Скиллианский Блиц

      — Джон? — Стив тронул Шепарда за плечо.       Джон смотрел вслед Балаку — и только теперь осознал, что кровит прикушенная губа. На прикосновение он среагировал резко — отшатнулся и опустил голову.       — Джон? — повторил Стивен и попытался заглянуть в глаза. — Было так трудно его отпустить?       — Да, — выдохнул Джон. — Трудно.       — Из-за того, что он попортил тебе немало крови на астероиде Х57?       Джон встряхнулся. Он рассказывал любовнику про астероид и про Балака, но и словом не обмолвился о том, что...       Дыхание перехватило, а перед глазами снова возникло то, что он так отчаянно стремился забыть.                            Моросит дождь, ветер холодит лицо. Руки занемели от электронных наручников, и в них нечего и думать, что удастся использовать биотику. Пахнет дождевой водой, грязью и ржавчиной. Перед глазами — истоптанная земля без единой травинки; во вдавленные следы тяжелых ботинок набралась вода. Чьи-то ботинки мелькают на периферии зрения.       Раздается смех.       Задница горит огнем, и Джон сглатывает кислую слюну — неудержимо тянет блевать. Но такой радости он врагам не доставит.       Щелчок зажигалки, и запах — сладковатый, приторный. Батарианцы не курят табак. Они курят что-то с родной планеты Кхар’Шан. Запах въедается в одежду, в волосы, свербит в носу.       Чужая рука на спине — и становится легче. Растраханной задницы касается холодный ветер.       — Кто следующий? — недоступный взгляду Шепарда батарианец позади глубоко затягивается. — Ты, Корн?       — В человека? — голос глубокий и низкий. — Я побрезгую. Я только хочу дождаться, когда он начнет просить смерти.       — Не дождешься.       Джон понимает, что отвечать — слабость, но удержаться нет сил. Голос хрипит, и это вызывает только взрыв смеха. Не надо было говорить ничего.       Он тупо смотрит на тяжелые ботинки, появившиеся перед глазами. Враг покачивается, переминаясь с пятки на носок и обратно, и от этого под его ногами чавкает грязь. Джон машинально пытается переступить — бесполезно. Щиколотки намертво прикручены проволокой к остову арматуры, оставшемуся после взрыва. Сколько взрывов было на Элизиуме за три месяца? Понадобится ВИ, чтобы подсчитать.       — Твой отряд мертв, — раздается над головой. — Все до единого. Почему бы тебе не признать, что это правда?       Поднять голову невероятно тяжело, но Джон усилием воли заставляет себя сделать это — и смотрит прямо в глаза. Глаз у батарианца четыре, это затрудняет задачу, но этот поединок — не в мастерстве, а в силе воли, и Джон несколько отстраненно отмечает, что голос звучит почти ровно:       — Это правда. А теперь отвали.       — Мы еще не закончили.       Держать голову на весу тяжело, и Джон опускает подбородок. Никто и не ожидал, что это закончится быстро.       Батарианцы перекликаются, звякает стекло и раздается сочный звук открываемого цилиндра с алкоголем. Резкий запах, похожий на спирт, разбавляет сладкую вонь от папирос и окончательно заглушает запахи дождя и ветра. Джон даже жалеет — последнее из того, что можно было бы назвать «нормальным», уплывает из мира.       По бедрам стекает сперма. Тягучие теплые капли щекочут кожу и срываются в грязь. Звук расстегиваемого комбинезона — от него Джон уже начал вздрагивать — и все повторяется. Вспышка боли, рефлекторное движение мышц, но враг сильнее. По крайней мере, пока. Внутри все горит, голова кружится, и Джон опять поспешно сглатывает слюну. Сжимает зубы, чтобы не стонать и не охать.       Зато насильник расслабленно стонет. И обращается к своим:       — Хорошая дырка.       В этом — не одобрение, а желание унизить. Но, видимо, сам насильник не на высоком счету, потому что свои же его окорачивают:       — Была, пока не раздолбали. Радуйся, что тебе вообще перепало, салага.       Насильник затыкается, но двигается резче, и Джон кусает губы, чтобы хотя бы не охать. Хотя бы потише дышать. Против своих батарианец не пойдет, но это не мешает ему вымещать злость на пленнике.       Хочется закрыть глаза. Хочется сдохнуть. Сколько их еще будет? Сколько не успел добить отряд Шепарда?       Сперма внутри чавкает, как грязь под ногами. Батарианец сладко вздыхает, прижимается бедрами. Измученная задница саднит, и когда он кончает, на миг становится легче, после чего боль возвращается. Все-таки у батарианцев другая физиология.       Терпеть невозможно, и Джон, не удержавшись, склоняется ниже. Пищевод обжигает не хуже, и в грязь низвергается струя слюны и желчи. Когда ел последний раз? Почти сутки назад.       — Салага, — позади опять раздается смех. — И пяти минут не продержался. Смотри, как надо.       Джон отплевывается. Кажется, это не кончится никогда.       По бедрам скользят ладони. Кому-то, значит, мало просто вставить. В глубине души Шепард готов согласиться — мало что унижает больше. Чужие руки срывают остатки штанов, прорванных лезвием инструметрона, гладят ягодицы. Растягивают — так, что прохладный воздух касается открытого сфинктера.       От этого лучше, Джон даже находит в себе силы облизнуть губы и перевести дыхание, как слышит шепот:       — Я выверну тебя наизнанку, — и замирает.       Надеяться слишком легко, когда надежды не остается.       Боль прошивает заново, но Шепарду уже все равно. Это кончится. Все когда-нибудь кончается. Джон повторяет это про себя, сжимая зубы, когда батарианец начинает двигаться. Не чета предыдущему: член больше, а еще больше умений — Джон едва удерживается, чтобы не скулить и не всхлипывать. Больно до тошноты, да еще и рука теперь сжимается на истерзанных запястьях пониже наручников. Шуршит сухая ткань комбинезона, шлепают о кожу яйца.       — Я бы продал тебя на Аратот, — ухо обжигает шепотом — ритмичным, немного рваным. — Чтобы ты всю жизнь носил ошейник и имплантат, который разнесет тебя на кусочки, если ты попытаешься сбежать. Но ты знаешь слишком много. Не так ли, капрал Шепард?       Слышать это обращение, когда внутри толчками движется чужой член — отвратительно, и Джон с трудом находит силы, чтобы откликнуться:       — А кто ты? Назовись. Мне все равно не жить.       Плоть внутри замирает, а потом начинает двигаться с новой силой. А за плечом насмешливо раздается:       — Лейтенант Гронд Хор’Теш. Для тебя — просто «хозяин».       — Я запомню, лейтенант, — выдыхает Джон. — Я запомню.       — До конца своей недолгой жизни.       Толчки становятся жестче, и Джон невольно охает. Нужно побороть унизительные звуки, но воля сдает, и с губ срывается стон. Черт бы побрал и батарианцев, и их Гегемонию! Теперь Джон не сомневается, что все эти атаки — дело рук правительства, а не подготовленных пиратов. Капрал Шепард и впрямь знает слишком много. Слишком — для того, кто надеется остаться в живых.       Батарианец загнанно дышит, прижимается крепче, держит за бедра. Врывается глубже и с приглушенным стоном кончает. Джон передергивается от омерзения. В нем уже смешалась сперма почти десятка врагов, но этот отвратителен особенно. И сил не осталось.       — Ну что, все отметились? — лейтнант Хор’Теш удовлетворенно подтягивает штаны, появляясь в поле зрения. — Отбой, бойцы. Отдыхаем, а завтра выдвигаемся дальше.       — А этот? — другой батарианец, совсем молодой — судя по голосу и сложению, кивает на Шепарда. — Пристрелить?       — Нет, придурок, — самодовольно ухмыляется лейтенант. — Думаешь, тебе не захочется почесать яйца перед сном? Оставьте так, не подохнет. Такие твари очень живучие, поверьте мне. Кто последним будет ложиться, тот и пристрелит, поняли?       — Да, сэр, — отзывается нестройный хор.       Джон выдыхает. Пока можно расслабиться. Они вернутся... Но еще не сейчас.       С наручниками нечего и думать справиться. Изобретение Альянса, без специального кода не выйдет. А вот проволока на ногах — примитивная. И хотя закручена туго, это только механика, ничего больше.       Минута, две, три... Джон методично расшатывает крепление. Хватит ли сил? Пожалуй, да. Проволока поддается, щиколотка уже свободно движется в капкане. Еще примерно полчаса — и слетит. На вторую ногу — столько же. Хватит ли времени? Неизвестно. Хорошо, если батарианцы захотят после ужина выпить. Ведь официально они не из армии Гегемонии, а стало быть, не подчиняются уставу.       Методичная работа дает результат. Легкий звон, и проволока летит в грязь. Джон поспешно втаптывает ее поглубже, чтобы не блестела. Ногу тоже приходится оставить в прежнем положении, позволив себе только немного размяться. Если кто-то выглянет, он не должен ничего заподозрить.       С левой ногой идет хуже. То ли проволока прочней, то ли узел жестче, но у Шепарда уходит не меньше часа только на то, чтобы ее раскачать. Дальше идет проще, но Джон уже чувствует, что время на исходе. Он не мог бы сказать, что именно наталкивает на эту мысль: смех и разговоры из колониального вагончика или иррациональное предчувствие, — но знает, что не ошибся.       Из вагончика кто-то выходит.       Джону едва хватает времени, чтобы замереть в прежней позе. Он не поднимает глаза, чтобы не спалиться. Если изнасилует — пусть. Терять уже нечего, главное — не дать знать, что до свободы осталось немного. Что стоит батарианцу легко и просто потуже затянуть путы?       Это должно стать основной мыслью. Это отвлечет от боли и унижения.       Батарианец слегка покачивается. Значит, все-таки употребляют спиртное. Это хороший знак.       — Эй, — шепчет батарианец. — Ты живой?       Джон молчит. Еще не хватало разговаривать с ним!       — Эй! — батарианец подходит ближе. В его руке папироса, а сам он расслаблен и явно всем доволен. — Хочешь выпить?       Джон молчит, но противник поднимает его лицо за подбородок и смотрит в глаза. Сопротивляться взгляду четырех глаз трудно, и Джон морщится:       — Да пошел ты.       — Послушай, парень, я тебя не брал, — негромко продолжает батарианец. — Не люблю эти штучки.       — Меня должно волновать, что ты любишь? — Джон с трудом сдерживается.       Разговаривать с поддатым батарианцем — то еще удовольствие, но выхода нет.       — Меня зовут Корн, — зачем-то представляется батарианец. — И мне не очень-то нравилась идея тебя поиметь, но ты... Скажи честно, ты ведь даешь? Не сейчас, а вообще?       — Какое твое дело? — Джон даже находит в себе силы приподняться, хотя сведенные за спиной руки ноют. — Зачем ты пришел? Трахать меня ты не захотел, я помню.       — Потому что ты не хотел, — отвечает батарианец и ухмыляется. — Ну же, парень, тебе же не впервой. Шепард, да?       — Я — Шепард, а ты — дерьмо, — Джон и хочет удержаться, но не выходит.       — Послушай, если ты мне отсосешь, я тебя пристрелю, — жарко шепчет батарианец и даже опускается на колено в грязь. — Честно. Они больше не тронут тебя.       Мысли в голове мечутся с бешеной скоростью. Умирать Джон больше не собирается, но и отказать... Этот Корн, не добившись желаемого, наверняка призовет своих — и все продолжится. И батарианцы наверняка заметят, что проволока больше не удерживает пленника. А если и не заметят... Наверняка убьют в конце. Этого нельзя допустить.       — Не боишься давать мне в рот? — усмехается Шепард. — Я могу согласиться... а потом передумать.       — Я не буду кончать тебе в рот, — торопливо обещает Корн. — Знаю, что вас выворачивает от нашей спермы.       — Знаешь, парень, — в тон отзывается Шепард. — Трахай лучше нормально. Меня и без того мутит. Но если ты будешь нормально, то мне может даже понравиться. По крайней мере, раньше нравилось, ты прав. Только ответь мне сначала на один вопрос.       — Какой? — батарианец настораживается и глядит с подозрением. — Зачем тебе? До утра ты все равно не доживешь.       — Да мне уже плевать, — Джон чувствует, что недавняя безнадежность прорывается в голосе — и это звучит в нужной степени убедительно. — Чисто для меня. Откуда у вас браслеты Альянса? Ведь это засекреченная технология. Как вы достали ее?       — Понятия не имею, как, — мрачно бурчит Корн. — Ее разослали всем бойцам на инструметроны. Мы всегда были впереди галактики по инструментам... сдерживания, но Альянс и в этом нас обошел. Ненавижу.       — Ладно, — Джон прикрывает глаза — нужная информация уже получена. — Трахай и вали отсюда. Я не против, если это тебе так важно.       — Меня интересует только твой рот, — судя по гордой позе, позиция батарианца однозначна. — Твоя раздолбанная жопа после всего моего отряда вряд ли способна заинтересовать.       За несколько мгновений перед глазами проносится все, что было, что могло быть и все, что будет. Выбора нет, но сказать это невероятно трудно.       — Черт с тобой, — цедит Джон. — Постараюсь удержаться и не откусить тебе твою гордость.       — Только попробуй, — облегченно выдыхает батарианец и демонстрирует крошечный чип. — Одно лишнее движение — и тебя парализует. Возможно, навсегда.       По телу пробегают мурашки. Джон уже почти не чувствует холодных капель дождя, медленно смывающих сперму и прикосновения с кожи. Придется постараться, чтобы батарианец не счел, что ему что-то угрожает. Паралич и смерть в планы Шепарда не входит.       Корн расстегивает броню, стягивает штаны. Джон старается не смотреть, но все равно видит ровный коричневый член с буровато-зеленой головкой. Смаргивает капли дождя с ресниц. Брать это в рот не хочется, но выжить — важнее. А если повезет...       Впрочем, речь не о везении. Джон продолжает раскачивать проволоку. Каждый миг. И когда раскрывает губы, и когда их растягивает неприятный на вкус член, и когда приходится его принять до горла. Рефлексы работают исправно, Шепарду хватает части сознания, чтобы продолжать действовать. Однако не замечать того, как горячо стонет нежеланный любовник, он не может.       Тяжелая плоть скользит между губ. Головка упирается в горло, и Корн требовательно хватает за волосы, прижимает к себе. Джон давится, на глазах выступают слезы. Резкое движение — и член входит в горло. Шепард не может сдержать интуитивного движения — и уже через миг глубоко вздыхает. Проволока с тихим звуком падает на землю, но батарианец уже не замечает, увлеченный действием. Теперь Джон гораздо спокойнее. Ему даже хватает сил, чтобы по-настоящему приласкать любовника. Тот охает — и, как и следовало ожидать, не в состоянии сдержаться. Джон чувствует, как чужая сперма толчками вливается в горло, но вырваться из жесткой хватки... Нет, это невозможно.       Едва Корн расслабляет пальцы, Джону удается вырваться. В желудке становится горячо, слюна густеет, тошнотворное чувство охватывает полностью, и едва хватает сил, чтобы выдавить:       — Ты же обещал...       Вместе с последними звуками содержимое желудка вырывается наружу вместе с острым спазмом. Тело дрожит, спину и лицо прошибает холодным потом, и Шепард вновь и вновь склоняется над лужей блевотины, хотя блевать, кажется, уже нечем.       Джон приходит в себя, когда его виска касаются пальцы.       — Прости, — шепчет батарианец. — Я думал, что успею вытащить. Послушай...       — Почему ты еще здесь? — голос хрипит и плохо повинуется, но Шепард уже вполне готов приступить к следующему этапу борьбы. — Ты уже получил свое. Почему бы тебе не исчезнуть навсегда? Меня еще несколько раз поимеют твои дружки, а последний пристрелит. Уходя, гасите всех, так говорят?       — Да, все так... — Корн мнется. — Но я виноват перед тобой. Действительно обещал. Я всегда держу слово.       Джон собирается с мыслями. Сейчас — или никогда.       — Послушай, если ты действительно хочешь облегчить то, что осталось от моей жизни, сними эту чертову проволоку, — просит Джон. — У меня уже ноги сводит.       Батарианец замирает... Сомневается.       — Ты сбежишь.       Он даже не спрашивает, он утверждает.       — Ты можешь привязать меня к чему-нибудь другому, — почти умоляет Джон. — Черт! Ты просто не можешь бросить меня так после того, что я сделал для тебя!       — Ну... Хорошо, — сдается батарианец.       И этим подписывает себе приговор.       Стоит ему подойти и склониться над ногами пленника, Джон бьет его в лицо тяжелым ботинком. Слышится отвратительный хруст, батарианец хватается за лицо, и Шепард молниеносно разворачивается. Нельзя позволить ему заорать — тогда сбегутся все. И Джон методично избивает недавнего любовника ногами. В лицо, в незащищенную шею, по беспечно открытым яйцам...       Корн уже валяется в грязи, а из вагончика раздаются воодушевленные вопли, когда Джон, охая, присаживается рядом с поверженным врагом. Из задницы все еще вытекает сперма, но обращать на это внимание нельзя. Нужно сосредоточиться на том, чтобы скованными за спиной руками добраться до инструметрона.       Удается не сразу. Пальцы занемели, слушаются плохо. Джон несколько раз промахивается, досадливо шипит сквозь зубы, выворачивает голову так, что сводит мышцы. Наконец, удается добраться до систем защиты и антизащиты. Пара неуверенных нажатий — и чертовы наручники, наконец, исчезают.       Джон разминает пальцы, хрустит запястьями. Задерживаться нельзя. Нужно подтянуть остатки штанов и обзавестись оружием. У батарианца с собой только пистолет-пулемет и тяжеленькая ручная пушка. Довольно паршивая, но этого хватит. На всех хватит.       Корн еще жив, и когда Джон срывает с него оружие, тот отчаянно пытается ухватиться за рукоять:       — Стой! — хрипит он. — Они убьют меня.       — Нет, — четко отвечает Джон. — Они тебя не убьют.       — Ты так уверен? — хватка ослабевает. — Почему?       — Потому что тебя убью я.       Единственный выстрел — и тело батарианца обмякает в грязи.       Джон тревожно оглядывается. Слышали звук выстрела или нет? По крайней мере, шумного топота не слышно, а из вагончика снова раздается смех. Скорее всего, не слышали.       Шепард с трудом отволакивает тело батарианца за контейнеры. Дождь усилился, и, надо думать, уже через несколько минут размоет следы. Раздевать мертвого врага неприятно, а облачаться в его шмотки — и того хуже, но броня и оружие Шепарда захвачены, а в рубахе и рваных штанах много не навоюешь.       Джон напяливает штаны прямо поверх, с легким трудом застегивает броню — все-таки батарианец был несколько компактнее. Но движения броня почти не сковывает, и Джон довольно быстро привыкает к неудобству. Инструметрон тоже забирает с собой. Мертвому ни к чему, а Джону может пригодиться, хоть и батарианский.       Сколько осталось врагов? В этой группе никак не меньше десятка — и не факт, что их именно столько, ведь кто-то мог просто не пойти на задний двор развлекаться с пленным.       Со всеми разом не справиться, это Джон осознает четко. Значит, нужен план.       Строить планы без рекогносцировки, без минимальных сведений о противнике и в условиях ограниченного времени непросто, но кое-что Шепарду все-таки удается.       Колониальный вагончик — стандартный, Джон бывал в таких не раз. Столовая, общая комната вроде гостиной и пара спален — для мужчин и для женщин. Два душа и общий туалет с несколькими кабинками.       Если пьют, то, наверное, ходят и облегчиться? И вряд ли толпой. Вот только как пробраться туда?       В вагончик всего два входа, и у одного горит свет — это Джон видит из-за раскрытой двери. Наверное, оставили нараспашку, потому что курят. Другая дверь заперта, но на инструметроне батарианца находится код, и Джон отпирает дверь, а сам отступает в сгустившиеся сумерки.       Но за дверью тихо и темно. Однако откуда-то издалека раздаются голоса и шум. Отмечают победу?       Джон сжимает зубы. Пусть от отряда батарианцев осталась треть, а от отряда капрала Шепарда остался... только Шепард, но рано начали праздновать победу.       Джон пробирается внутрь. Дыхание учащается, кровь стучит с висках. Страх, боль за погибших друзей, ярость, — Шепард не знает, чего в этом коктейле больше. Он замирает рядом со входом в спальню. Чтобы попасть в сортир, нужно миновать освещенный участок, а это чревато проблемами.       Раздаются неровные шаги. Джон сворачивает в спальню и замирает за дверью. Нетрезвый батарианец спотыкается на пороге, ругается, пытается включить свет. Джону незачем дожидаться, пока ему это удастся. Выстрелы могут услышать, но наручников на Шепарде больше нет, а потому Джон просто сжимает противника эффектом поля массы. Ярость слишком сильна — и на светлую стену, освещенную фонарем из окна, густо брызгает кровью.       Джон поспешно заталкивает изуродованное тело под кровать. Если здесь включат свет, конечно, увидят пятно на стене, но если не включат...       Терять время опасно, и Шепард выскальзывает из спальни. Чутко прислушивается и, дождавшись громкого смеха, рывком пересекает расстояние до туалета. Там светло и никого нет. Джон скрывается в одной из кабинок. Ждет.       Не проходит и четверти часа, как один из врагов направляется посетить «уголок задумчивости». Шепард приоткрывает дверь и затягивает того к себе «притяжением». Перехватывает болтающееся в воздухе тело и стреляет прямо в затылок. Так чище, чем расщепить врага на атомы биотикой. Батарианец грузно оседает в углу кабинки, а Джон слышит встревоженный голос:       — Я слышал выстрел, клянусь! Не застрелился же он, потому что не удалось посрать?       — Вечно тебе что-то кажется, — недовольно отзывается второй и с шумом врывается в сортир. — Видишь же, все чисто.       — А где Гриддс? — сомневается первый. — Эй, ты там не утонул?       На принятие решения — не больше пары мгновений. Капрал Шепард стреляет первым. Пушку доставать не рискует, ее выстрелы будет слышно за километр, ПП куда тише. Времени прицелиться хватает — и первым погибает тот, кто не верил в выстрелы. Калибр у ПП небольшой, так что повреждения минимальны. Второй батарианец выхватывает ствол и стреляет в сторону Шепарда, не прицельно. Джон легко прикрывается дверью, хотя понимает: более крупного калибра толстый пластик не выдержит. Теперь выстрелы услышат все остальные, и позиция станет самоубийственной. Необходимо уничтожить второго противника и занять пост у самого входа. Перегородки все-таки толще.       Времени осторожничать нет. Шепард выходит из укрытия и почти в упор расстреливает противника. Инструметрон батарианца дает слабенький щит, на такой глупо рассчитывать, особенно теперь — когда все, кто поблизости, приложат все силы, чтобы уничтожить единственного врага.       В этот момент Шепард слишком четко чувствует, насколько уязвим. Хлипкий щит и не лучшее оружие — это не самая большая проблема. Гораздо хуже то, что ребра, похоже, сломаны, а в ногах ощущается слабость. О заднице лучше вообще не думать.       Но на это тоже времени нет. Джон занимает позицию у двери и слышит приближение врагов. Те, еще совсем недавно поддатые и веселые, теперь тревожно перекрикиваются. Джон отчетливо слышит голос лейтенанта, отдающего приказы. Старается не мечтать о том, как разнесет его череп на осколки.       Батарианскому щиту доверия нет, поэтому Шепард прикрывается биотическим. Долго не продержится, но долго и не надо. Сейчас он жалеет, что его поздно распознали как биотика. Он прошел только «краткий курс», и куда больше доверял хорошей пушке, чем собственным способностям. Казалось, зачем нужен биотический щит, который требует огромных усилий, если есть добротные и качественные кинетические щиты N5? Сейчас Шепард жалеет об этом, и обещает сам себе, что если выживет, составит запрос в Альянс о направлении на курсы для биотиков. И стараться будет куда более, чем когда проходил «краткий курс».       Кто-то суется за дверь — и Джон стреляет из ручной пушки. Отдача нехилая, Шепард невольно отступает, чтобы сберечь плечо — и вовремя. Разрывной патрон при встрече с целью взрывается, и Джон чувствует горячую волну. На пол-ярда ближе — и опалило бы.       Теперь уже противники осторожничают. Какой-то псих кидает гранату, и Джон отпрыгивает к дальней стене, а в проем двери отправляет мощный сгусток энергии поля. Если кто и пытался прорваться, еще несколько секунд будет отлеплять себя от стенки.       Граната взрывается, но заряд небольшой. Пострадала только плитка и бойлеры с водой. Поврежденная канистра фонтанирует прохладными струйками, и Джон, вновь устроившись у двери, передергивается, вспоминая, как еще совсем недавно мок под дождем и...       Кто-то пытается прорваться. Джон слепо стреляет. Он уже привык к отдаче и не обращает внимания, что сносит что-то за дверью. Летят обломки, раздается свист и громкий голос:       — Он рехнулся? Поврежден газовый генератор. Он нас всех угробит!       — Он этого и добивается, — рявкает лейтенант. — Что вы стоите? Не можете убрать одну человеческую шлюху?       Джон сжимает пальцы на рукояти пушки. Не только от ярости. После такого приказа все, кто может, рванутся сюда. Надо выстоять. Надо убедиться, что все они мертвы — и тогда плевать и на газовый генератор.       Отступать некуда. Противники суются в дверь, палят без разбора. Джон швыряет в них еще один сгусток энергии массы. Больше биотических сил нет — даже на то, чтобы поддерживать щит. Голубое свечение вокруг тела истаивает, начинает кружиться голова, и Джон слишком явственно ощущает биотический имплантат.       Шепард стреляет снова и снова. Воздух вокруг словно раскаляется. На пол летит пустая обойма. Потом вторая. Джон осознает, что громкие стоны рвутся из его собственного горла, но остановиться уже не может. Что-то кричит — и не понимает, что.       В дверном проеме — несколько трупов, навалившихся друг на друга. Резко наступает тишина, но Джон не верит этой тишине. Он передергивает затвор и сплевывает на пол — в горле совсем пересохло, а на губах горький привкус от разорвавшихся слишком близко термозарядов. Но это лучше, чем вкус чужой спермы.       За порогом все тихо. Джон осторожно переступает, готовясь перебираться через груду трупов, поднимает голову — и лишь в последний момент замечает, что в грудь несется заряд.       От биотического щита почти ничего не осталось, и Шепард чувствует, как горит грудь. Стоило ожидать, что броня рядового батарианца не спасет от хорошей винтовки.       Джон видит врага. Лейтентант Гронд Хор’Теш передергивает затвор и целит прямо в лоб.       Шепард стреляет первым, но у врага щиты не повреждены, и выстрел почти не достигает его. Выстрел врага оказывается куда как удачнее. Джону едва удается отшатнуться, и то не полностью — заряд проходит по касательной, сдирая кожу прямо надо лбом. Пахнет палеными волосами и обугленной плотью.       Но врагу нужно время, чтобы перезарядить винтовку, и Джон выплевывает:       — Ты тоже потерял весь свой отряд.       — Но это я доложу, что силы противника уничтожены, — ухмыляется батарианец. — А ты сдохнешь.       Выстрелы звучат одновременно. Оба заряда уходят «в молоко», но Джон знает то, чего не знает противник — и бьет на поражение. Ярость в груди, боль, горечь, — все это отличная подпитка для биотических способностей. Если бы противник об этом знал, вряд ли бы стал злить биотика... перед смертью.       Удар поля массы легко сбивает поврежденный щит и охватывает тело врага. От громкого вопля закладывает уши, тело лейтенанта Хор’Теш скручивает в дугу. Джон слышит отвратительный звук ломающихся костей и рвущейся плоти.       Он не может сказать, каким приемом воспользовался. Правильнее было бы сказать, что никаким — просто вложил в удар все, что чувствует.       После такого не выживают, это Джон знает точно, но когда подходит к изувеченному телу, обнаруживает, что батарианский лейтенант еще жив. Он слабо и поверхностно дышит, а на губах — алая кровь.       — Ты... ответишь, — хрипит он. — Я умру, но ты всегда будешь помнить мой член.       — Расслабься, — брезгливо советует Шепард. — Если твой член — это самое грозное, что у тебя было, то ты хреновый боец, лейтенант.       — Я... — батарианец явно хочет сказать что-то еще, но кашляет, кровь брызгами летит в стороны, и он замирает.       На этот раз навсегда.       Джон шевелит изуродованный труп ногой, чтобы убедиться, что тот не восстанет. Под телом расплывается лужа крови. Под броней повреждений почти не видно, но неестественная поза и — особенно — торчащий из обнаженного горла хребет подсказывают, что больше можно не беспокоиться.       Шепард прижимается спиной к стене. Только теперь накатывает чудовищная слабость. Ладони становятся влажными, сердце колотится... Джон пытается вызвать кого-то из руководства, но не выходит — инструметрон батарианца блокирует сигнал. Нужна аппаратура Альянса.       Джон, хромая, обходит вагончик. Газовый генератор шипит, но, похоже, противники волновались зря. Утечка не слишком сильная, да и оседающий на краях отверстия газ, осаждаемый воздухом, почти закупорил дырку. Взрыва можно не опасаться.       Шепард снимает с компьютера лейтенанта все данные. Пусть дальше с этим разбирается Альянс. Но ищет он не это.       И наконец, находит — но не в вагончике, а в контейнере на улице. Дождь льет сплошными потоками, и Джон долго стоит над содержимым контейнера. Броня, оружие — это ерунда. На самом дне — то, что он искал. Двадцать два жетона со знакомыми именами. Самый ценный груз, который батарианцы собирались доставить своему командованию. Но Гегемония этого не получит.       Шепард медленно переодевается. В родной броне, подогнанной чисто под него, становится немного лучше. Он забирает жетоны с собой. Было бы лучше, конечно, доставить тела, но... Но вряд ли удастся всех разыскать. Только не теперь, когда батарианцы контролируют не менее пятидесяти процентов Элизиума.       Но и это неважно. Любой космопех знает, что его тело может остаться хотя бы и в открытом космосе, где его не найдут никогда. Важно то, что родные и близкие тех, кого потерял капрал Шепард, будут знать — их дочери, сыновья, мужья, жены обрели последний приют на Элизиуме. Во имя свободы людей. Во имя мира.       Собственный инструметрон срабатывает быстро и четко.       — Говорит Шепард, — глухо произносит Джон. — Нужна эвакуация. Передаю координаты.       — Принято, — раздается женский голос. — Сколько у вас солдат, капрал? Нужен врач?       — Только я, — хрипло выдыхает Шепард. — Нет, врач не нужен.       — Поняла, — четко отзывается связная. — Высылаю шаттл. Прибудет в течение часа.       Джон отключает связь, бредет к вагончику... Но понимает, что не может и не хочет там находиться. Он с трудом опускается на ступеньки лестницы. Еще сорок девять минут Шепард сидит почти без движения, пока на более-менее ровной площадке перед вагончиком не опускается шаттл. Приподнимается дверь, и Джон медленно бредет к нему. По лицу стекают капли воды. Содранная кожа на голове саднит, волосы слиплись сосульками.       Пилот шаттла оборачивается и присвистывает:       — Ну и видок у вас, капрал. У меня на борту нет доктора. Почему вы не сказали, что вам нужна помощь?       — Потому что она мне не нужна, — глухо отзывается Шепард. — Справлюсь сам. У вас есть панацелин?       — Разумеется, — тот отворачивается обратно и берет траекторию на взлет. — Рядом с вами — медицинская станция. Но... Вы себя в зеркале видели? Если не зашить, останется шрам.       — Плевать, — отмахивается Джон. — Пусть останется.       Он берет из медицинской станции одноразовый цилиндр с панацелином и уточняет:       — Сколько лететь до базы?       — Примерно двадцать минут, — напряженно отзывается пилот. — Может быть, полчаса. Зависит от батарианцев.       — Тогда отойду в уборную, — коротко бросает Шепард. И думает, что там должно быть, как в любом обычном шаттле Альянса, маленькое зеркало.       Туалет на шаттле крошечный и неудобный, но терпеть больше нет сил. Содранная кожа надо лбом саднит и ноет, горит обожженная грудь, но больше всего тревожит задница. Джон поспешно раздевается, изгибается, упираясь коленом и локтем в стенки — и облегченно вздыхает, когда панацелин начинает действовать. Хочется надеяться, что хотя бы с этим обращаться к военному врачу не придется. А потом, когда заживет, можно будет попросить отпуск для лечения ребер.       Хотя отпуск — это не то слово, которое сейчас хочется вспоминать. Джон особенно остро вспоминает, что на Элизиуме со своим отрядом он был именно в увольнительной, когда последовала атака батарианцев. Шестьдесят четыре дня назад капрал Шепард и двадцать два бойца, которых он знал по именам и в неформальной обстановке, решили провести отпуск в мирной и благополучной колонии на Элизиуме. Без войны, без политики и без забот. И вот теперь остается только вернуть их жетоны Альянсу.       На груди — рубиново-красные ожоги. В местах сочленения батарианской брони — еще и волдыри, но с этим панацелин справится. А вот череп... Джон долго и с пристрастием оглядывает прорванную зарядом кожу. Шрам останется, это точно. А волосы — длинные, красивые, вьющиеся, которые так нравятся маме — придется сбрить. Впрочем, Джон тут же вспоминает, как каждый второй насильник тянул его за волосы на себя — и понимает, что длинные волосы больше не будет носить никогда. Когда-то ему это нравилось... Но теперь об отношениях с кем-то даже думать тошно. Джон распускает собранные «под шлем» волосы — точнее то, что от них осталось после боя — и начинает аккуратно сбривать их около раны.       Может, это и к лучшему. Шепард — солдат, а у солдата не должно быть слабостей. Даже в такой мелочи.                            — Джон? — Стивен озабоченно нахмурился. — Ты в порядке?       — Да, я в порядке, — Шепард поднял взгляд и через силу улыбнулся. — Просто призраки прошлого. Я рассказывал тебе, что был на Элизиуме во время атаки батарианцев?       — Нет, — покачал головой мистер Кортез. — Но я это знал. Это о тебе знают все. Ты же герой Скиллианского Блица.       — Да, герой, — Джон невесело усмехнулся. — После того, как я потерял всех солдат своего отряда, меня назвали героем, произвели в офицеры и дали медаль.       — Но ведь твои действия привели к тому, что погиб какой-то важный малый из батарианцев, и больше они не совались на территорию целого материка, — неуверенно брякнул Стивен. — Разве не так?       — Так, — признал Джон. — Но в этой победе было мало... достойного. Я просто мстил за погибших. И за себя. Потом меня таскали по врачам и по психологам. Я честно ходил к ним, и наконец Альянс решил, что готов снова допустить меня к работе.       — Джон, — Стив огляделся и отвел в сторону. — Может, расскажешь потом, что именно там случилось? Я же чувствую, что что-то... Черт. Я же понимаю, что когда гибнет целый отряд бойцов, а их командующий остается в живых...       — Может быть, потом расскажу, — Джон неуверенно пожал плечами и машинально потянулся к шраму. — Не знаю, Стив. Но мне трудно прощать батарианцев. Труднее, чем остальных.       — И все-таки ты это делаешь, — заметил мистер Кортез. — Не знаю, что с тобой случилось, но я выслушаю всё, что ты захочешь рассказать, и пойму. Не только потому, что ты выслушивал меня. Просто... это важно. Для меня. Для тебя. Для нас.       — Я не знаю, — повторил Джон и улыбнулся. — Но я точно знаю, что если я напьюсь и буду тебе жаловаться, ты меня выслушаешь и уложишь в постель. В самом хорошем смысле.