Furious

– Рад, рад тебя видеть, Стэн! Все гремишь костями! – король Роберт стискивает Станниса в объятиях. Стоящий чуть поодаль Давос Сиворт чувствует легкое волнение, видя его величество так близко. Он впервые удостоен чести сопровождать своего лорда на одном из пиров в Королевской Гавани, о которых судачат по всем Семи Королевствам. Роберт Баратеон берет брата под локоть и оглядывается по сторонам, но грохочущий смех, перебивая речь, не позволяет создать и иллюзию таинственности: – Вижу, ты приехал с леди Селисой! Но нет, погоди-ка… Прости, Стэн, прости! Я уж было подумал, это она отпустила бороду! Станнис меняется в лице и бросает быстрый взгляд через плечо, а король заходится тяжелым раскатистым хохотом. Давос думает, что оделся слишком жарко. Сидеть бы ему в Блошином Конце за липким от жира и грязи столом какого-нибудь трактира, как и пристало сыну краболова, а не бродить по Красному Замку. Не высовываться. Мало он служит объектом снисходительных насмешек знати. Музыка смолкает лишь на время, нужное трубачам, чтобы утереться. Судя по лицу Станниса Баратеона, он вынужден есть на этом пиру одни лимоны. Видя, как тот уныло ковыряет ножом остатки кролика, поданного с тыквенным пюре и жареными каштанами, Давос прочищает горло: – Я выйду на воздух, с позволения вашей милости. Королевская Гавань хороша весной. – Постой, – Станнис морщится, с трудом отодвигаясь на массивной скамье. *** Горизонт, приковавший к себе взгляд, все еще озарен изумрудно-зеленым. Отдаляясь от места сражения, плоское лиссенийское судно идет на всех парусах, а небо все не меняет цвета, сколько ни смотри. В голове звенит, так плотно Станнис Баратеон сжимает челюсть, а во рту противно, будто выпил дурного вина. И хочется выплюнуть разом всю злость, все отчаянье, но король только гоняет слюну за плотно сомкнутыми губами. Попутный ветер режет глаза, не от дыма же они слезятся, в конце концов. Матросы предусмотрительно держатся в отдалении. Все они только что спаслись от страшной гибели, но Станнис не чувствует себя избежавшим ада. *** Впереди над черепичными кровлями возвышается холм Рейенис с нагромождением черных развалин Драконьего Логова. Полуразрушенные стены и остатки колонн кажутся закоптелыми, а круглый купол напоминает проломленный череп жуткого темнокожего великана. Расправив плечи, Станнис вышагивает по щербатым камням мостовой, не смотря по сторонам. Давос Сиворт старается держаться чуть позади, однако именно он указывает путь: до прямой, как стрела дороги, ведущей к Железным воротам, оттуда на маленькую улочку между домов поскромнее. Когда последняя начинает петлять, купол Логова будто оживает, перемещаясь, скрываясь за все менее пышными постройками и деревьями с молодой листвой. – Это квартал бедняков, ваша милость, Блошиный Конец. Здесь я родился, – Давос оглядывается вокруг, замечая на одном из домов знакомые ветхие ставни, а возле другого – лотки с беспорядочно вываленными рыболовными снастями, очевидно, ворованными с судна какого-то растяпы. – Давно ты здесь не был? – С тех пор, как служу вашей милости, – в голосе бывшего контрабандиста и почтение, и ностальгическое тепло, и неуверенность, придержавшая на языке то-то еще, неуловимое. Они проходят мимо лавок мясников и красильщиков, скорняков и виноделов, но Станнис не морщит носа. Он видит тень улыбки в пушистой бороде Давоса и пытается представить себе причины этой странной тяги к родным трущобам. Так, наверное, можно любить непутевого пьющего отца, которого и стыдишься, и презираешь, а, между тем, желаешь ему жизни как можно более долгой. Давос украдкой посматривает на своего лорда, чьи густые темные брови привычно сведены, хотя низкое солнце светит в спину. Уже недостаточно жаркое, чтобы казаться навязчивым, оно играет в маленьких окнах лачуг по сторонам узкой улицы, словно рассыпав огненные искры по серому городу. Разве чуждо такое солнце и Штормовым Землям? Луковый рыцарь невзначай касается руки Станниса и замечает, как вздрагивают на его впалых щеках желваки. Там, где между желто-бурыми лужами удобнее пройти друг за другом, они, сблизившись, идут рядом. *** Даже приблизительные подсчеты потерь заставляют шевелиться волосы на затылке. Разгром. Он ведь не желал для себя этой короны, но все вокруг будто сговорились. Мертвецы, видно, решили вывалить на него те блага, что придерживали тридцать лет: Роберт уступил старшинство в роду, бывшее пределом мечтаний юного Станниса, Ренли – знамена, которые никогда не склонились бы сами, Старк - ветхую веру в исключительное предназначение. Последнюю растила красная жрица, будто пламя раздувала мехами. А он и соглашался, и шел за ее юбкой, подавая пример своим людям. Это в ее честь догорают их трупы в заливе. Радуйся, женщина, Черноводная теперь красна. *** Под ногами хлюпает грязь, смешанная с нечистотами, пахнет тухлой рыбой, помоями и нищетой. Бедняки в лохмотьях искоса разглядывают их дорогие одежды, кто-то протягивает руки, клянча милостыню, чумазые дети зорко наблюдают за чужаками, перешептываясь, и уроженец этих мест знает, что самое время скрыться. Лорд Драконьего Камня останавливается, когда его проводят под низкой аркой из грубого грязного кирпича и заставляют нырнуть в сырой сумрак глухого двора. – Где мы? – спрашивает он недоверчиво. Но Давос знает эту интонацию, прикрывающую нетерпеливое любопытство показательным скепсисом. И он делает широкий шаг вперед, настигая Станниса, берет его за рукав уже более откровенно, заставляя развернуться. – Как я не догадался, – синие глаза кажутся в темноте угольно-черными, и в них невозможно прочитать что-либо, – мой луковый рыцарь пришел сюда не за прошлым. – За моим единственно настоящим, ваша милость, – вздыхает Давос. Он обнимает Станниса за плечи, смыкая руки в замок за его спиной, чувствует холод камней, прижимая его к стене. Тянется к губам, контуры которых едва различимы, и поцелуй достается лишь квадратному подбородку, давно не знавшему бритвы. Станнис Баратеон готов усомниться, подходит ли такое место для уединения. Но только до того момента, пока его кожу не обжигает прикосновение ловких пальцев, недолго провозившихся с плащом, пробравшихся под тунику и выпустивших рубаху. Чужое дыхание делает щеку влажной. Знатному человеку стоит думать о своей безопасности, блуждая по Мучной улице, полной воришек, полупьяных громил и злобных острословов, прикрывающихся нищей жизнью как щитом. Учтивые лорды Красного Замка и Драконьего Камня носят парчу или блестящие доспехи, но младший брат короля доверяет им еще меньше, всегда оставаясь настороже. Лишь здесь, в каменном мешке возле сточной канавы, сдерживаемые обычно порывы выхлестываются наружу. Станнис начинает лихорадочно шарить внизу, неловко цепляется за свою полураспахнутую одежду. Ощущая на выпущенном из бриджей члене руку Давоса, он пытается то отстраниться, то наоборот толкнуться в нее, но рыцарь не нуждается в помощи. Обхват уверен, хоть и недостаточно плотен – сказывается отсутствие фаланг. Лорд Драконьего Камня сам отрубил их. Сам. И теперь на торцах обрубков кожа светла и неровна, сросшаяся как попало, навек сохранившая память о цене человеческих грехов. Станнис концентрируется на мысли об этих пальцах. Они сейчас здесь, пусть не скользят по мягкой крайней плоти, а в ладанке на шнурке зажаты между грудью одного и солнечным сплетением другого. Их близость возбуждают сознание, и тело откликается послушно, стерпев не много дергающих движений Давоса, напрягается до дрожи. Станнис сипло стонет и обильно кончает в ласкавшую его руку, расслабившись, опирается спиной о стену. Он подтягивает бывшего контрабандиста к себе и замирает, дыша ртом. Где-то в глубине двора гулким эхом отдается звук редких капель, падающих с кровли. *** Когда корабль погибает, капитан может остаться в живых. И, проглотив горечь утраты, он снимет со стапелей новое судно, спустит его на воду и даст имя. Тоже новое, отличное от того, что носил покойник. Не бывать вторым "Ярости" и "Леди Марии", хотя их имена не потонут в памяти, долго будут носиться неуспокоенные, как обломки мачт в пенных волнах после кораблекрушения. Если удастся собрать остатки флота, будет ли новый флагманский фрегат служить долго и верно? Если еще можно спасти свое разбитое войско, найдется ли среди него тот, кто окажется один ценнее всех вместе взятых кораблей? *** Старуха с волосами настолько жидкими и прозрачными, что почти незаметными на остром розовом черепе, ловит монетку налету. Станнис хлопает дверью с решительностью, свойственной ему, но неуместной в каморке со столь хлипкими стенами. Хозяйка, должно быть, разгородила одну комнату на несколько других, поменьше, чтобы за ночь получать вместо трех медяков десяток. Какая разница, король Роберт все равно не отведет брату приличных покоев, разве он когда-нибудь беспокоился о таких пустяках? Лишь бы у самого постель была согрета любой из безымянных девок. Шальная мысль кривит рот в нервной усмешке. – Ты уже здесь бывал, а, сир Давос? – всегда кажется, что собственный голос хрипит в моменты, не предназначенные для разговоров. Луковый рыцарь, готовый опуститься на низкую кушетку, на секунду замирает. Станнис наблюдает, как меняется его лицо, вслед за мимолетной растерянностью читает досаду. – В моей жизни случалось всякое, ваша милость, – он передергивает плечами. – И вот, наконец, ты привел сюда меня. В умных карих глазах резко вздрагивают блики свечи. Что ни говори, Давос Сиворт не стыдится лишь части своего прошлого. Сиротливое дитя Блошиного Конца, обменивавший пойманных голубей на миску похлебки, чинивший лодки за краюху хлеба, привыкший слышать звон монеты лучше, чем голос закона, читающий звездное небо как карту, но не способный разобрать ни строчки в мейстерском письме, – этот человек признает все обвинения, касающиеся черных парусов. Потому что, как и в тот день, когда лишился пальцев, знает на пересчет все прогнившие доски своего корабля. Но, если речь идет о преступлениях против совести, сердце Давоса начинает биться глухо и осторожно, – так представляется Станнису, примкнувшему щекой и ухом к его широкой груди. Ведь в море случается всякое, и даже опытный контрабандист порой ошибается, попадая в луч маяка. И можно поставить сотню золотых драконов, что в каждую ночь его прошлой жизни, проведенную вдали от семьи под крышами, подобными этой, он считал себя никудышным навигатором. Станнис ловит себя на мысли, что для него самого все это неважно, когда разводит в стороны округлые колени лукового рыцаря. *** Если бы можно было сойти с корабля прямо сейчас, отправиться куда глаза глядят, подальше от Ланнистеров, Флорентов и штормовых бастардов, он не стал бы медлить. Но вокруг лишь море, поседевшее от тумана. В первых рассветных лучах его поверхность заметно темнеет, утрачивая мутную зыбкость, и Станнис Баратеон видит в этом злую насмешку: воды молодеют, отобрав жизни у людей. Места, где ночью горели костры, смутно угадываются под стенами крепости, связанные путаными дымными нитями с серым небом. Драконий Камень, цитадель огненных королей, молчаливо встречает тех, кого пламя пощадило в пути. *** Симметричные кости таза выступают под кожей, если надавливать большими пальцами. Станнис рывками притягивает Давоса ближе к себе, толкаясь внутрь. Неважно, все пока неважно. Привыкшие к столь яростным терзаниям, мышцы то впускают, то выталкивают напряженный член. Собственными коленями Станнис трется о серую шершавую простыню, широко расставив ноги, вбивая себя в рыцаря с шумным пыхтением. Давос пробует упереться руками в его грудь, но те скользят на потной коже, скатывая завитками темные блестящие волоски. Зажатое между двумя телами, мужество лукового рыцаря не получает своих ласк, а сам он скалится от боли, собирая морщины вокруг зажмуренных глаз. Это шторм. Неважно, какого цвета парус, – остается только сложить его и отдаться на милость волн. Освобождаясь от семени после на этот раз долгих стараний, Станнис вгоняет ногти в кожу чужих бедер. Когда обмякший член покидает отверстие Давоса, позволив медленно сомкнуться и выдавить часть липкой белесой жидкости, лорд Драконьего Камня не чувствует умиротворения. На краю сознания снова начинает ворочаться сомнение, не был ли он слишком резок, действуя по-животному. Искреннюю страсть непросто выудить из груди. А обнаженную невозможно сдержать и спрятать. Но луковому рыцарю известны не только пути небесных светил над черными водами Узкого моря, он чувствует время, когда звезде необходимо вспыхнуть особенно ярко. Рука с укороченными на треть пальцами ползет вверх, поглаживает Станниса по ногам и животу, будто успокаивая. Даже сейчас, Давос Сиворт, даже сейчас ты все знаешь. Ночью город наполняют те же звуки, что и днем: возня и сдавленная ругань по углам, кашель нищего, скрип ржавых колес и приглушенный закрытыми дверями шум кабака, тихая не ладная песня пьяницы и треск саранчи. Только теперь последний прорывается сквозь все остальное, оглушая, заполняя собой, и кажется, что ничего иного не осталось за пределами их клети с тонкими стенами. Станнис сползает с распластанного под ним тела. Давос смотрит вверх, цепляясь взглядом за кривые балки под потолком. Они больше не говорят в эту ночь, успокоив дыхание и слушая саранчу. Когда свеча догорает и становится зябко, Станнис ложится на бок, заворачиваясь в край подтянутого с пола шерстяного покрывала, грязного, но теплого. Он поджимает мерзнущие ноги, скрипнув зубами, и другим углом накрывает Давоса. Лишь в том случае, если они уснут, прильнув друг к другу, небольшого куска казенной шерсти хватит, чтобы согреть обоих. *** – Ты говорила, что видела мою победу в пламени. Что твой бог будет хранить нас. Ты солгала! Жрица Владыки Света цепляется за запястья короля, еле стоя на мысках и трепеща всем телом. Только бы выжить. Это не так просто, правда, женщина? – Ну же, что твой красный бог? Почему он не торопится тебя спасти? Где он сейчас? Она сипит, силясь выдавить несколько неразборчивых слов в ответ. Но беспощадные руки, сомкнутые на ее горле, не ослабляют хватки. Оказывается, отчаянье дарит небывалую силу, только непригодную для чего-то кроме разрушения. Станнису кажется, что он уже чувствует замедление пульса под пальцами: – Где он, говори! Где. Он. Где. Он. В глазах, смотрящих на него, зияет красная пропасть. Станнис отдергивает руки, словно обжигаясь, и Мелисандра давится кашлем, склонившись над Расписным Столом. – Он… жив, мой король… – Что? – бледные губы кривятся, обнажая слева часть плотно сжатой челюсти. – Он выжил. Очнулся. – Что ты сказала? – наступает на нее Станнис, но жрица больше не пятится назад. Рубин на витой золотой цепочке пульсирует горячим светом, вздрагивая в такт чужим словам, царапающим грудь изнутри.