• в лёгких много дыма этот день закончится, когда ты уснёшь
по рукам струится хрусталь с печалью, опаляя своим ледяным потоком с северным дыханием ключицы до запястий неподвижных. рука непоколебимо направляет револьвер на человеческую плоть не повинную, безразличие очей бездушных колит между рёбер, проедая останки разбитому вдребезги, подобно камню драгоценному, телу. слепящий свет алого рубина, вонзающийся в плечо каблук, истекающей во тьме звёзд туманных с блеском равнодушным смолой собственной плоти. немой крик, молочные реки нежно-розовой радужки в глазах, что олицетворяются первым снегом своей изящностью и искренностью. наичистейший оттенок хрустальных слезинок с проталинками в зрачках заледенивших навеки и запершее во хроматизме дыхание, застывшее северным ветром абсолютно навсегда.• ты в пустой квартире
истекаешь кровью, на полу лужи слез
на снег падали снимки пейзажей, в квартире воцарила непоколебимая тишина и покой мёртвых душ. существо обитательниц здесь никогда не в состоянии было не вызывать вопросов ко своему месту жительства — картинная галерея была изящна и восхитительна, подрагивая радушными комплиментами всех нежеланных гостей в квартире этакой. масштабные колонны, чутко вздрагивающие от северного ветра обитательницы, отображённые алым акрилом во мольберте. навеки запечанное хладнокровие в холстах, хаос расположенных рассеканий клинковых и отражающая на лезвии секиры сущность дьявольского сапфира. бездыханные тела, элегантно разбросанные мафиози в стороны живописи, во имя умопомрачения и эстетичности смертных грехов. вонзаются в тела обездвиженные колкие наконечники яда кистей живописных, наконечники которых кровавым хрусталём покрыты. слышится крик души покойных мертвецов навеки, слышится гробовое молчанье и тихие шаги по рыхлому снегу кровавых водопадов викторийских. сапфиры хрусталиков во снегу, заморозки на гаджетах дряхлых и тихий mp3 плейер на плечах. сквозь пелену тишины и покров воды на слухе чужом, слышится…щёлк.
вновь на белоснежное покрывало пушистых минералов, застывших капелек воды с поднебесных охранников порядка погод несуразных падают фотографии печати старообрядческой. алый хрусталик радужки запечатлено всё новые сепии мертвецов собственно-ручно убитых, последние копии иллюстраций опадают в ноги воплощению дьявольщины, но элегантности. заправляется смоляная прядь за ухо, собираются копии смертоносного греха нечеловечьего. это интересно? отнюдь нет. но это заполняет туман внутри грехами и бесчеловечием.• скажи мне всё как есть
сядем в пустой вагон
чёрный спутник смертного греха в человечьем обличие безгранично ослеплён был красотой того существа безжалостного. искренняя любовь и преданность пылала в жилах алого рубина жидкого в сосудах человеческой плотинной почему же столь верное выражение симпатии всегда оставалось безответным? проигнорированная северным ветром верная белоснежная совушка опечаленно сбрасывала застывающие на щеках наичистейше-прозрачные хрусталинки, сладкие и блестящие, подобно осадкам снега белёсого, что подобен сахарной вате. душу грело свободное посещение галереи смертоносного бесчеловечия брюнетки алоглазой. несчастлива была эта дурацкая любовь — сплошные хрусталинки в одиночестве квартиры ледяной, с проталинами горючих луж в полах. только подобие греха человечного — изуру камукура, студентка сущего кошмара наиобыкновеннейшего в безграничных тоннелях безразличия и равнодушия по плоти не тёплой, состоянно могла согреть опечаленный сосуд для дьявольских грехов ее покорной партнёрши. слабовато-серебристые локоны спадают на виски, в то время как покорная полярная совушка сидит на холодном полу дряхлой квартиры в хрущевке пятидесятилетней. влюблённые розоватые радужки глаз с проталинками поперёк изящества и покорности наблюдали за симпатизирующего объекта за столом. грех спросит опрометчиво: – долго ли черть контролировать тебя во времяпровождения на ледяном полу соберётся? нанами – покорная слуга смертного греха человечьего, улыбнётся и кивнёт. – сколько прикажут бесы твои, покорного слугу живописи воздержать на цепях твоих очей глубоких. на что грех воздержится комментариев, северным ветром направляя струйку ледяных капель хрусталя в оконную раму с грозами тягучими, яркими и разъяренными царствами поднебесными. буря начнётся, нанами чутко поймёт природные материи и мотивы содеянного ей в хронологической последовательности грядущего будущего. слуга покинет своё покорное место, прикрывая оконную раму, но не смея прикрывать форточку. грех любит это. грех рисует новой цвета алого рубина акварелью. но почему такой стойкий запах железа во квартире воцарит? северный ветер сдует все подозрения. брюнетка не одаривала свою спутницу положением тепла. эти отношения были в её руках – они ей банально были неинтересны, как и сладкая вата на первых снежинках снега во времена зимних каминов у вечеров. не подпускал грех к себе никого помимо собственных бесов зеркальных, прикасаясь бледными костяшками пальцев к панорамным стёклам очередного особняка заданий олицетворений греховных. мгла была душа пустой, исполнитель вальса смерти с абсолютными талантами молчал, в очередной раз задерживая дыхания и шорохи, останавливая волю собственную и время непоколебимое, запечатлело всё новые сепии мёртвых бездыханных искусств. нанами прислоняет проездную карту к прохожу во дворцы вагонов электрички. темно-синие вмятины под глазами и гематома на шее. алые струйки хрусталя заменены обрывками ткани пластыря. ее руку прикрывает непоколебимо-ледяное спокойствие чужого запястия северного ветра, остужая своим прохладным дыханием потоки на коже. брюнетка аккуратно прикоснется к запястью, поднимая фотоаппарат с оголённой шеи. щёлк. в руках у греха образовывается распечатанная фотография запястья возлюбленной. аккуратная остановка, опрометчиво подчёркивающая свою погоду колкими снежинками на лопатках. брюнетка щурит алые радужки, северным ветром сдувая изящные осадки замороженных хрусталинок и рассматривая недавно совершенные фотографии собственной живописи и считанных пейзажей. покорная слуга скромно останавливается около своей госпожи смерти, небрежно рассматривая за тонкими чертами бледного лица, изредка бросая взгляд на костяшки тонких запястий. алый взгляд, по цвету пламени, но холодком льда, стремительно проницает очи нанами, на что полярная сова шустро отворачивается. изящные пальцы касаются плеча существа человечьего.это бесполезно.
одним лишь дыханием даёт понять не человечней безразличие подопечной, обходя плоть и устремляясь в обыкновенную электричку, запуская северный ветер мглы на вагон, позволяя шустрым заморозкам погрузиться витками изящными в оконные стёклышка.• я тоже не в курсе, куда едет поезд
и знаю мой дом
очередные пейзажи безразличные, мелькающие за окном ледяным, как душа греха неупокойного. существо бесчеловечье наброски возводит на столетнем листке иллюстраций сбора, присаживаясь напротив собственного слуги. темные локоны и блеск бездушный в них никак не спадает со взора нежно-розовых очей, хрусталинками в зрачках не отводя взгляда от превосходной фигуры возлюбленной. радужки глаз алых и не брезгуют подобного внимания на собственной плоти. существ бесчеловечьих никогда не интересовали подобные абсурдности. это талант.• сколько в тебе любви?
никогда к вещам существа не прикасались, и всё это было оправдаемо обыкновенным излюбили пространством личным. но ни у одной девушки этого мира не имело права быть возможностей о излишних прикосновений к объектам, принадлежных греха. но нанами не послушала. человечность и доверие глупое.абсурд и скука.
кеды с мехом белоснежно-сладким ускоренно ступают по снегу мешающему. ошеломлённый слуга перебирает ногами по несобственной воле, ступая на тонкий лёд, как только рука предательски-ледяная не обхватывает чужое запястье. хватка мертвая. взгляд муторный. напряжение. фотоаппарат выхватывается из рук нанами, хрустальные слезинки скапливаются в уголках глаз и спадают оковами ледяными на кожу бледную. существо бесчеловечье поднимает серебряные элементы сооружения с кармана.• хватит ли на проезд?
курок снимается, как и все подозрения нежеланные к плоти изуру камукуры. мафиози аккуратно направляет взор на падающее во льдах тело, после опуская револьвер во власти туманных грёз снега неоправимого. пуля в груди, сердце не пульсирует. воцарила далекожеланная тишина мертвецов покойных. абсолютный талант скульптора, что надлежит брюнетки в уровнях ненаглядных, аккуратно погружает тонкий вырез ледяной пластины лепестка в разрыв тканей человечных. на кровавые рассекания кожи терзающие спадают тонкие лепестки роз темнеюще-алые, аккуратно после приземляющиеся на покорные скрытия ран. сквозь мрак непроглядный и смертоносный грех лужи кровавой струйками поселившейся во льдах с снегах, сквозь пелену грез бездыханного тела. белёсые перчатки цвета непроглядной тьмы навсегда померкших зрачков от пули револьвера. фотоаппарат старинный. алая роза, тонкими пальцами вставляется во рану грудную, поперёк окровавленной пластине изо льдов – души греха смертного. щёлк. фотография изящного убийства возлюбленной. девушка опускает фотоаппарат, позволяя предмету свиснуть у неё на шее. погружается коленями на снег окровавленный, поднимая белоснежными перчатками руку, сосуды в которой далеко не пульсируют и работ тягучих сердцебиения слащавого. бледные губы прикасаются к хрусталю алому на кровавой руке. томный вздох.• мои карманы совсем пусты
мафиози оставляет одну из копий собственного творения живописного, но убийственного, на плоти возлюбленной. телефон изящно трезвонит по цифрам 102. звонок проходит даже сквозь глушь туманную, где расположена река средь моста огромнейшего. это лес, но около жилых объектов. как скучно. – здравствуйте, я вас слушаю. чем могу помочь?– спасите её от меня.
• даже любви в них не место.
дьявольщина в крайний раз бросает ледяной взгляд на труп собственной возлюбленной. не поспоришь, – молвила бы девица предположительно, – я бездушна. но нанами действительно могла согреть ледяные оковы в сердце. какая жалость, что существо бесчеловечье не в состоянии было подпустить к себе человека легкомысленного, но искреннего. северный ветер одаривает щеки морозом. больше некому греть.даже в такой ситуации, больше нанами не поможет. как же скучно.