почему-то не стал — и потянулся за верхним пирожным в пирамиде. Дамиано легонько шлёпнул его по руке.       — Это коту, если он соизволит прийти.       Итан насупился.       — Я голодный и рассчитывал на яичницу.       — Яиц нет. Но… — Дамиано зачерпнул крем и удостоверившись, что тот не станет капать, поднял ложку повыше, почти поднося ко рту Итана. Тот попытался забрать ее, — Нет.       Дамиано со смешком отвел ложку.       — Я похож на ребенка? — фыркнул Итан, но в следующий раз, когда та оказалась у него перед носом, послушно открыл рот, как птенец.       — Ну вот, — пробормотал Дамиано, подцепляя со стенок миски вторую порцию, — хороший мальчик.       В лицо ему уперся татуированный средний палец.       — Еще злишься?       Итан приземлился на пустующую табуретку и пододвинулся ближе, раз уж ложку ему отдавать не собирались.       — Трудно долго злиться на людей, которые влезли под кожу.       — Уже можно пошлую шутку? — Дамиано попытался вздернуть бровь, но лицо Итана функцией их раздельного перемещения не обладало. Он попытался придержать одну пальцем, но в итоге перемазался кремом практически до ушей.       — Ты неисправим.       — Поздно править. Надо полюбить таким, какой есть.       — Уже.       Стук настенных часов проникал в черепную коробку звуком соизмеримым по громкости с забиванием свай, пока Итан бережно вытирал липкие следы с чужого лба и облизывал пальцы. Дамиано не мог понять: с чего вдруг воздух словно пропитался нехорошим электричеством, от которого вся спина покрылась гусиной кожей. «Тик-так. Тик-так, » — отбивал кварцевый механизм и на каждый «так» уже успевшая собраться стайка мурашек от основания черепа устремлялась к пояснице и ниже. Точнее, он прекрасно понимал какого рода это электричество и откуда оно взялось, но не понимал почему его заклинило сейчас на Итане. Существовали десятки случаев, когда они ночевали в одной постели, и даже в обнимку (ложечками, не валетом) на узком диване в студии, потому что, работая над очередной песней, засиживались до четырех утра и уходить даже просто на верх дома в Гарласко совершенно не было сил, были десятки случаев, когда они видели друг друга в костюмах Адама, но все равно оставались друг для друга существами совершенно бесполыми. Дамиано силой заставил себя моргнуть. На Итане ли его вообще заклинило? Или это опять то самое любопытство? Идиотское, вечно ввергающее его в неприятности с жуткими последствиями.       — Позволишь? — тихо, вкрадчиво. Дамиано, не шибко понимая, что было у него спрошено, кивнул. Он был готов поспорить, что, когда это тело было все еще его, такими голосовыми модуляциями оно не пользовалось. Это была типично итановская фишка — шептать так, что слышно на другом конце комнаты. Прикосновение к губам — почти к самому уголку рта — было почти невесомым, будто целующий сам испугался того куража, который в нем внезапно проснулся.       Памятуя о том, сколько дублей было запорото в процессе съемок клипа летом, Дамиано почему-то предполагал, что в реальной жизни Итан окажется мягким и даже, возможно, робким, но тот почти с нечеловеческой силой стиснул колено, на которое оперся, и, убедившись, что никто ничего против не имеет, пошел в атаку. В один миг все завертелось, превратившись в обжигающий жар, перебивающий даже мертвенный декабрьский холод.       Губы, зубы, язык, вторая рука, придерживающая за подбородок — от такого напора голова у Дамиано неприлично быстро пошла кругом, но он вел себя так же, отвечал на каждое прикосновение, ошеломленный от того, насколько хорошо, насколько невероятно знающе это ощущалось. Мысль о том, что это вообще-то его тело, ударила по нервам шаровой молнией, и Дамиано безжалостно толкнул Итана раскрытой ладонью в грудь, заставляя оторваться, но далеко отодвинуть его просто не хватило сил.       Долгую секунду они не двигались, соприкасаясь лбами, деля каждый вздох на двоих, и все самообладание у Дамиано уходило на то, чтобы снова не пересечь это небольшое пространство. Ему следовало все же заставить Итана немного взять себя в руки, а не набрасываться на него, аки потерявшийся в пустыне путник — на воду, и следовало выдавить из себя что-то в духе: «Это наверняка очень плохая идея. Ты… ты ведь это знаешь, да? Отношения, переходящие из разряда профессионально-дружеских в другую плоскость — это трагедия для проекта! Нам еще вместе работать и работать!», — вспомнить, на худой конец, про тот кошмар с Викторией, когда все звенело от сексуального напряжения, что лишь титаническими усилиями удалось перебороть. Но группы больше не было. Спасать было нечего — они как переваренные макаронины слиплись в один комок, где даже тела принадлежали не им самим.       Поднимаясь на ощущавшиеся ватными ноги, Дамиано неуклюже поставил миску с кремом на край стола, и та с грохотом повалилась, извергая свое содержимое. Кухня ещё больше стала похожа на поле боя с приведениями.       — Дамиано.       — Итан, — своего нового голоса, хриплого, надсаженного Дамиано даже испугался, потому что на его совести был крайне неприличный инцидент, когда пришлось разговаривать по телефону во время секса и собеседник по ту сторону даже ничего не понял — вот насколько хорошо он владел собой обычно — но все равно сделал шаг вперёд и продолжил как безумец повторять это имя между короткими поцелуями, похожими на прилипающее конфетти — в ключицу через одежду, в стык шеи и плеча, в линию челюсти, словно это единственное слово, что осталось в лексиконе, — Итан. Итан. Итан.       Дамиано чувствовал себя так, словно ему перерезали артерии на шее, и привычная жизнь утекала из открытой раны с каждым судорожным, похожим по громкости на тревожный набат, ударом сердца. В голове при этом было удивительно, невероятно пусто. Он тонул в собственной крови и единственный, кто мог ее удержать в этом мире, сжавшемся до сингулярности, вроде той, что была перед Большим Взрывом — этот человек, волшебник, ангел, демон — плевать на терминологию, пусть даже сам дьявол, нужно было только закрыть глаза — смотреть на своё собственное лицо было невыносимо — и поддаться.       Поцелуй, еще один… Губы у Итана оказались жесткими, сухими, пропитанными коктейлем из сладости крема и сигаретной горечи, он целовал так словно пытался впечатать в память каждую секунду, чтобы сохранить навечно, словно это единственный шанс, что у него есть.       Следующее, что прорвалось в сознание Дамиано кроме возбуждения было то, что он с невнятным удивлённым восклицанием пятой точкой приземлился на педантично застеленную постель, надолго оставшись в замешательстве. Нет, он, конечно, вроде чувствовал, что его куда-то ведут спиной вперед, но куда лежит путь, его до поры до времени не интересовало.       — Мне остановиться?       Дамиано судорожно замотал головой. Остановиться? Уже поздно останавливаться. Момент, когда все еще можно было обернуть в шутку, они проскочили на полных парах, теперь уже пан или пропал. Любопытство, не подведи.       Происходящее казалось сном — крайне горячим и мокрым, от которого просыпаешься на сбитых простынях и долго приходишь в себя, но такого количества деталей фантазия породить не могла. Фантазия обычно не утруждалась тем, чтобы участники сна занималась поиском нужных вещей по ящикам прикроватной тумбочки, высыпая содержимое этих ящиков на пол: по паркету застучали и тюбик с помадой, и водостойкая тушь, и коричневый карандаш для глаз, и три десятка разноцветных ручек и маркеров. Тюбик с кремом для рук и солнечные очки. Стопка игральных карт рассыпалась веером. Следом за колодой на пол последовательно шмякнулись и ежедневник на восемьсот страниц, служивший исключительно для заметок и идей, и пачка влажных салфеток, и старые листовки и купоны на скидки, стянутые резинкой для волос в виде сапфирово-синей спирали, и магнитный пропуск куда-то, куда именно Дамиано не успел разглядеть, и упаковка арбузных леденцов, и даже изолента, что уж говорить про все остальное, что сорока-барабанщик соскладировал на чёрный день. Уровень хаоса в комнате сразу подскочил на пару десятков процентов, но Итану, похоже, было все равно… А уж Дамиано к порядку ревностной привязанности и вовсе никогда не испытывал.       — Не вижу, проверь ты, — на одеяло приземлилась очередная початая пачка презервативов, шестая по счету. Дамиано прищурился, ища даты на фольге в неровном свете прикроватной лампы. Содержимое этой упаковки, как и содержимое предыдущих было бессовестно просрочено. С одной стороны, это радовало: такое количество неиспользованного старья говорило о том, что Итан давно ни с кем не имел дела, с другой — чем дольше затягивались поиски, тем меньше Дамиано чувствовал в себе силы продолжать.       — Может так? — спросил он спустя некоторое время, чувствуя, что нервозность ещё не схватила его за горло ледяными пальцами, но уже принялась поглаживать шею, — Забеременеть из нас двоих точно никто не сможет.       — Ты в курсе, что анализы порноактеров и актрис, которые знают базовые правила безопасности, а не верят на слово, чаще всего чище, чем у благоверных супругов? — Итан, лежавший животом поперек кровати, а руками упиравшийся в пол, вскинулся, усаживаясь на пятки, и облизал Дамиано обжигающе-голодным взглядом, который совершенно не вязался ни с менторским тоном, ни с тем, что он, по сути, сейчас смотрел на самого себя, — Ты, быть может, и серийный моногамщик, а вот за моим телом тянется хвост.       — А можно перенести лекцию? А то я не… — говорить с чужим языком во рту было проблематично. В глазах туман, сердце ухнуло в промежность. Нервозность… нервозность никуда не делась, просто превратилась в дрожь, похожую на озноб при жутком гриппе, когда руки, что доселе исступленно скользили повсюду, где дотягивались: плечи, спина, живот; двинулись под свитер, да там и остались, обжигая раскрытыми ладонями, как тавро.       — Ты вытащил пирсинг из языка, — заполошно, загнанно сообщил Дамиано будто они тут не целовались, а отмахали кругов шесть по спортзалу без подготовки.       — Считай это местью за татуировки.       — Плохо продуманная месть.       Итан только хмыкнул и сполз с кровати.       — Ты куда?       — Проверять последнюю заначку.       Последней заначкой, вытащенной из-под кровати, была коробка с вырвиглазно-розовым бантом, подозрительно похожая на ту, что вручила Итану Виктория, когда они справляли его день рождения в Берлине. Аккуратная такая коробка, размером с обувную и совершенно не на что не намекающая, но зато внутри нее, разделенной на неравные отсеки, был целый набор начинающего бдсм-щика: наручники из меха почившей с миром инопланетной фиолетовой крысы, несколько соевых свечей, кляп и флоггер, в пустующем квадрате, по смыслу, изначально, должен был быть ошейник. Какой именно из постоянно пополняющийся коллекции оставалось тайной.       — Придется послать Виктории цветы, ее чувство юмора сегодня спасло день.       Итан пинком задвинул коробку назад, предварительно выудив из нее синюю невскрытую пачку и какую-то бутыль, по виду напоминающую флакон жидкого мыла с дозатором.       — Пошли ей букет росянок.       — Лилии. Жёлтые. И пучок цитронеллы. Если так уж…       От неожиданности: вот Дамиано сидел, подвернув босые ноги под себя, плодил идеи, а стоило отвлечься и проследить куда именно приземлился его стянутый через голову джемпер, как чертов плачущий ангел, вскочил и набросился, повторяя финт с затыканием на полуслове, Итан даже равновесие потерял, от неуклюжего падения на спину его спасла только крепкая хватка в волосах.       — Лекции потом. А то я сейчас трусану.       На труса вопреки своим собственным словам Дамиано сейчас не походил: руки его, минуя всю остальную одежду принялись за пуговицу на чужих брюках и продолжали двигаться всё то время пока он говорил: расстегнули ширинку и нырнули глубже.       Итан с шипением втянул воздух сквозь сжатые зубы и, не давая никому из них двоих шанса передумать, резко подался вперед. Кровать предупредительно пискнула, пара взрослых мужчин с высоты полного роста в свободном полете приземления было слишком даже для нее.       — Если так поразмыслить, — Дамиано едва удержался от того, чтобы закатить глаза, пока отползал к изголовью. Кто бы мог подумать, что человек, из которого зачастую лишнее слово на интервью и клещами не вытащить, в постели превращается в подкаст обо всем на свете, — эта ситуация не шибко отличается от мастурбации перед зеркалом. Не говори, что никогда такого не делал.       Хотя, с радиоэфиром своим собственным голосом можно было и смириться, потому что Итан наконец нашел ему правильное применение, без грации и без изящества спинывая с себя обувь и сминая покрывало, чтобы подобраться ближе, и поверил уже в самое ухо: «Потому что вид тебя, целующего свое собственное отражение, долго не давал мне спать по ночам.»       Дамиано издал задушенный мявк, когда его бережно потянули за прядь у виска… У Итана явно была вендетта с этой особенностью своего старого тела. Можно было предположить, что и волосы он стал отращивать после того как впервые обнаружил стояк в парикмахерском кресле. Как это случилось? Был ли он смущен или же напуган? Заметил ли кто-то? Если да, то сказал ли заметивший человек ему об этом?       — Не уплывай, я хочу, чтобы ты меня слушал, и главное, слышал, — из мыслей Дамиано выдернул не столько жаркий шепот, сколько укус за мочку, который тут же оказался зализан. Итан потерся носом о черночернильную букву L и издал один из тех доверительных нечленораздельных звуков, от которых любое даже самое пугающее место становилось надежным убежищем. Одна из его ладоней, очертив невесомым прикосновением ключицы и грудь, переместилась на живот Дамиано, замерла прямо над солнечным сплетением, будто проверяя его дыхание. Жив, все еще жив. Но если так продолжится, то скоро откинется, потому что кровь вытечет через прокушенную губу, а та что не успеет — свернется прямо в венах от бесконечного жара.       — Ты даже не представляешь, как я измучился тогда. Даже снотворное пил. Не помогло… Точнее стало хуже, так-то я просыпался, а на таблетках было чувство, что попал в лапы к демону Асмодею и не могу вырваться. Каждое утро начинал со смены простыней, пропитанных потом. А ты настоящий ничего не замечал… Вис на мне, как камень на утопленнике, от себя на шаг не отпускал и трогал постоянно…       В качестве дополнительного аргумента Итан действительно скопировал то, что Дамиано с ним обычно проделывал — с едва заметным нажимом провел подушечками пальцев по ложным ребрам. Самый невинный из возможных жестов. Позвоночник подлетевшего над кроватью Дамиано издал подозрительный хруст.       — Дьявол!       — Нравится собственная микстура?       — Ты там что весь состоишь из оголенного провода?       Итан рассмеялся.       — Забыл, что это мое тело?       Не то чтобы забыл, но как-то упустил из виду, что в эту игру могут играть двое, но раз ему так любезно напомнили. Дамиано за запястье потянул Итана на себя. Тот с подозрительной легкостью подчинился и позволил выпутать себя из рубашки, мелкие пуговицы поддавались туго, но Итан сидел спокойно и только едва заметно вздрагивал, когда суставы задевали обнажающуюся кожу. Сюрреализм. Безумие. Дамиано глубоко вздохнул, как перед прыжком в воду, выдохнул, снова вдохнул и только после этого припал губами к шее. Наградой за решимость был стон, тихий, едва различимый, но настоящий.       Почуяв слабину, Дамиано переместился чуть ниже, к ключице, и прикусил солоноватую кожу, не до крови, даже не до расцветающего пятна засоса, а так, только чтоб припугнуть самую малость. Полученный в ответ звук был выше и громче. Музыка для ушей. Дамиано хищно облизнулся. Что бы такое сыграть на этом отзывчивом инструменте, который даже изучать-настраивать не нужно? До — шея, ре-бемоль — стык ее с плечом, ми-бемоль — рядом со шрамом, фа — сразу под ключичной выемкой, соль-бемоль — чуть выше правого соска, ля-бемоль — потянуть зубами за кольцо пирсинга в другом, си-бемоль — поймать губами убегающую из-за частных неглубоких вдохов татуировку — локрийский лад без малейшей фальши, чтобы там икалось учителям, вбивавшим в голову гаммы.       В обратную сторону, от головы змеи вверх ему двинуться не дали, и вниз тоже, притянув не за волосы (сам бы Дамиано не стал бы церемониться), а за затылок, и снова поцеловали: мокро и жадно, головокружительно до потери понимания где пол, а где — потолок. Только когда Итан позволил судорожно хлебнуть ледяного воздуха, скупым движением мизинца по губам разрывая протянувшуюся ниточку слюны, стало понятно, что это не гравитация на всей планете внезапно взбрыкнула, а он переместил их в горизонталь. Так вот зачем была нужно было придерживать между лопаток!       — Порядок? — с хрипотцой, с ухмылкой, с постукиванием двумя пальцами зажатой между простынёй и телом ладони по взмокшей коже. Да Итан форменно издевался! Исключительно из чувства противоречия Дамиано цокнул языком, хотел было спросить: «И это все на что ты способен?», но не успел, потому что Итан каким-то хитрым способом свободной рукой подцепил его ногу под коленом, забросил себе на талию и на пробу двинул бедрами. Стон, вырвавшийся у Дамиано из самых недр горла, был снят с губ ещё одним поцелуем.       Повторное движение так и вовсе вызвало искры из глаз. Но одежды было все еще непозволительно много, и если брюки у Итана были хотя бы расстегнуты, то Дамиано при должной концентрации смог бы с точностью сказать сколько именно зубчиков содержит молния его джинсов — настолько узкими они сейчас ощущались. Только он считать не собирался — были вещи и поважнее, а именно, опрокинуть Итана на спину — где-то на периферии сознания мелькнула мысль, что в том, чтобы заниматься любовью с кем-то, кто с тобой в одной весовой категории, есть определенные плюсы вроде возможности не миндальничать — и содрать и с себя, и с него остатки тряпья. Но план провалился. Итан, конечно, позволил уложить себя на лопатки, но использовал это исключительно в своих интересах: скользнул ладонями вниз по спине и с силой сжал их на ягодицах.       — Распускаем руки?       — Мне казалось, что мы уже давно выдали друг другу карт-бланш на такие вещи.       Ноги от этого заявления нарочито произнесенного едва слышно, словно это был огромный секрет, стремительно принялись разъезжаться, а Итан, сволочь, вдобавок ещё и притягивал все ближе, вынуждая именно сесть на себя и не держать вес на коленях. Смирившись с положением вещей — хватка пусть и была мягкой, но вполне настойчивой, — Дамиано решил разместиться поудобнее, а потому неосознанно потерся об ощутимую выпуклость (Итан позорно застонал в ответ на это), всерьез раздумывая не поставить ли ему засос над подвздошной остью. Знание о том, что вот эта выпирающая бедренная косточка зовётся именно так, просто всплыло в голове, выуженная явно из памяти настоящего владельца тела. Раньше таких вспышек из подсознания не было. Но он даже дрочить не пытался, одна мысль об этом казалась Дамиано кощунственной, а сейчас…       — Итан, притормози.       Руки, доселе штурмовавшие последний оплот гетеросексуальности в виде ремня, в долю секунды оказались ладонями вверх по обе стороны головы. Да ни одно зеркало в жизни такое никогда не покажет! Брови заломлены, глаза закрыты, верхняя губа зажата между зубами, грудь ходит ходуном от тяжелого дыхания, — красиво до одури, но что-то было не так.       — Итан? — найдя дополнительную опору прямо над загнанно бьющимся сердцем, Дамиано медленно провел костяшками пальцев по чужой скуле, заставляя поднять веки и посмотреть на себя, — Что мы делаем?       Выражение лица у Итана сменилось с удивленного на болезненное.       — Я тебя понял.       — Итан?       Тот попытался приподняться на локте, пришлось силой укладывать его обратно.       — Дамиано, слезь, — почти рык, но рычащий Итан не страшен, страшен он, когда тихушничает.       — Зачем?       — Затем, что я не святой.       — Итан?       — Я тебя понял… Любопытство любопытством, ориен… — от отчаянья Дамиано просто зажал ему рот. Вся шаткая конструкция, которую они собой представляли тут же пришла в движение: Итан пытался ссадить его со своих бедер, скреб тупыми ногтями по плотной ткани, даже решил извернуться ужом, но все же равенство весовых категорий не значило равенство сил.       — Да дашь ты мне предложение закончить? — с трудом переборов сопротивление, прошипел Дамиано, и, на удивление, Итан, издав сдавленный звук, сдался, — Я не знаю, что мы делаем, тебе придется вести меня через это. И для начала объясни мне как справляться этим шатром, я задыхаюсь, и психую, и в психе могу стригануть, как свой когда-то.       Дамиано судорожно отдёрнул руку, когда средний палец отнюдь не бережно прихватили зубами.       — Да не рыпайся, — Итан все же уселся, запустил обе пятерни в чужие уже волосы, и сделал какой-то магический пасс, в результате которого те скрепились наподобие хвоста на затылке без единой резинки или заколки, — А вообще можешь и обрезать, раз мы так застряли.       — Итан?       И еще один поцелуй, Дамиано уже потерял счет им. Потерял счет сколько именно задолжал и должен был вернуть. И вообще было бы неплохо остаться в должниках навечно, имея при этом возможность делать это снова и снова, потому что Итан действительно хороший поцелуйщик, целовальник… Подбирать слова и вообще понимать их оказалось чертовски сложным занятием, если одновременно с этим плавиться в чужих руках.       — А? — Дамиано точно слышал голос, но вот смысл сказанного от него бесстыже ускользнул.       — Я могу снять их? — призрак сомнения ещё витал поблизости. Брюки. Точно.       Единственное, что Дамиано смог выдохнуть, так это сиплое «Да». Пришлось привстать, поза стала совсем неудобной, но полностью избавиться от джинсов все равно не получилось, лишь приспустить. Итан, оценив положение вещей, затеял ещё одну смену позиций и в несколько коротких рывков все же совладал с внезапно решившими проявить характер штанинами. Но он, очевидно, считал расточительством делать все за один присест: конечно, зачем лишать себя удовольствия снять еще и трусы? Потом, чуть позже.       Дамиано в очередной раз облизал губы, Итан сейчас устроившийся между его разведенных ног излучал спокойствие и уверенность, а вот он таким самообладанием похвастаться не мог. Крылья бабочек в животе заходились в невозможном аллегро, и с каждым мгновением желание все росло, становясь почти уже невыносимым. Так и не дождавшись активных действий, его лишь продолжали разглядывать с видом энтомолога, столкнувшегося с неизвестными доселе белянками эндемиками, Дамиано демонстративно провел ногтями по торсу и сжал свой член через ткань, издав при этом нарочито громкий стон.       — Фальшивишь, — чужая широкая ладонь заскользила по ноге. Наконец-то отмер.       — И что будешь делать по этому поводу?       Если не знаешь, что делать, если смущён или выведен из равновесия — нападай, Дамиано давно выучил этот защитный сценарий и даже сейчас не мог не съязвить. Итан только покачал головой, автоматическим жестом попытался завязать волосы, вспомнил, что те у него теперь и до подбородка не достают, едва слышно матюгнулся, сгреб пряди одной рукой, второй намертво прижимая Дамиано к кровати за бедро, и, склонившись, провел кончиком языка коже живота, очерчивая контуры пресса. Тональность звука, донесшегося сверху, разительно отличалась.       — Даже не знаю. У меня нет какого-то конкретного плана. Но я подумываю о том, чтобы отсосать тебе для начала. Так как ты на это смотришь?       — Да, пожалуйста.       — Какой вежливый.       — Иди в задницу.       — Буду считать это официальным разрешением потом растянуть и выебать.       Дамиано издал нечленораздельный звук полный возмущения, голосовые связки его бессовестно подводили. Озвученная Итаном перспектива была немного пугающей. Размеры, отсутствие опыта (Дамиано тут был вынужден признать, что с завидной регулярностью умудрялся уходить от разговоров о страпоне, что уж говорить про остальное) и твердое понимание, что часы насмотренного исподтишка гей-порно не имеют ничего общего с реальностью — причин было предостаточно. А вот Итану от того факта, он смог низвести его до подобного состояния — полной потери речи, вовсе не следовало бы испытывать такое видимое самодовольство.       — На горловой минет не рассчитывай, я в первый день в твоем теле умудрился даже зубной щеткой подавиться, пытаясь восьмёрки вычистить. Рвотный рефлекс у тебя сильнейший.       Дамиано, раз уж язык его не слушался, попробовал иным способом намекнуть, что с прелюдией и болтовней пора бы уже закончить, а то они оба вскорости закончат как жертвы Везувия в семьдесят девятом (точно, память чужого тела, откуда иначе ему знать эти жуткие подробности о следах оксида железа на трупах) и подтолкнул чужую голову вниз, но Итан извернулся, оставив лишь невесомый поцелуй на своде ребер, и принялся возиться с полиэтиленом на пачке, царапая тот ногтями в попытках подцепить край. На счастье, упаковка сдалась быстро и из нее на одеяло посыпались знакомые разноцветные квадратики. Дамиано цапнул тот, что оказался к нему ближе всего, но вскрыть не успел. Кончики пальцев Итана, устремились вверх по ногам, остановившись на мягкой коже внутренней части бедра.       — Я сам.       Дамиано пришлось вернуть добычу. Итан удовлетворённо кивнул и наконец-то потянул за резинку трусов, на которых уже давно красовалась заметное влажное пятно. Дальнейшая судьба сброшенного с кровати предмета одежды никого сейчас не интересовала. Снять с Итана его пару и тем самым уровнять положение дел, тоже было бы неплохо, но тот, как какой-то мазохист, не спешил избавляться даже от брюк, вместо этого выводя попеременно то подушечками пальцев, то тупыми ногтями одному ему известные узоры. Неспешно. Вдумчиво, будто решал одну из оставшихся шести задач тысячелетия, а чужое тело было блокнотом. Поедал взглядом, избегая касаний там, где хотелось больше всего и, лишь увидев что-то своё, сомкнул кулак в слабое кольцо под головкой, на пробу несколько раз провел им вниз и вверх, и принялся распечатывать уже сам презерватив, зажав кромку фольги зубами и орудуя свободной рукой. Тот оказался такого кислотно-яблочного цвета, что в любом ином случае поумерил бы энтузиазм.       Дамиано поднял глаза: секс и ржач до икоты, как известно, вещи не совместимые, потому что второй имеет свойство напрочь отбивать эрекцию, но с Итаном все было по-другому. Стоило их взглядами столкнуться, он тоже растянул губы в ухмылке: шутка про Халка у обоих вертелась на языке, но при этом общее веселье совершенно не понизило градус острого возбуждения. Дикий, потрясающий коктейль, в который кто-то невидимый тут же подлил еще чистого спирту.       — О? — Дамиано не сразу понял зачем Итан взял зелёное колечко в рот, но уже через пару мгновений, когда тот склонил голову вниз, всё стало ясно. Итан действительно не шутил про «сексуально свободен»: это ж сколько практики надо иметь, чтобы, лишь придерживая член у основания, расправиться с раскручиванием защиты лишь губами и языком! Конечно, он иногда возвращался назад, поверяя все ли в порядке, но это все равно было уже чересчур, не выдержав еще и глаз с поволокой, смотрящих снизу вверх, Дамиано откинулся назад и приложился затылком об изголовье.       — Дьявол!       — Живой? — поинтересовался Итан, отвлекаясь от своего занятия.       Неразборчиво-обиженный, отразившийся от стен фантомным эхом стон был ему ответом.       — Живой, полагаю.       Мысль из вредности лягнуть этого трепача, растаяла, как как рафинад в горячем чае, не оставив после себя даже призвука буквы «ч», когда Итан широко мазнул языком, а следом прищелкнул его кончиком по головке, прежде чем снова насадиться ртом до самого горла и втянуть щеки. Дамиано вцепился в простыни до побелевших костяшек: искушение схватить за короткие волосы на затылке и толкнуться самому во влажную глубину рта было слишком велико, но он лишь напрягал все мышцы и пытался удержаться от резких движений.       Прикосновения, что оставляли призрачные росчерки ожогов на коже, сдвигались все ниже, и как-то незаметно руки, что эти прикосновения оставляли, поднырнули под задницу. Коварный план отвлечения работал на ура ровно до того момента, когда большой палец дотронулся до кожи пониже копчика, — аккуратно, даже, черт подери вежливо, и все же Дамиано инстинктивно дернулся вверх. Итан закашлявшись, отстранился.       — Прости. Прости, — ладонь, метнувшаяся на живот прямо под пупком, не дала даже сдвинуться с места, но Итана, пытающегося отдышаться, даже из такой позы, с вытянутой гусем шеей — все же было видно.       — Ерунда, — выдал он спустя несколько секунд, — Все хорошо?       — Это я тебя должен спрашивать…       — Мы не обязаны делать что-то, что тебе не хочется.       — Я этого хочу, — утерянное Дамиано красноречие внезапно вернулось, и он принялся тараторить с удвоенной скоростью, — Прости, если для тебя мои слова прозвучат грубо, но все что я сейчас хочу, так это того, чтобы твой член оказался настолько глубоко во мне, что, положив руку на живот я почувствовал, куда именно он доходит. Чтобы ты довел меня до такого состояния, что душа, сердце и разум разлетятся в разные стороны как серпантин из хлопушки, а когда я все же сумею собрать себя обратно…       Нет, все-таки надо отучивать Итана затыкать людей на полуслове поцелуями и лишать тем самым рассудка.       — Повторил это снова?       — Сотворил со мной то, что захочется тебе.       — Я буду все делать медленно.       Короткий чмок в кончик носа совершенно не вязался с происходящим, и почему-то вселял куда больше уверенности, чем любая теоретически возможная длинная речь. Итан все же решил раздеться до конца: спустил с бедер брюки вместе с бельем, — его член упруго стегнул по животу, оставив блестящий след прямо под татуировкой — по очереди согнул колени, чтобы снять носки, прицельным броском швырнул весь комок одежды в кресло у окна и довольно потянулся, являя себя полностью обнаженным. Вот тебе и новая жизнь, Дамиано, в ней у тебя слюна чуть ли не капает на себя самого.       В этот раз все действительно пошло почти по плану, потому что, будучи слишком занятым попытками подсчитать сколькими техниками минета владеет Итан и понять по какому принципу сменяет одну на другую, Дамиано совершенно пропустил момент, когда они вернулись на исходную, а палец — в этот раз указательный — принялся очерчивать дразнящие круги, лишь изредка надавливая на края входа, чтобы те потихоньку раскрывались, но не проникая глубже. И, правда, медленно, даже слишком.       — Итааан, — долго, протяжно, потому что имя так удачно выстанывалось срывающимся на хрипоту голосом, когда его владелец оторвался на секунду перевести дыхание и принялся рыскать между разворошенных простынёй, подушек и покрывал в поисках лубриканта. Дамиано, первый нащупавший бутыль, почти пихнул ту ему в руки и пододвинулся ближе, шире разводя колени. Итан повернул дозатор, нанес на пальцы густую смазку, и чуть согрев ее своим дыханием, чтобы разница температур не ударила по нервам, уверенно протолкнул один внутрь до третьей фаланги.       — Господи! — Дамиано выгнулся дугой с громким стоном, пряча лицо в сгибе локтя. От непривычного вторжения мышцы сократились, стискивая, втягивая внутрь. В комнате было чертовски холодно, но пот все равно катился градом, как под конец иного выматывающего концерта длиной часа в два с половиной.       — А ты, оказывается, жадный…       — Трепло.       В отместку Итан добавил к среднему и указательный. Стало трудно дышать, пресс и грудь тянуло от напряжения, но больно не было.        — Не зажимайся, два пальца — это не так уж много.       Дамиано лежавший с закрытыми глазами, почти злобно зыркнул из-под отпущенных век, но вышло скорее ошалевше растерянно: он и без инструктажа пытался расслабиться, но не выходило. Итан бережно слизал неизвестно откуда взявшийся синяк на подрагивающей коленке, и, склонившись, опалил ухо ещё одним признанием.        — Не знаю поможет ли, но я точно знаю, что это не верхняя граница этого тела. Я во время локдауна со скуки в себя весь кулак запихнул.       — Ох! — всплывшая перёд внутренним взором картинка была горячее инферно. Итан провел весь период самоизоляции с сёстрами. Тонкие стены, отсутствующий замок на двери спальни… Нужно было быть сумасшедшим, чтобы провернуть такое, но в правдивости слов ничто не давало усомниться. Но, главное, слова сработали: тугие канаты, опоясывающие низ живота, раскрутились, позволив вздохнуть. Дамиано накрыл своей руку, что лежала у него на животе, успокаивающе поглаживая, и сжал в немом разрешении продолжать. Монотонные, тянущие движения — Итан все всегда делает до неприличия вдумчиво, даже если он просто принимается ввинчивать пальцы в глубину, растягивать ими, сдвигая и раздвигая. К двум без особого сопротивления добавился и третий, не врал, зараза, про кулак. Рот приоткрыт, дыхание сушит заверенные губы, — Дамиано поймал себя на том, что он встречает каждое движение, пытается насадиться. А потом его еще раз подбросило над кроватью.       — Нашел, — с хитрой полуулыбкой прокомментировал свои действия Итан, но хотя бы сменил ритм на более быстрый, — еще один?       — Хватит, пожалуйста, хватит, — запричитал Дамиано, мотая головой, — Я так скоро…       Конец предложения потонул в громком всхлипе, потому что Итан, добавивший ещё смазки, безжалостно пропихнул мизинец.       — Член шире, чем три пальца.       В ушах шумел прибой, а глаза слезились от желания кончить, но проблемы себе, правда, было лучше не создавать, разве что самую малость. Осмелившись, Дамиано потянулся к Итану, но дотронуться до него удалось лишь по касательной. Из горла вырвалось жалобное хныканье.       — Слишком резко?       — Нет, просто ты далеко.       — Если сейчас вякнешь хоть строчку из Le parole lontane…       — Не мели языком, а поцелуй лучше…       И ведь без пререканий поцеловал: коротко и медленно, чуть оттягивая нижнюю губу зубами под конец. Боуи, Меркьюри, Леннон — святая дохлая троица рок-н-ролла, как накрыло то. Дамиано едва ли уже понимал, где он, кто он и что происходит, и из-под толщи воды вынырнул лишь когда на грудь плюхнулся ещё один презерватив — холод фольги подействовал отрезвляюще.       — Помоги. Не хочу идти руки мыть.       — Знаешь, то как ты относишься к безопасности, с учетом нашего давнего знакомства, — шуршание упаковки, в ладонь выпало бледно-розовое, — почти оскорбительно.       — Гепатит, герпес, гонорея…       — Итан! Вот не в тему.       Под смущенный едва различимый бубнеж Дамиано потянулся к чужому члену. Тот лег в руку привычно — все же когда-то своё все ещё опознавалось как своё, — а не следовать за желаниями, если те не могли причинить кому-то вред, было и вовсе глупо, и двинул сжатым кулаком вниз. Итан в ответ почти по-змеиному зашипел и подался вверх. Дамиано повел рукой обратно, ласково сжимая пальцами головку, чуть надавливая подушечкой на щель, ловя зрительный контакт. В глазах у Итана плескалось что угодно, но не похоть, и смотрел он даже не мигая. Движения заучены до автоматизма: проверить сторону, ущипнуть двумя пальцами кончик, раскатать — оказалось, что смотреть вниз куда проще, чем в лицо.       Дамиано снова лег на спину, вытягивая руки над головой, вцепился в изголовье и зажмурился. Он ожидал почувствовать себя разорванным надвое, распятым, но долгое время ничего не происходило.       — Так не пойдет, — когда Дамиано от нетерпения приоткрыл левый глаз, сказал Итан, — ты опять.       А потом он широко лизнул распростёртое тело от пупка до перекатившегося под кожей кадыка. Надо расслабиться, иначе начинание так и загнётся на полпути. Пришлось втянуть Итана в ещё один тягучий поцелуй — те были отличным средством. Почти как лекарство с парадоксальным эффектом: и седативное, и стимулятор и поди объясни почему так и никак иначе.       Но дело было в том, что объяснять что-то конкретно этому человеку у Дамиано не было необходимости. Итан, уже годы понимавший все с полувзгляда, подтолкнул ему под бедра одну из множества подушек, завозился с бутылью, добавляя смазки, а потом провел членом по промежности, приставил его ко входу и медленно надавил. Не спеша, осторожно, миллиметр за миллиметром, головка, преодолев мягкое сопротивление мышц вошла внутрь. Дамиано прошибло каким-то жалящим удовольствием, он резко повел бедрами навстречу, пытаясь ускорить процесс, и тут же всхлипнул на высокой ноте, потому что незнакомое ощущение тепла внизу живота мгновенно сменилось на уже знакомый спазм. Итан, когда Дамиано почти в панике сжал пальцами, не давая ходу вперёд, таранивший его задницу член, свел челюсти, что на скулах заходили желваки, и выпустил воздух через нос.       — Не торопись. Дыши ртом. Так будет легче, — зубы закусили давно кровоточащую губу, а бледность на лице боролась с пятнами лихорадочного румянца. Он медлил. Из последних сил сдерживал себя. Дамиано это видел, иначе бы взмолился о пощаде, но такая выдержка вопреки инстинктам много стоила, и она точно стоила еще одной попытки, особенно после того как Итан провел тыльной стороной ладони по щеке, стирая выступившую слезу в успокаивающем жесте.        — Скажешь, когда будет можно.       Спустя несколько коротких вечностей, свыкнувшись с тем, что он чувствовал, Дамиано завозился и убрал руку. Не найдя ей лучшего места, вплел липкие пальцы в волосы на чужом загривке, притягивая Итана поближе к себе. Тот, подчиняясь, навис утесом, упираясь ладонями по обе стороны от подушки, но все еще ждал разрешения. Взгляд Дамиано сам по себе опустился вниз: место, где они с Итаном соединялись было скрыто от него, но свой подрагивающий и не пытающийся опасть член он прекрасно видел.       — Только потихоньку, ладно?       Итан немного отстранился, ища угол, снова подался вперед, проникая еще на дюйм, но дальше двигаться не стал, почувствовав прикосновение на бедре, и послушно замер, давая привыкнуть.       — Чуть отдохни и пропусти его глубже, — вразрез сказанному член заскользил в обратную сторону, а Дамиано вдруг ощутил себя легким. И слишком пустым. Но куда большее облегчение дарила мысль, что Итану не все равно, что это лезвие желания обоюдоострое, что они оба режутся о него.       — Итан! — сорвалось само по себе, переросло в протяжный стон, когда тот после паузы вновь начал двигаться в горячем и узком пространстве. Еще сантиметр длины. Пауза. Назад до тех пор, пока внутри не осталось почти ничего кроме воспоминания.        — Глубже, хочу тебя до конца.       — Жадный.       Теперь это слово у Дамиано будет хронически вызывать эрекцию, а Итан и дальше не стал торопиться, сменил тактику, перенеся вес на одну руку, и принялся трогать. Лицо, шея, грудь, рёбра (от щекочущего чувства уже не было сил терпеть, но обеспамятевшая голова отказывала в плане побега), живот, тёплая хватка, пара движений по стволу. Толкнулся сильнее, смелее, тяжело входя в тело под ним почти полностью.       Комкая ткань и не имея никаких моральных сил открыть неизвестно когда зажмуренные глаза, Дамиано принялся вслепую искать чужие губы: дай, дай мне поддержки, дай мне себя. Итан, поняв его безо всяких слов, впился поцелуем, и начал буквально трахать рот языком, заставляя гореть от новой волны возбуждения. Эта самоотдача заводила, скручивала внутренности в тугой узел удовольствия, где нет места ни боли, ни страху.       Дамиано почти выл, цеплялся за плечи, но руки упорно соскальзывали. Ему нравилось слышать эти влажные звуки. Нравилось чувствовать, как бедра Итана упираются между его разведенных ног с каждым новым движением. Нравилось быть и виновником, и утолителем его голода, причиной почему Итан рычит, как дикий зверь над свежей тушей. И «нравилось» здесь преуменьшение века: они словно попали в ловушку зеркального коридора, где жадность в ответ на жадность, ненасытность в ответ на ненасытность, стон в ответ на стон, и где каждое даже самое малое движение становится их источником.       В считанные минуты Дамиано дошел до сладкого состояния баланса на грани между помешательством и смертью, а потом рассыпался на миллион кусочков, которые никогда не больше не станут целым, распахнув при этом ничего не видящие глаза. Волн, накрывших с его головой, было ровно двенадцать, но первая пришла внезапно как onde scélérate, а оргазм ей принесённый вовсе оказался не la petite mort, а совершенно полной и бесповоротной кончиной.       Соленая вода в лёгких, соленая вода в глазах, в прояснившейся реальности тело ощущалось безвольной резиновой куклой, в которую продолжали вбиваться в становящимся все более хаотичным ритме. Смазки было предостаточно, та бессовестно хлюпала на каждом толчке, так что Итан, догоняющий свою разрядку не приносил никакого дискомфорта, напротив, ощущение крепкой хватки на бедре, лицо, искажённое остротой ощущений, и придушенное беспомощное пыхтение у самого уха, обеспечили бы Дамиано повторную эрекцию, продлись это все чуть дольше. К пояснице уже сбегались первые искры, но руки у Итана подкосились, и он, издав совершенно нечеловеческий вскрик, рухнул прямо на распростертое тело. Дамиано, из которого выбило весь воздух, порывисто вдохнул, инстинктивно сомкнул объятья, чувствуя под ладонями судороги удовольствия, что сотрясали его личное паранормальное чудовище, а когда пульсация особенно глубоко вогнанного члена (тот будто даже до сердца достал) затихла, несколько раз коротко прижался губами к покрытой испариной виску.       — О, боже, — куда-то в ключицу пробормотал Итан прежде чем откатиться на бок, но прижиматься не перестал.        — Нам надо в душ, — освобожденный от чужого веса Дамиано стянул с себя презерватив и завязал его узлом, отложив на тумбочку. Итан проделал то же самое со своим.       — Сначала две минуты полежать.       «Две минуты полежать» ещё никогда не были настолько обманчивым обещанием. Блаженная дымка неги переросла в дрёму, а потом и вовсе в настоящий сон.       Итан проснулся около пяти утра от удушливого чувства тревоги… Комната была серой и мутной, и он с трудом понял, что все произошедшее было реальностью. Тело ломило в самых неожиданных местах, а на левом бедре остался отпечаток чужих пальцев.       — Семерка Мечей. Семерка Кругов. Королева Кубков. Рыцарь Кубков. Любовники. Башня. Вот тебе и все ответы, — пробубнил Итан себе под нос, некстати вспоминая карты дерьмового расклада, что выпал ему, когда он осмелился спросить у Таро свою судьбу перед Сан-Ремо. Значение их было таково: тщета, неудача, застой, рост, выбор, уход. Вот загнал сам себя в самоисполняющееся пророчество.       Итан растер лицо, собираясь с духом и поднялся — Дамиано даже не шевельнулся, продолжая спать на другой стороне кровати. Их вновь поменяло телами, и в этот раз, должно быть, все вернулось на круги своя, раз уж поцелуй в своё время выкинул из уравнения Лауру. Но при этом Итан совершенно не знал, как теперь ему себя вести. Почему-то казалось, что он бессовестно воспользовался их положением, чтобы получить желаемое. Он хотел Дамиано уже бог знает сколько времени, и что теперь?       Поступить так, как он делал со всеми случайными одноразовыми любовниками и любовницами, Итан просто не мог: не сработал бы с Дамиано проверенный метод хотя бы потому, что тот был частью его жизни. Итан не мог растолкать его затемно, впихнуть в руки бумажный коричневый пакет с еще горячими бутербродами с яичницей (как минимум яйца в холодильнике отсутствовали) и заявить, что ему через двадцать минут позарез надо быть в студии, потому что коллеги ошибочно стёрли не тот дубль, а значит, если он не мотнется птичкой, то они прошляпают сроки сдачи альбома. Разбуженные затемно гости обычно даже не соображали в достаточной мере, чтобы понять, что копии вообще-то нынче электронные, и все что требовалось сделать бы в случае такого конфуза — залезть в корзину. А когда понимали, что их обманули — уже оказывались за дверью.       Никаких угрызений совести, потому что эти люди были лишь попытками заполнить пустоту внутри, которая обычно никак не хотела заполняться, но теперь грудь была полна, в ней было слишком тесно, даже вдыхать удавалось только через раз. Итана бесило это чувство, настолько, что хотелось бить зеркала… Почему из всех людей мира и из сотен постельных приключений именно счастливый в своих многолетних отношениях не с ним Дамиано заткнул собой брешь в сердце размером с галактику, не меньше?       На душе окончательно стало как-то липко и гадливо, настолько, что захотелось немедленно в душ, желательно, смертельно горячий, чтобы отмыть пот, смазку и сперму, соскрести с кожи жёсткой мочалкой следы чужих рук и губ. Но сначала хлебнуть хоть чего-нибудь. Во рту Сахара.       Добравшись до кухни, Итан налил себе воды из графина, сделал несколько глотков, прикрыв глаза, медленно-медленно выдохнул, и решительно открыл окно. Ледяной воздух ворвался внутрь, хлопая оконным тюлем.       — Бррр! — поежился Итан, — холодно без трусов то! — но одеваться не спешил… Холод всегда отрезвлял, заставлял думать, а не поддаваться эмоциям. А эмоций сейчас было даже слишком много.       Итан сделал еще один большой глоток, поднял над лицом стакан, вглядываясь через его призму в кедр и голые палки ушедших на зимовку роз, оставшихся от предыдущего владельца дома, и, не найдя в искаженном мире ничего нового, стал тоненькой струйкой выливать воду себе на лоб. Разбиваясь о кожу, падающие капли, будто холодные барабанные палочки, выбивали мелкой дробью что-то из одуревшей головы, стекали по шее на грудь и ниже, пока не оказывались на полу. После такой экзекуции: вода и ветер, стало чуть полегче. Первый нервный шок, наконец, прошел, оставив только трезвые мысли.       Дамиано втянул их в магию славянского пантеона. Не его — Итана — вина, что единственным обнаруженным способом возвращения их душ по местам был секс.       «А что я, собственно, распереживался? И что тут страшного произошло? Никто никого тут не изнасиловал, » — продолжая размышлять, Итан развернулся к раковине с твердым намерением помыть оставленную вечера Дамиано посуду, но та, отдраенная до блеска стояла на кухонной тумбе, даже пол, пострадавший от крема (слава богу плиточный, а то пришлось бы искать способы отмыть жирное пятно) был вымыт. Пирожных не было. Вместо них на тарелке лежала записка… на кириллице: пара предложений и росчерк из четырех букв внизу четвертинки тетрадного листа в клетку. Почерк красивый, каллиграфический, но совершенно незнакомый.       Итан долго рассматривал непривычные буквы. Подпись вроде как должна была расшифровываться как: «Лада». Сначала коты, а потом богиня домашнего очага, очевидно, помывшая противень и все остальное.       «Ну не катастрофа же это, в конце — концов…» — решил он, и прижал бумажку магнитом к холодильнику. Переведёт потом.       Не думать под дождем из струй, льющихся с потолка душевой кабинки, оказалось крайне трудной задачей — Итан тер и тер себя до тех пор, пока кожа не стала красной, но мозг уперто подбрасывал картинки прошлой ночи, стоило лишь прикоснуться к синякам на теле. От того, что он сам на себе их оставил, легче не было.       Прокручивая в голове все возможные сценарии развития событий, Итан пришёл к выводу, что единственным способом избавиться от неловкости утра является побег, благо предлог имелся — вчера всё же было Рождество. Поэтому, вытершись досуха и кое-как отжав полотенцем волосы, Итан как можно тише принялся искать хоть какие-то вещи в шкафу, наощупь, вытаскивая первое, что попадется. Одевшись, он потянул за угол пакет с ещё в октябре заготовленными подарками родне, и сверху ему на голову свалился другой — из секс-шопа, рассыпая по полу своё содержимое.       В ответ на шум Дамиано застонал. У Итана все внутри заледенело: проснулся или нет? Проснулся. Вынырнув из царства Морфея, Дамиано трудом раскрыл один глаз и неразборчиво пробормотал вопрос, смысл которого, впрочем, был понятен.       — Я к сестрам. Спи! — поддавшись какому-то безотчетному порыву Итан склонился и запечатлел легкий поцелуй на немного колючей щеке. Этого нехитрого жеста вкупе со словами оказалось достаточно, чтобы Дамиано подгреб под себя ещё одну подушку и провалился обратно в сон.       Бежать и бежать сломя голову пока не стало слишком поздно. Беззвучно прикрывая дверь дома за собой, Итан мысленно извинился перед ними обоими — и перед Дамиано, за то, что вел себя как настоящий трус, и перед пожилым мужчиной, что продал ему этот дом, взяв клятвенное обещание, что он не выставит его на продажу через полгода (он продержался чуть дольше, но все же было стыдно) — потому что в эти жилые квадраты он больше ни ногой — а потом завел машину и вдавил педаль газа до упора, пытаясь припомнить: где именно стоят камеры. Низкое небо сливалось с грязным асфальтом в одну сплошную серую полосу, что убегала под колёса со скоростью под сто пятьдесят в час. В тишине, нарушаемой лишь звуками включаемых поворотников и голосом навигатора, мимо окон проносились красноватые пятна кирпичных зданий, залитые зеленоватым светом фонарей, но дорога была знакома. Там, куда Итан держал путь, ему всегда рады. Даже если семь утра в выходной. Даже если наперевес со жженым кофе и булочками, которыми можно гвозди забивать, в качестве подношения.       — Лучшее средство от шока — другой шок, сразу уравновешивает, — сообщила Лукреция, когда Итан вкратце пересказал ей события последних дней. Но сначала она пожурила младшего брата за благородство: попасть в тело другого пола и не выяснить как это — быть женщиной — мог только он.       — Романтик. Разгильдяй. Разгильдяй… Пиастры. Ревную, — разбуженный некстати какаду принялся демонстрировать свой обширный лексикон, дразнясь раскатистой буквой «р».       Лукреция цыкнула на пернатого, пригрозив накрыть его покрывалом. Постучала ногтем по гранитной столешнице и решительно поднялась.        — Ты едешь со мной в Альпы.       — Прости что?       — Ты едешь со мной в Альпы. Это не обсуждается.       — А альбом?       — В топку. Твое ментальное здоровье куда важнее пары заплесневелых баллад. Рок мертв, даже Стивен Тайлер теперь поёт кантри.       — Лулу… — предупредительно заворчал Итан, но Лукрецию уже самую малость заносило. Её всегда заносит, когда кто-то обижает семью, даже если обидчики они сами.       — А вы четвёрка больных на голову некромантов. Давай, в ритме мамбо. Ноги в руки, оборудование в багажник, палатку туда же. Мои вещи уже собраны, тебе сейчас найду что-нибудь.       Итан даже не сопротивлялся и не потому, что не смог бы переупрямить сестру, а потому, что в глубине души он не хотел. Он всегда избегал прямых конфронтаций, уходил в сторону, если дело пахло жареным, предпочитал иногда даже уступить, чтобы сохранить отношения. А здесь потенциальных мин было две: спор с Лукрецией (и Элеонорой, которая точно заведёт ту же шарманку) и необходимость объясниться с Дамиано. Последнее хотелось отложить на как можно более долгий срок. Альпы? Пускай оправданием будут Альпы.       К концу девятого часа бесконечных дорог, где приличные предместья столицы постепенно сменялись откровенными деревеньками, прилетел первый вопрос: «Где ты?», естественно, от Дамиано. Итан смахнул уведомление с экрана и вернул телефон в карман. Ему надо ещё подумать, что и как говорить, чтобы не перечеркнуть все прошлые годы. Ему надо заставить себя поверить, что…       Идущая впереди машина ушла на сторону. Ее занесло. Лукреция ударила по тормозам, поминая и дьявола, и бога, но с управлением, когда их понесло боком на мокрой дороге, справилась. Они остановились на середине полотна.       — Кот, да чтоб там… — на белом росчерке линии разметки сидел рыжий почти виновник аварии. И вылизывался.       — Ты как? Может, поменяемся? — Итан переводил взгляд с упершейся лбом в руль сестры на кота и обратно. Они в Монто-Нигде, по соседству с Четра-на-Рогуно, провинция Небывалия. До ближайшего населенного пункта километры пути. Откуда кот?       — Ты сел на пассажирское полчаса назад. Сиди.       — Уверена?       — Вполне. Дай мне минуту.       Да хоть все время мира.       В Рим они вернулись лишь спустя несколько суток, продрогшие, промерзшие, но полные свинцовой пустоты в головах. Тронь — зазвенит как колокол. И колокол зазвенел, стоило вернуться в зону покрытия мобильной сети. Около тысячи пропущенных сообщений, не считая тех, что прислали фанаты.       «Что случилось?», «Итан, ты в порядке?», «Мне приехать и вызволить принцессу из лап двухголового дракона?» по мере приближения бегунка прокрутки к дню текущему, сменялись сначала жалобными просьбами, а потом злыми требованиями ответить, полными невыраженной беспомощности. Предпоследнее сообщение, состоящее из трёх знаков вопроса, было отправлено Дамиано два дня назад. Последнее было матерным. Впрочем, Итан понимал, что своим страусовым поведением вполне заслужил все набранное какими-то особо уставшими буквами в его адрес.       Дом, внезапно ставший похожим на полное муравьев жилище из романа Маркеса, встретил владельца тонким, призрачно искрящимся слоем пыли на книжных полках, засохшими и потенциально не отстирывающимися пятнами на постельном белье и паутиной разбитой плитки в ванной комнате. Итан приложил ладонь к трещинам и замер, сердце глухо отбивало ритм. Как же громко. Как же громко оно стучало, не в висках, не в горле и даже не в животе — сердце, как загнанная дикая птица, билось о прутья из ребер, ломало скудные перья и — кровоточащее — затихало…       Вдох. Воздух после долгой задержки дыхания ворвался в лёгкие огнем. Не работал метод, предложенный Лукрецией, может, шок от нескольких зимних ночей под открытым небом был слишком привычным, может, не хватило дозировки, но все напускное умиротворение пошло прахом, стоило вернуться на место преступления.       Итан долго сверлил взглядом номер Дамиано в списке контактов, но так и не смог тот набрать. Позвонил вместо этого совершенно другому человеку. Виктория, ушедшая в глубокий, но, слава Богу, контролируемый запой с приехавшими в гости англичанами, была не в курсе, что они с Дамиано переспали, это стало понятно ещё по интонации, с которой она произнесла: «Алло!». Если бы Виктория знала, то на него бы уже вылился ушат помоев вместе с угрозами, но та только потешалась над тем, что они, рассорившись (похоже, Дамиано скрыл от нее события Рождества от и до, поставив в известность лишь о факте, что он снова при своем теле), продолжают спрашивать у нее друг про друга. Вот полчаса назад звонил второй, отчитался, что они с Джо укатывают на пару дней, но клятвенно обещал, что все свое запишет с первой попытки.       — Вот грош цена его словам, но серьезно…ты даже не представляешь насколько я устала.       В Виктории, должно быть, говорили не менее четырех шотов водки и парочка Лонг-Айлендов, трезвой она никогда бы не призналась в таких вещах.       — Мы все устали. Но шоубизнес — это ультрамарафон, мы знали на что шли.       — Из нас четверых действительно понимал масштабы только ты.       Итан только неопределенно угукнул. Знал бы куда заведет его то объявление, то … чего лукавить, откликнулся бы в первый день, а не кружил стервятником целую неделю прежде чем осмелиться написать. Написать Дамиано сейчас, даже после пинка от Виктории, он так и не смог. Но смог выскрести из памяти телефона по какому-то наитию сделанные фотографии кота, из-за которого они с Лукрецией чуть не угодили в ДТП, и сбросил их в переписку без каких-либо комментариев. Дамиано не прочитал, Дамиано не прочитал, Дамиано прочитал. Молчит.       Кадры, что прислал Итан, художественной ценностью не отличались: на грязном старом асфальте с кучей трещин с разных ракурсов был сфотографирован типичный мышелов. Рыжий, мохнатый и немного всклокоченный. Ни привета, ни извинений. Дамиано пролистнул один, другой, и ещё один, пока следующий свайп не привел его во вложения предыдущего сообщения. Полуголое селфи, что он сам отправил, когда пропала татуировка. Дамиано дотронулся до того участка кожи, где та должна была находиться. Появилось какое-то особое ощущение трепета. Казалось, что из живота что-то вытягивается, вызывая боль, а сам живот затвердевает, словно сгусток натуженных мышц. Господи, до чего низко он пал, если у него уже с пол-оборота встаёт на Итана. Воровато оглянувшись — Джо все ещё пыталась смыть с себя дорожную пыль, Дамиано запустил руку себе в трусы. И тут же выдернул. Совесть с поразительной точностью скопировала одну из самых ехидных интонаций в арсенале его девушки, вопрошая внутренним голосом с каких это пор Итан шлёт ему вот такие снимки.       — Поймал? — набрал Дамиано в ответ на фото кота.       — А надо было?       — Это тот самый кот.       Сообщение из одного единственного знака вопроса.       — Люб.       — Мы с Лулу из-за него чуть в кювет не улетели.       Лулу, ну конечно же… Лукрецию, Элеонору и Итана всегда тянет в глушь, подальше от благ цивилизации. Они как какие-то духи природы чувствуют себя куда лучше там, где нет бетона и, зачастую, даже крыши над головой, что уж говорить о наличии сотовой связи.       — Все окей?       Итан не отвечал подозрительно долго.       — Очевидно.       От этого слова на экране все внутри начинало ощутимо подмораживать. Не «Да», не «Конечно» не даже «Определенно». Дамиано в достаточной мере изучил Итана, чтобы знать, что на самом деле все далеко не так радужно, как тот пытался его убедить, привирая, как обычно, чтобы остальным было проще. Сжатые до бледной линии губы, напряжённые плечи, попытки под любым предлогом избежать зрительного контакта — Дамиано даже интонацию и позу, будь это настоящий разговор, а не переписка, мог восстановить в своей голове. Итан в таких случаях всегда хватался за никому не нужную уборку. Он двигал вещи, расставлял все по канонам симметрии, складывал пледы, собирал чужие фантики и делал ещё сотню вещей в приступах лихорадочной активности.       Дамиано тоже сейчас хотелось чего-нибудь подвигать или попереставлять, но номер отеля, похожий на больничную палату, отказывал ему в такой роскоши. Зачем он вообще согласился куда-то ехать в свои законные выходные? Будто мало ему было жёстких белых простынёй и безликих комнат, когда сегодня он просыпался в одной стране, а завтра уже в другой. Мало. Хотелось ещё: хотелось рева толпы и визга перегрузки усилителей до звона в ушах, хотелось липких от пота объятий на четверых с закатывающим глаза Лелло на заднем плане, у которого на них столько компромата, что проще его убить, чем позволить ему уйти. Хотелось украдкой курить одну сигарету на троих под бухтение не иначе как при помощи колдовства бросившей их когда-то общую дурную привычку Виктории. Теперь она неустанно заявляла, что якобы эти их выходки почти публичный секс, хотя раньше не гнушалась почти цыганских поцелуев. Хотелось назад в ту эпоху, когда из целей финансовой экономии нарушались все мыслимые и немыслимые личные границы и снимались первые попавшиеся номера в затрапезных отелях, где приходилось спать почти вповалку — Итан, вот, всегда был горячим до удушья. Дамиано так и не решил, что написать. Им нужно будет поговорить о том, что произошло, но делать это по телефону впопыхах казалось неправильным.       В ванной стих звук воды, это означало, что Джо сейчас выйдет. Итан был прав, как всегда. Взять паузу, успокоить голову, и отныне и до скончания веков делать вид, что ночи Рождества не было — это походило на план, позволяющий им сохранить все как было. Хороший такой план, которого следовало придерживаться. Дамиано уложил телефон экраном вниз на тумбу и растянулся на кровати, имитируя ленивую расслабленность. Он справится…       Не справится. Странное чувство разбитости, что преследовало его уже несколько дней, становилось все хуже и хуже. По приезде домой, чихая в сороковой раз за последний час, Дамиано с ужасом понял, что простыл. С учетом того, что обычно эта гадость раскачивается очень долго, возложить вину можно было только на приключения в выстуженном коттедже.       Покой, таблетки и не высовываться на улицу. Температура поднялась аж до тридцати девяти, но хоть тест обрадовал — ковидом не пахло. Обычный сезонный грипп. Главное — не допустить кашель. Если он начнется, голос выйдет из строя не меньше чем на две недели. А у них выступление на носу. Сквозь дымку полудремы Дамиано слышал, как кто-то звонил в дверь квартиры, слышал голоса: Джо с кем-то пререкалась, сдерживая громкость, а потом на пороге спальни появился Итан с огромным пакетом и незнакомой кружкой.       — Долго будешь изображать умирающего?       — Тридцать восемь и четыре на жаропонижающем. Имею право.       — Я принес лекарство.       — Только не капустный отвар…       — Вперед… Минимум три порции, — в руки Дамиано впихнули чашку, а Итан принялся откручивать крышку у принесенного двухлитрового термоса. То, что называлось капустным отваром на самом деле представляло собой какое-то зелье, состав которого никому за пределами семейства Торкио не был известен. Густая зеленая жидкость пахла травой, медом, на ее поверхности всегда плавали янтарные кругляши жира, а пить ее можно было лишь задержав дыхание, но та помогала практически мгновенно. Выпьешь, заснешь, пропотеешь во сне — почти здоров. Итан даже в туре умудрялся лечиться таким образом, брезгливо отодвигая от себя пачки с привычными обычным людям препаратами. Настоящий языческий бог.       Разглядывая этого языческого бога поверх дымящейся напитком кружки, Дамиано чувствовал себя последним эгоистом. Там за стеной его девушка, за шанс оказаться в одной постели с которой любой мужчина был готов отрубить себе руку, а он пытается понять: это его мозг на фоне температуры играет с ним в игры или родинки на щеке у Итана действительно образуют карту созвездия волосы Вероники. Он же должен был заметить это раньше, если это действительно так. Словно почувствовав на себе пристальный взгляд, Итан поднял маску с подбородка обратно на лицо.       — Я не знаю, что на меня нашло… Тогда, — начал Дамиано. Лучше сейчас расставить все точки над i, чем опять страдать. Он даже целоваться с Джорджией не мог, все время щелкало что-то внутри, и он распахивал глаза. Пока удавалось скармливать ей байку про жуткую замотанность и нервы, но та уже хмурилась — чувствовала неладное, но хоть пока не давила, пытаясь выяснить что к чему. А что Дамиано мог ей сказать? Не правду же.       — А вот что тогда нашло на меня, я прекрасно знаю … — Итан поднялся с края кровати, поставил термос на тумбочку, — У нас была проблема, к которой мы подобрали решение. За правильные поступки не извиняются.       Дамиано попытался поймать уходящего друга за руку, но его пальцы схватили только воздух.       — Итан!       Тот обернулся в дверях и пожал плечами как-то … разочарованно?       — Вернешь потом. Поправляйся.       И ушел… Дамиано лишь периферийным зрением увидел что-то такое, похожее на галлюцинацию, будто вместо красной рубашки под черным пальто у Итана было болеро из сочащихся кровью человеческих сердец, и ни одно не подходило к зияющей пустоте в его груди. Красивая песня выйдет из такой метафоры, интересно, а можно сделать это не балладой?        Дамиано открыл ящик тумбы и чертыхнулся — тетрадь осталась в Аквапенденте. Залпом допил кружку с отваром, налил себе вторую остывать, с трудом выбрался из-под вороха одеял и принялся искать хоть что-то, где можно записать мысли.       Джо с кем-то разговаривала по телефону, и как раз в тот момент, когда Дамиано повернулся к ней лицом, рассмеялась, закидывая голову наверх. Глаза — как угли, рот — как клубок колючей проволоки, волосы — как подгнившие водоросли. Жуткие ассоциации. Видимо все же надо лежать, а не изливать на бумагу, все что приходит на ум. Но спать не хотелось. Дамиано исписал стопку бумаги, вытащенную из принтера, но ничего путного и похожего на стихи не вышло… Покружил вокруг мысли о созвездиях родинок на коже, обжегся об нее, как о ядовитый плющ, и отпихнул в самый дальний угол. Но та все равно вернулась поутру, ложась на страницы петляющей вязью рукописных букв. Сна не было, аппетита тоже. Дамиано скурил шестую пачку сигарет, а слова все не заканчивались и не заканчивались, и не закончились бы, если к концу третьих суток он бы не рухнул в голодный обморок. Вот он встал, чтобы добраться до уборной, а в следующий момент напуганная Джорджия пихала ему под нос нашатырь. Только тогда Дамиано вспомнил, что надо вообще-то есть хотя бы раз в сутки, а не только пустой чай хлебать.        — С тобой творится что-то неладное…       — Все в порядке.       — Все не в порядке, ты почти месяц ходишь, будто тебя по голове пыльным мешком стукнули. Что случилось?       Дамиано закусил губу, не будучи способным выдавить из себя хоть слово. Джорджия сверлила его взглядом не меньше минуты, пристально всматривалась в пристыженное лицо, ища что-то, а потом щеку обожгло сильнейшей болью, будто она не пощечину ему дала, а кислотой в лицо плеснула.       — Кто она? Не лги, что Виктория.       Глупо было ожидать, что Джо действительно не заметила все то, что происходило, в конце концов, она знала его вдоль и поперек, до последнего шрама на душе, но выводы сделала свои. И почти правильные выводы, если так подумать.       — Джо… — попытался было Дамиано, но та перебила его на середине предложения.       — Я смогла бы простить тебе измену, если бы это касалось лишь тела. Но ты дошел до проведенной мною черты и пересек ее. Просто скажи мне кто она… я не идиотка, закатывать истерики и караулить с краской не буду. Имею ли я право знать кто занял мое место в твоей голове?       — Нет никакой другой женщины… — держась за мебель, Дамиано встал и пошатнулся, когда мир поплыл куда-то влево. Сил ругаться не было. До полусмерти хотелось курить, но табак сейчас казался Дамиано плохой идеей. Надо было поесть сначала, а то он едва ли понимал, где он и что происходит, точнее понимал все с поразительной ясностью, но весь его привычный уклад жизни уже рухнул в ад, развалившись как карточный домик от одного неверного движения, — я просто размазан по стене, да еще с Итаном в пух и прах рассорился.       — Вот угораздило тебя, — Джо, плюнув на то, то еще полминуты назад они скандалили, поднырнула Дамиано под руку, помогая дойти. Видимо поняла, что он ей не соврал. Никакой другой женщины действительно не было, а был только Итан, который настолько сильно затаил обиду (почему — непонятно), что даже не поздравил с днем рождения. По официальной версии — снова уперся со старшими сестрами фотографировать и фотосинтезировать, но на самом деле избегал встреч. А потом Дамиано, все пытавшийся придать форму кружащимся в мозгу мучительным протуберанцам мыслей, внезапно обнаружил себя запертым вместе с ним в отельном лифте, как в капкане. Пальцы все еще держали «отмену» — остановить кабину никто кроме него самого не мог.       — Чего ты от меня хочешь? — голос у Итана сорвался, в глазах дрожала вода. Дамиано отпустил панель и сделал шаг вперед, буквально загоняя Итана в угол.       — Я хотел убедиться, что мы по-прежнему друзья.       — Убедился? — Итан закрыл глаза, и Дамиано с удивлением увидел, что несмотря на слезы, из-под опущенных ресниц тот смотрит на него с легкой улыбкой, словно смеясь над его способностью соображать. Они глядели друг на друга: оба с ощущением, что балансируют на краю бездны, и оба осознавали, что следующий шаг может стать роковым.       — Я попросил у Джорджии паузу.       Итан не шевельнулся, но казалось, будто он поднял голову, и слово какой-то ток расслабил черты давно знакомого лица, придав ему то редкое выражение, в котором сочетаются мука и достоинство. Дамиано не знал, как долго тянулось молчание; его испугали и свой собственный голос, и вопрос, который он не собирался вообще-то задавать, но тот вертелся на кончике языка, однако Итан его опередил, подавшись вперед, и тем же самым уже знакомым порочным шепотом произнес ему на ухо, прежде чем снова вдавить кнопку нужного этажа:       — Я буду прямо за твоей спиной.       Дамиано чувствовал, что слабеет от беспомощности, пригвождённый к полу таким простым и, вместе с тем, таким бессмысленным заявлением. Кабина лифта дернулась и снова поползла вверх, чтобы, преодолев остававшийся короткий путь, распахнуть свои двери. Итан боком просочился в коридор и ушел к себе в номер. Нечего сказать, хорош друг! Дамиано тряхнул головой, стараясь вернуться к реальности. Невольно дотронулся до места, куда после концерта прилетел настойчивый и даже привычный шлепок, но джетлаг добивал остатки рационального мышления, а отыгранный в формате «с корабля на бал» концерт вытянул все силы. Думать потом, сначала спать. Но ответ не пришел с настойчивым звоном будильника, он не пришел и на следующий день и через один. Не пришел ответ и когда они играли для «Субботним вечером в прямом эфире», и когда собирались домой.       — Я могла бы повесить его на одном из шелковых галстуков… Итан бы прекрасно выглядел среди хрустальных подвесок люстры, что висит на парадной лестнице в том отеле. Небеса плакали, когда ангел упал с них…       — Отличная идея… Так и сделаем. Ау! — Дамиано подскочил от неожиданности, потирая ущипленное предплечье, — Совсем сдурела?       — Ты меня совсем не слушаешь, — Виктория, что сидела рядом с ним в самолете, сейчас напоминала ребенка, которому долго-долго обещали, что если он будет себя хорошо вести, то ему купят любую игрушку в магазине, а когда тот ткнул пальцем в то, что хотел — отказали в приобретении.       — Я слушаю.       — Я только что пять минут распиналась, что хочу повесить Итана на люстре и ты мне поддакивал. Так что не надо мне.       Дамиано отвел взгляд так быстро, словно захлопнул дверь. Ему было страшно даже думать то, что он думал уже который день, даже которую неделю, не находя выхода. И так и этак выходило одинаково скверно.       — Прости?       — Ты ведь знаешь, что можешь рассказать мне, что тебя гложет.       — Это не могу. Ты здесь не будешь беспристрастной.       Как-то незаметно получилось, что в его руке оказалась ее, и они теперь сидели, переплетая пальцы на общем подлокотнике. Виктория внимательно молчала, ожидая продолжения, но Дамиано так ничего и не сказал — вместо это он прижался губами к коже на тыльной стороне чужой ладони.       — Я люблю тебя, в том числе и за это, но в этот раз рыцарь Винченцо мне не помощник. Без обид.       — Какой дешевый, торгашеский подход! Любить за что-то, — съязвила Виктория, что казалось, возвращало их в почти безобидную область метафизики. Здесь они могли поспорить ради самого спора, сотрясать воздух, без шанса задеть что-то действительно важное или попасть по чьей-то болевой точке.       — А что хорошего в незаслуженной любви?       — Любовь заслуженная — не больше чем воздание за добродетели. А настоящая любовь выше любых причин и поводов.       — Значит, ты хочешь, чтобы… любовь… была… беспричинной?       — Иной она и не может быть.       Сказала, как отрезала. Было в Виктории что-то от ребенка — она с легкостью делила мир на белое и черное, игнорируя полутона. А устами младенца, как известно глаголет истина. Хотел бы Дамиано иметь такое же мировоззрение.       После событий последнего года, Сан-Ремо, еще совсем недавно казавшийся вершиной достижений, теперь ощущался как концерт школьной самодеятельности: те же знакомые лица, те же оскалы, где зубы напоминали остро отточенные кинжалы. Отвернешься неосмотрительно, и коллеги — вцепиться в горло — не вцепятся, но кнопок в туфли сыпанут с пригоршню. Образно, конечно, они же не пятнадцатилетние подростки без тормозов.       Дамиано ненавидел себя, ненавидел эту сцену, ненавидел черную копошащуюся бездну зрительного зала, проклинал себя образца начала декабря, когда он почти вымолил право на Coraline вместо Vent'anni, потому что эта песня теперь давила на сердце и душу своей тяжестью вместе с тяжестью принятого решения. И пусть он был уверен в его правильности, легче от этого не становилось. Со стороны, должно быть, его непрошенные слезы выглядели как обычный откат после окончания тяжелого рабочего этапа, но обычный откат не должен был сопровождаться вот такими отягчающими. Доиграть этот спектакль, любой ценой удержать лицо.       — Кто пустил сюда кота?       Вопль Томаса отразился от стен закулисья двойным эхо. Рыжая животина, что сидела на низком кофейном столике и дожевывала кусок пиццы с четырьмя кусочками пепперони, когда они вчетвером ввалились в гримёрку после выступления, даже ухом не повела.       — Твое подношение, Томми, я так понимаю, засчитано. Крепись, — только и успел сказать Дамиано прежде чем рухнуть лицом в диван, сотрясаясь от приступа неконтролируемого сардонического клекота. Итан пристроился рядом на самом краю сидения и уложил свою широкую ладонь ему между лопаток, заземляя, возвращая в реальность. Дамиано дернулся и сбросил руку. Он действительно собирался это сделать? Одного взгляда глаза в глаза было достаточно, чтобы еще раз сказать себе: «Да».       — Воды дать? — в голосе прозвучала пронзительная нотка нервозности, словно Итан колебался между осторожностью и каким-то слепым, безрассудным порывом.       — Лучше сразу утопить…       — Тогда пошли, топить буду.       Итан, как-то с легкостью вернувшийся на ноги, забрал с зеркала бутылку со средством для снятия макияжа, и потянул Дамиано за собой куда-то обратно в коридоры.       — Попадетесь — я не буду спасать ваш шипперский «Летучий голландец», — полушутливо предупредила Виктория, тут же приземлившаяся на внезапно освободившееся место. Ответом ей служили два абсолютно синхронно и симметрично поднятых средних пальца.       — А что происходит? — недоуменно поинтересовался Томас, когда за второй половиной группы и совершенно спокойно давшимся в руки котом закрылась дверь. Он точно что-то пропустил, только вот не мог понять, что именно.       — Как же хорошо, что ты играешь на гитаре… — Виктория похлопала по сидению рядом с собой, — Падай, расскажу.       Чёрная юбка, чёрная кофта, черные волосы, глаза внимательные и чёрные, как у дикой птицы, невероятно тёмные, как будто без зрачков. Ее бледное лицо дышит спокойствием, однако на самом дне этих омутов что-то мерцает — тайное удовлетворение. Дамиано не знает почему видит то, что видит, он ждал чего угодно, но только не то, что Джо, услышав его исповедь, скажет лишь то, что она давно знала обо всем — не знала только кто, и пожмет плечами. Если честно, он ждал от неё бури ярости, грозы негодования, чего угодно, что помогло бы ему в свою очередь обвинить её в черствости ли жестокости, да хоть в чём-нибудь, чтобы не чувствовать такой огромный груз вины, но нет, ничего подобного — он просто-напросто подставил её, а она покорно склонила голову и отступила в сторону. Сдалась без боя. Без мстительных попыток выклевать в отместку глаза или хотя бы наставить царапин. Встав со своего места, она отдернула портьеры, впуская солнечный свет. Внезапной вспышкой он ворвался внутрь, мгновенно заполнив все пространство радостным теплом.       — Что мы скажем прессе? Или ты собираешься рассказать всем обнаженную правду? — Джо, сделав круг по комнате, вернулась в кресло и практически притащила замершего посреди комнаты Дамиано за собой в соседнее.       Им действительно нужен был план: что говорить, кому говорить, и для чего говорить — трезвый, вдумчивый сценарий, который можно было сыграть, как и любую другую роль, будь они актерами. Дамиано вытащил носовой платок и принялся его мять. Платок этот, судя по тому насколько аккуратно он был сложен, еще утром принадлежал Итану, да и источаемый им аромат сушеной лаванды не давал в этом усомниться. Но как именно он оказался в его кармане, Дамиано не знал.       — Рано улетать на девятое облако… Ты… мы насмерть прибиты к земле. Я хочу, чтобы ты сейчас собрался с мыслями и сказал мне, что ты собираешься делать. Как быстро, насколько публично и так далее. Нам придется доиграть этот акт вместе, и я готова тебе и Итану подыграть.       Подчиняясь, Дамиано поднял на Джорджию удивленный взгляд, усиленно выискивая подвох в ее словах, но та лишь гнула свою линию, и даже уголки ее губ не разу не дернулись вниз, как иногда бывало, когда она врала или осуждала кого-то. И теперь он чувствовал себя не глупым мечтателем, прыгавшим до звезд и внезапно доставшим одну с небосклона, и не рыцарем, что борется за справедливость и свободу не только для себя — он ощущал себя настоящим предателем, тварью, вонзившей кинжал в хрупкую спину женщины, которая никогда не сделала ему ничего плохого и не собиралась портить ему жизнь и в новых, непростых для неё обстоятельствах.       — Господи, Джи, прости меня, — невольно вырвалось тихое, невнятное бормотание. Дамиано произнёс это извинение — и поспешил взять себя в руки, подобрался, усаживаясь в кресле поудобнее, стал серьёзным: план. Им нужно разработать план.