***
Сесиль Жамме была права: не прошло и пары дней, как сплетни стали распространяться, множиться и приукрашиваться. Несмотря на то, что в Оперу вернулась Великая Примадонна, и все газеты пытались убедить публику, что именно это должно быть самой обсуждаемой темой, люди, что оперные работники и работницы, что зрители и поклонники, всё же больше были увлечены персоной молодой певицы, явившей свой дар так внезапно и так триумфально. Безусловно, поведение графа де Шаньи не осталось незамеченным и обсуждалось то с презрительными смешками, то с некоторой долей сочувствия; пересуды о таинственном учителе, раскрывший такой талант так виртуозно, тоже не умолкали. Но более всего в последние дни говорилось о графе де Виларе, не только известном ценителе искусств в вечном поиске новых дарований, но и столь же известном любителе развлечений и красивых женщин. Графу одинаково успешно удавалось покорять как простушек-гризеток, так и труднодоступных дам высшего света. И всегда, стоило ему загореться новой целью, граф не отступал до самого конца, даже если получал категоричный отказ. Он был уверен: нет такой женщины, которую нельзя было бы соблазнить — на особо упирающихся нужно лишь потратить больше времени. Получив от своего приятеля Филиппа де Шаньи предложение пополнить коллекцию достижений юной звёздочкой, вскружившей голову его отчаянному брату, Гастон был рад его принять. Ему понравилась холодная неприступность его новой «жертвы», и эта авантюра заинтриговала его даже больше, чем он ожидал. Безусловно, он не препятствовал сплетням расходиться, более того, он не собирался скрывать свои намерения, подогревая общественный интерес. У де Вилара была чёткая задача: показать наивному, ослеплённому любовью юноше, как объект его воздыхания сдастся под чарами Казановы современного Парижа. Ему необходимо было сделать так, чтобы сердце бедного влюблённого разбилось на мельчайшие кусочки. Однако после встречи с Кристин граф нашёл для себя, что процесс доставит ему ещё и удовольствие, ведь заполучить такую женщину было бы для него весьма лестно. Так что теперь он ни на мгновение не сомневался, что игра, затеянная его приятелем, принесёт всем её участникам полезные плоды. Для юного любовника это станет ценным жизненным уроком, для старшего брата — подтверждением его нравоучений, для блистательного ловеласа — новым приобретением в виде не только хорошенькой, но и одарённой певицы, а для самой певицы — билетом в лучшую жизнь. Выиграют все — ведь Гастон был уверен, что одержит победу. Как делал это множество раз. Рауль видел его в компании брата раньше. Вокруг Филиппа всегда водились разного рода кутилы, авантюристы и прочие одиозные (в понимании Рауля) личности — но, безусловно, только родовитые и знатные, общение с которыми не могло запятнать репутацию фамилии де Шаньи. Он видел этого смазливого, вечно окружённого женщинами молодого человека, и всегда питал к нему глубокую неприязнь. Рауль, в общем-то, не любил никого из круга общения Филиппа — кроме, разве что, Ла Сорелли, но лишь в качестве приятного исключения. Но де Вилар вызывал в Рауле куда больше презрения, нежели чем все остальные: своими развязными, вальяжными манерами, своей безграничной самоуверенностью, своим внутренним пренебрежением к женщинам, но подчёркнутой любезностью, с которой он обольщал их — Рауль презирал в нём всё, вплоть до закрученных кверху усиков. Они виделись не слишком часто, поскольку де Вилар был в постоянных разъездах, бывал в самых разнообразных местах, однако же каждый раз, когда они с Раулем пересекались, последний считал каждую невыносимую минуту, проведённую в его обществе. Он ненавидел условности и правила высшего света, заставляющие его, преодолевая омерзение, сидеть с ним за общим столом и делить светские развлечения. Но Рауль не мог разочаровать или ослушаться брата. До известной уже всему Парижу истории с оперной певицей, конечно. Однако теперь у Рауля появился повод не только презирать Вилара, но и — ненавидеть его. После своего триумфа Кристин стала привлекать к себе всё больше и больше внимания, и конечно подобное не могло пройти мимо этого мерзкого развратника! Между репетициями в Опере часто давались частные вечера для спонсоров, на которых приглашали всех, кто оказывал материальную поддержку Опере Гарнье, и Филип де Шаньи и Гастон де Вилар были в числе приглашённых. Равно как и Рауль. В один из таких вечеров Рауль, как ни странно, вновь искавший встречи с Кристин, таки нашёл её в отдалённой части Оперы, менее освещённой яркими люстрами и не заполненной громкой музыкой. И сердце виконта радостно затрепетало бы, если бы не человек, с которым его возлюбленная вела диалог. Она стояла, закутавшись в газовую накидку, всем своим видом показывая, как ей неприятен этот разговор, а вот граф был расслаблен и как всегда самодоволен, нагло улыбался и что-то болтал, наверняка что-то несущественное и глупое, какую-нибудь лесть и патоку. Но Рауль знал — Кристин не из тех девушек, что падки на лживые дифирамбы и оды в честь их самолюбия. И всё же одно чувство закололо у него в груди — чувство жгучей ревности. Отринув все правила приличия, Рауль смело подошёл к ним и перебил разговор: — Добрый вечер, граф, я должен украсть у вас мадемуазель Даэ, чтобы сопроводить её на танец, — проговорил он, применяя всё своё терпение. Гастон обернулся к нему, одарил его всё той же наглой улыбкой и дерзким взглядом, а затем посмотрел на Кристин. — Думаю, мадемуазель Даэ сама вправе решать, что ей предпочтительно. Ну, мадемуазель, потанцуете с нашим милым Раулем? Сказано это было так наигранно-любезно, так издевательски, что Рауль вскипел от гнева, желваки на его лице вздулись, и также готовы были сжаться и взяться за дело кулаки. Однако ровный, нежный голос Кристин сразу же привёл его в чувство: — Конечно, виконт, давайте потанцуем, — и она подала ему руку в шёлковой перчатке, и Рауль возликовал про себя от восторга, беря её ладонь в свою. — О, спасибо, что спасли меня из этого безвыходного положения, — с облегчением улыбнулась Кристин, когда они отошли достаточно далеко. — Вы же знаете, Кристин, я готов защищать вас от любой напасти! — горячо заявил Рауль. Он держал её за талию, он вёл её в лёгком вальсе — и сейчас это был предел его пылких мечтаний. — Если мне придётся биться на шпагах за вас, я сделаю это, если мне придётся стреляться, я… — Не стоит, Рауль, — мягко прервала его Кристин, многозначительным кивком призывая тише проявлять свои эмоции в круге танцующих. — Это того совершенно не стоит. — Ещё как стоит! — прошептал Рауль. — Вы стоите, чтобы за вас дрались. И вы это сами прекрасно знаете. — Я знаю только, что мне нужно срочно уйти отсюда, но сделать это достаточно незаметно, чтобы никто ничего не заподозрил. И мне не помешала бы помощь… — О, конечно я помогу, — кивнул виконт. — Вы, должно быть, устали от всех этих напыщенных людей, вам хочется больше воздуха и пространства. Мне стоит сопроводить вас? — с надеждой спросил он. Кристин помедлила с ответом, но всё же произнесла: — Боюсь, я слишком устала и просто хочу лечь спать, но мне приятно провести с Вами немного времени. Рауль знал, что это ложь. Но попытался скрыть вновь проснувшееся чувство ревности и боли за дружелюбной улыбкой. Куда она собирается пойти? В свою гримёрную, чтобы встретиться с ним, во внутренний двор Оперы, где её ждёт карета, в которой она с ним поедет в ночной парк? Рауль знал: Кристин ищет предлог, чтобы уйти куда угодно, но только не в свою комнату спать. Он знал это, поскольку ему было известно, что его возлюбленная находится под чьим-то контролем. И что самое ужасающее — совсем ему не сопротивляется. Однако Рауль всё же потанцевал с ней некоторое время, а затем незаметно для остальных увёл её из зала. Когда они дошли до безлюдной боковой лестницы в фойе, он всё же попытался удержать её. — Кристин, вы уверены, что хотите уйти так рано? Мы могли бы пройтись по улице, по аллее, где-нибудь в отдалении, совершенно никем не замеченные! Я вёл себя непозволительно в нашу последнюю встречу, я бы хотел загладить вину. Я… я так боюсь, что оскорбил вас! Я не вынесу, если вы возненавидите меня за мой неосмотрительный проступок. Из-за него у вас наверняка были проблемы. Кристин, дайте же мне возможность извиниться! — Всё в порядке, Рауль, — Кристин нежно улыбнулась, и он почувствовал в этой улыбке всё вложенное в неё сочувствие и милосердие. — Я не возненавидела вас. Я ценю ваше отношение ко мне, я знаю, что вы не хотели мне никакого зла. Вы не владели собой в тот момент, я понимаю, но я очень надеюсь на ваше благоразумие в дальнейшем. И конечно, у нас ещё будет возможность провести время вместе. Просто… не сейчас. — В таком случае, я полагаю, мне необходимо запастись терпением, — смиренно проговорил Рауль, взяв её руку и поднеся её к своим губам. — И я дождусь нашей встречи! Я хочу быть вам хорошим другом. — Вы им и являетесь, можете не волноваться. Доброй ночи, виконт, — и с этими словами она поспешила удалиться, взбежав вверх по лестнице. Рауль наблюдал, как она скрылась за поворотом, постоял так ещё немного и только потом тихо произнёс: — Доброй ночи, Кристин…***
— Даже Орфей так долго не искал Эвридику в подземном царстве, как долго я ждал вас из царства наземного, Кристин, дитя моё! — с нескрываемым раздражением, но всё же достаточно мягко пожаловался Эрик, когда она, наконец, повернула зеркало в гримёрной и оказалась в потайном ходе. Они не виделись несколько дней: по прихоти Эрика — он над чем-то усиленно работал и просил не беспокоить его до сегодняшнего вечера. — Простите, Эрик, я никак не могла отделаться от… от всех этих высокопоставленных гостей. Я думала, что присутствие мадам Джудичелли убережёт меня от приставаний и светских бесед, но всё же не все прельстились её сиянием… — Я могу их понять, — хмыкнул Эрик, ведя её за собой за руку, которую сжимал так крепко, что у Кристин возникло какое-то непонятное, но приятное волнение внутри. — Не все из них настолько непроходимо глупы, чтобы не заметить ваш талант и вашу красоту, даже если её пытается затмить разрисованная и блестящая пустышка Карлотта. — Думаю, дело всё же только в красоте, — заметила Кристин. — Со мной едва ли говорили об искусстве. Я имею в виду, по-настоящему. Все только обсуждали, как мне идёт та или иная роль, как я прекрасна здесь, как обворожительна там… да и только. — И кажется, у вас появился постоянный поклонник. Помимо назойливого виконта де Шаньи, конечно же. Кристин оторопела. Эрик не упоминал графа де Вилара ещё ни разу с момента его появления в Опере. Ей это, конечно, казалось странным, но Кристин была рада не обсуждать его совсем. Однако теперь, когда он заговорил о нём, Кристин услышала в его тоне даже больше ревности, которая обычно сопровождала упоминания Рауля. Намного больше. Оставшийся путь они преодолели в молчании, но Кристин знала, что всё только начинается. Если в голосе Эрика слышится ревность, он ещё долго не успокоится — только если Кристин не удастся найти способ ускорить процесс. То, что он ревнует её, первое время было для Кристин странно и непривычно: она не знала, как реагировать на это и что чувствовать самой. Ей это не льстило, нет, но ей было так некомфортно осознавать, что он ревнует её к другим, что допускает мысль, будто она может бросить его ради кого-то. Эта мысль была одновременно и нелепой и такой… трогательной. Кристин понимала, что для человека в его положении трудно доверять людям и верить в их преданность, особенно в верность красивой (это проклятое слово!) девушки. Кристин обижало бы его недоверие к ней, но она понимала, что не может на это никак повлиять. Особенно пока не ответила на его чувства. — Вы знаете, я ведь почти не спал все эти дни, — сказал он в конце концов, когда они пришли в его обитель. — Почему же? Что-то случилось? — Кристин сняла свою накидку, но вместо того, чтобы повесить её на крючок, стала нервно разминать ткань пальцами. — Ваш новый знакомый вдохновил меня продолжить «Торжествующего Дон Жуана». Вернее, он подал мне несколько новых идей. Я не спал, потому что работал. — Та самая опера, про которую вы никак не хотите мне рассказать, — улыбнулась Кристин, глядя на исписанные нотные листы на его органе. — Почему же, я могу изложить вам сюжет прямо сейчас. Кристин опустилась на кушетку и приготовилась слушать с облегчением от того, что он не завёл разговор о Де Виларе дальше. — Прошу вас, я хочу узнать, — сказала она. Эрик снял плащ, повесил его и стал размеренно расхаживать по комнате, скрестив руки за спиной. — Это история о жажде мести и отмщении, о предательстве и расплате. Это совсем не тот Дон Жуан, которого вы знаете. Мой Дон Жуан — лишь оболочка для того, кого отверг весь свет. Он родился в результате романа служанки и господина, и жизнь наказала его за грехи родителей уродством, которое высмеивала и над которым издевалась его госпожа. Он никогда не знал любви и мечтал лишь о мести. Но природа наградила его недюжинным умом и талантами, которые помогли ему воспитать из себя личность и выбиться в люди. Он нашёл себе верного помощника — Джакомо. Тот был наделён красотой, но совсем не блистал умом и восхищался своим приятелем, был готов услужить ему в чём угодно. Он стал его верным союзником в деле мести. Он говорил его словами, мыслил его разумом, представлял миру его идеи. Очень скоро имя Дон Жуана облетело свет! Его принимали в высочайших кругах, почитали, уважали; он мог завоевать любую женщину одними лишь только речами, побить в споре любого мужчину, одурачить любого умника и осадить дурака. И именно благодаря своей великолепной маскировке Дон Жуан смог добраться до намеченной цели — дочери его бывшей госпожи, которая была с ним столь беспощадна… — И что же он сделал? — робко спросила Кристин, не ожидая ничего хорошего. — О, его план был блистателен! Джакомо познакомился с ней, обворожил её стихами, речами Дон Жуана, написанными специально для неё. Его легко принимали в его доме и вскоре он заслужил всеобщее уважение и любовь. Девушка влюбилась и легко поддалась искушению. Тогда он позвал её на свидание в ночи. Как вы понимаете, здесь наступает величественная, интригующая кульминация. Девушка пришла в спальню, где её ждал настоящий Дон Жуан: но она не видела его лица. Зато слышала голос и слова, что он говорил ей. Она не заметила подмены, ведь это и был он — тот, что говорил с ней и тот, в кого она влюбилась. Но в другой оболочке. — И когда она увидела его, то, конечно, испугалась?.. — О, она была в ужасе! — Но поскольку она была влюблена, то смогла пересилить это? — Как бы не так, Кристин, это ведь акт мести! — Эрик кровожадно усмехнулся. Его глаза сверкали. — Она осознала, в каком положении оказалась лишь поутру, и громко закричала! На её крик сбежались слуги, гости и — конечно же — старая госпожа тоже увидела позор своей дочери — и тут же умерла от приступа. Сцена заканчивается безмолвным ступором всех участников и торжествующим смехом Дон Жуана. — Это жестокая история, — заметила Кристин, когда он закончил. Поступки Дон Жуана вызывали в ней непреодолимое чувство отвращения, хотя безусловно, она понимала его сложную и несчастную натуру. — Да, это и впрямь жестоко, — ответствовал Эрик, вмиг скинувший с себя всю горячность и даже гневливость, с которыми представлял своё произведение, и вновь стал невозмутимым. — Жестоко то, как обходился мир с Дон Жуаном на протяжении всей его жизни! Он заслужил отмщения, вы не считаете? — его глаза блеснули как-то нездорово, но лишь на мгновение. — Я вовсе не пытаюсь оправдывать тех, кто причинял ему страдания, однако и путь, который он выбрал, не одобряю. Безусловно, он заслуживает сожаления, но после всего, что он сделал в желании отомстить, я не могу испытывать к нему жалости. — Люди были достаточно безжалостны к нему, чтобы он мог заслужить право отомстить, — хмыкнул Эрик. — Это то, что было ему нужно. — А я думаю, что ему нужны были сочувствие и забота. Это то, чего ему не хватало, и если бы он попытался найти именно это, а не отмщение, то по крайней мере он хотя бы остался хорошим человеком. Эрик смерил её неопределённым взглядом и тут же покачал головой. — Мир отказал ему в сочувствии и снисхождении из-за его непреодолимых отличий, из-за его уродства! — Он лишь оказался в неправильном месте с неправильными людьми, от которых не следовало ждать какого-либо милосердия. Но он не понимал это — и обозлился на весь мир, даже не попытавшись отыскать место, где его бы приняли. Ведь я думаю, нет, Эрик, я верю, что есть на земле уголки, где люди добры и свободны от предрассудков. — Вы так наивны и чисты, дитя моё, — усмехнулся Эрик. — И слишком недооцениваете силу внешней красоты! Разве ваш граф был бы таким влиятельным, не будь он так ослепительно красив? И вы, дитя моё, при всём вашем несравненном таланте, — смогли бы вы очаровать публику, если бы в довесок к ангельскому голосу не прилагалось ангельское лицо? — О нет, Эрик, я совсем не наивна, — Кристин слабо улыбнулась. — Я знаю, что такое красота. Это ложь. Люди видят в красоте то, что хотят — они думают, что, если девушка красива, она легкомысленна и доступна, а красивый мужчина — благороден и умён. «Мой граф», как вы выразились, многим представляется приятным молодым человеком, однако я знаю, каковы его намерения — и они, пусть и прикрытые безупречными манерами и очаровательной улыбкой, ужасают меня. В его глазах, которые другие девушки находят прекрасными, я вижу проблески зла и тёмных желаний. — И всё же, сколько дорог ему открыто! Не будь он даже так богат и влиятелен, он бы смог добиться признания и уважения. Его бы приняли в обществе, только потому, что он ему соответствует. — Да чем же вас так привлекает это общество? — в голосе Кристин слышалось возмущение. — Да лучше бы я была последней уродиной, чтобы меня нигде не хотели видеть, чем постоянно испытывать на себе последствия чужих заблуждений. Меня считают ветреной вертихвосткой только лишь потому, что я красива — и нравлюсь многим мужчинам. А я замечаю, какими взглядами смотрят на меня мужчины, и мне это не нравится. Они совсем другие. Они видят во мне совсем не то, что видите вы, Эрик. И никогда не увидят. Эрик промолчал, и Кристин услышала, как он едва заметно усмехнулся. Он сложил руки на груди и слегка наклонил голову вперёд, что означало — он обдумывает ответ. Кристин не смогла не почувствовать удовлетворение: то, что она говорила, его увлекло, а ей было очень важно увлечь его, поскольку Кристин постоянно боялась, что не столь интересна для него, человека, повидавшего и знающего столь многое. — Разве так плохо быть прелестной женщиной? Да, тот мир, в котором вы живёте и который никогда не примет меня, руководствуется блеском оболочки и внешнего впечатления, однако те, кто разглядят вашу поистине ангельскую, восхитительную душу, будут ценить вас именно за это и больше всего за это и любить. — Но если бы я была… Если бы я была совершенно некрасивой, нескладной, неочаровательной, разве вы… — она запнулась и густо покраснела. Наверно, не стоило поднимать эту тему. — Милое дитя, ты и впрямь считаешь, что я полюбил тебя только за внешнюю красоту? Смею напомнить, что изначально я услышал твой прекрасный голос и уже потом — увидел не менее прекрасную оболочку. Я встречал множество прелестных женщин за свою жизнь, и что толку? Кристин, помимо красоты у тебя есть талант и чистая, великолепная душа. Будь ты дурой набитой, я бы… а впрочем, это ведь был бы совсем другой человек, не правда ли? Ты такая, какая есть, и уж так получилось, что тебе встретился именно я. Хочешь, я никогда не назову тебя красивой? Если захочешь, я так и буду говорить: Кристи Даэ — жуткая дурнушка. И пусть никто не поверит. У тебя есть множество других качеств, которые я могу восхвалять. И они, конечно, куда важнее. — Тогда я хочу как можно чаще слышать именно о них. — Всё, что угодно, дитя моё. Остаток вечера они провели, как и всегда, в музыке. Эрик наигрывал отрывки из своего произведения — всё самое интересное, по его словам, он приберёг, однако удостоил Кристин некоторыми наработками. Он играл ей мотивы персонажей. Джакомо — лёгкий, авантюрный, быстрый и неустойчивый. Госпожи — мрачный, но торжественный, скорее даже помпезный и пустой, очень похожий на то, что могло бы сопровождать блистательные появления Карлотты. Мотив её дочери — мечтательный, романтичный, но не слишком трогательный, с налётом юношеского инфантилизма и наивности, абсолютной сказочности, не соответствующей реальности. Мотив же Дон Жуана зацепил Кристин больше всего: тяжёлый, трагичный, он отличался от всех других. Он не менялся после каждого такта, как мотив Джакомо; не гремел напыщенностью, как мотив Госпожи, и уж точно не лился мёдом как мотив Дочери. О нет, мотив Дон Жуана терзал сердце, сдавливал душу. Слушая его, хотелось и сжаться от леденящего страха и воспрянуть в восхищении от этих величественных, но ужасающих переливов музыки. Оперные мэтры ни за что бы не приняли такое произведение и никогда не позволили бы ему прозвучать на большой сцене — Кристин понимала это, хотя и не была искусным критиком. Эта музыка не была похожа ни на одну другую, которую она когда-либо слышала и которая аккомпанировала ей в постановках. Это было чистое выражение боли, чёрной обиды на весь мир и желания стать отомщённым. Кристин видела лицо Эрика, когда он играл её: он напоминал демона, создающего нечто разрушительное и злое. Его тонкие руки, которыми Кристин часто любовалась, такие изящные, были похожи на лапы паука, плетущего ловушку для беззащитной жертвы. Нота за нотой он вкраплял в композицию свою ненависть. Каждый пассаж был угрожающим посланием всему миру, законченной фразой. Музыка говорила со своим слушателем, но то, что она ему говорила, было ужасно. Впервые за всё время Кристин подумала, что жуткие злодеяния, творившиеся в Опере Гарнье, таинственные события, нагонявшие страх и панику на всех её обитателей, вполне могли быть учинены Эриком. Не то что бы Кристин не думала об этом раньше — раньше она просто гнала эти мысли, а вот теперь… Теперь эти размышления предстали перед ней ясно и без доли былых сомнений. Тот, кто может написать такую музыку, невыразимо страдает. И страдает не тихо и уединённо, оплакивая собственную судьбу глубоко внутри, а страдает сокрушительно, смертоносно — но не для самого себя, а для других. Кристин осела на кушетку и невероятной силой воли смогла заставить себя улыбнуться, когда Эрик закончил и воззрился на неё, разгорячённый, вдохновлённый, ожидающий её реакции. Вылавливая слова из сумасшедшего вихря мыслей и чувств, Кристин произнесла только: — Теперь я понимаю, почему вы совсем не спали...