Десять лет вечности

Таня мчалась на контрабасе к Гурию, даже не думая отклонить смычок. В последнюю секунду нервы сдали у магфордского мальчика – он не ожидал от едва известной русской драконболистки такого напора и увернулся за миг до столкновения. В этот момент ничего не произошло – по крайней мере, тысячи людей на стадионе ничего не заметили. Те же, кто был выше уровня «умею пускать искрис фронтис и отгонять хмырей», все же почувствовали небольшую необъяснимую дрожь. Такая случалась, например, когда разрубили волос Древнира. Правда, в тот раз следом шло землетрясение и грохот, а сейчас ничего, только шум трибун. Таня прорывалась к дракону противника, держа в руках обездвиживающий мяч. Но забросить его не удалось – на стадион ворвался Графин, сигнальной искрой остановил матч. – Как вы посмели начать без меня?! Он размахивал свитком, плевался кислотой и угрожал. В неравную перепалку с ним вступили все преподаватели Тибидохса, но бесполезно: Графин уже выбросил искру, и матч завершился – на этот раз окончательно. Медузия обернулась на академика в поисках поддержки, но застыла, не успев сказать и слова. Только сейчас она поняла, что директор школы единственный не участвовал в споре с Графином Калиостровым. Он сидел на трибуне, сжимая голову. Его состояния, к счастью, пока еще никто не заметил. К Калиострову прорывался Тарарах, явно не чтобы поблагодарить его. – Медузия, успокойте вашего питекантропа! – визжал главный арбитр, одновременно пытаясь забаррикадироваться скамейками из трибун. Бесполезно. Для разозленного Тарараха это было не большим препятствием, чем маленькая лужица на пути мамонта. – Думаю, вы и сами прекрасно справитесь. Вы же маг, – отмахнулась Медузия и подошла к академику. – Сарданапал? Он ее не слышал. Похоже, он не замечал ничего, происходящего на трибунах, и вообще вряд ли понимал, где находится. Медузия коснулась его ладони, и академик поднял на нее непонимающий взгляд. Медузия одернула руку – взгляд директора ее напугал. Голубые глаза стали серыми, чуть-чуть не дотягивая до глаз слепца. – Меди? – академик осмотрелся, возвращаясь в реальность. Его руки подрагивали, правую он держал особенно странно, чуть в воздухе, будто каждое прикосновение доставляет ему боль. – Матч отменили. – Матч? Тарарах дорвался до Графина, и тот уже истошно орал, пытаясь удержать громадного преподавателя от греха убийства. Пока безуспешно. Никакая магия не сравнится с тупой грубой силой, подкрепленной яростью. Другие судьи не спешили на помощь и вообще, судя по их взглядам, собирались побыстрее убраться отсюда. Зато вмешались Поклеп и Зуби, пытаясь оттащить Тарараха от главного арбитра. Соловей стоял позади, явно не прочь присоединиться к казни. Подумать только, матч с невидимками так бессовестно сорван! Когда победа была так близка! – С вами что-то творится. Нам нужно уходить, – подсказала Медузия. Академик ее не услышал, но, когда она взяла его за руку и повела мимо зачинавшейся драки, шел вполне послушно. Трибуны невидимок уже голосили победные лозунги. Они смекнули, что матч отменен, а значит, титул чемпионства остается за прошлогодним победителем. Болельщики Тибидохса переговаривались, явно собираясь встать на сторону Тарараха. Медузия, в другой момент приструнившая бы их, сейчас едва обратила внимание. Сарданапал шел за ней, и стоило на секунду отпустить его руку, как он вставал, прижимался к стене и опять погружался в себя. – Ну же, идемте. Хотите, чтобы вас увидели в таком состоянии? – Медузия нетерпеливо коснулась его правой ладони, и академик болезненно поморщился. Странно, на вид – вполне здоровая рука. Пришлось взять чуть выше, под локоть, и наконец уйти со стадиона. Можно было не бояться, что их увидят зрители. В ближайшие полчаса оттуда будет выносить только раненых, остальные же останутся для грандиозного побоища. Всю дорогу до кабинета Сарданапал молчал. Даже его усы и борода повисли, погрузившись в то же странное состояние, что и академик. Сфинкс скользнул с двери, пропуская преподавателей внутрь. Медузия усадила директора на диван, метнулась к чайнику. Передумала, заглянула в шкаф – там всегда было что-то покрепче. Искать бокалы не было времени, так что она налила коньяк в обычный стакан, протянула. – Возьмите. Сарданапал кивнул и послушно взял стакан. Пришлось подсказать ему, что это нужно еще и выпить. Правую руку он держал у груди, разве что не убаюкивая, как младенца. Медузия присела рядом на диван, бережно осмотрела руку. Нет, никаких признаков повреждений. – Что случилось, академик? – Контрабас разбился. Веревка лопнула. Чума победила. Слова казались бессвязными, но Сарданапал произнес их таким голосом, что Медузия поежилась. Он понемногу приходил в себя, хотя и медленно, рывками. Вот уже сам отставил пустой стакан на маленький столик у дивана. Первое осознанное движение за последние полчаса. – Непросто возвращаться в реальность, когда десять лет провел за решеткой. Медузия терпеливо ждала. Волнение не проходило, но теперь она хотя бы смогла взять себя в руки. Академик не сошел с ума, не погрузился в себя, способен даже говорить больше двух слов подряд. Она уже подумала, что на него наложили какое-то проклятье. Что-то подобное бывало с Древниром – кто-то из темных сглазил его (ценой своей жизни, разумеется, ведь иначе не хватило бы сил справиться с великим), и маг несколько недель бредил о потерянном сыне, а потом и вовсе замкнулся. Сарданапал назвал это проклятым похмельем. Единственно, на что Медузия отважилась, – положить голову на плечо академику. Почувствовав ее тепло, он несколько секунд помолчал и наконец смог сформулировать, что произошло. – Таня не разбила контрабас в этой реальности, верно? – Верно. Хотя наличие других реальностей в нашем разговоре меня, признаться, пугает. – И не зря. Все-таки она разбила контрабас. Мир откатился на десять лет назад, когда Чума была сильна. Она перехитрила всех. В очередной раз. Итак, десять лет назад Чума не умерла… Сарданапал рассказывал о другом мире, другом варианте событий. Там, где его обвинили в смерти Гроттеров и бросили за решетку в подвалах Тибидохса, каждую неделю ломали ему пальцы на руке. Хотя без надобности – кольца у него все равно не было, но Чума любила перестраховываться. Она захватила власть, зомбировала всех, сделала из школы оплот черномагического искусства. – Зомбировала всех? – медленно протянула Медузия. Мысли о прошлом годе до сих пор не отпустили ее. Еще тогда она поклялась себе, что нужно стать сильнее. Сильнее хотя бы второкурсников – Валялкин-то смог сопротивляться Чуме даже после промывки мозгов. А вот она… Воспоминания о тех неделях были смутные, будто она все время провела в полупьяном состоянии. Какие-то фрагменты всплывали в памяти: вот она проводит урок. Вот придирчиво рассматривает свою прическу перед завтраком. Вот сидит в кабинете Сарданапала, а он как-то странно на нее смотрит – будто уловил нечто чужеродное, но не зацепился за эту деталь, заочно простил ей все. Он и простил. Вернее, прощать, по его словам, было нечего. Они потом несколько вечеров обсуждали, почему Валялкин смог сбросить наваждение. «Любовь сильнее любых проклятий», – говорил тогда академик, а сердце в груди Медузии ныло от этих слов. Значит, Ваньке любовь помогла. А ей? Еще было слабое оправдание, будто Чума приложила больше сил, чтобы удерживать ее сознание, а от Валялкина просто не ожидала сопротивления, вот и не слишком его зомбировала, оставила мальчишке чуть больше воли. Но Медузии казалось, что академик говорит так, только чтобы ее успокоить. – Ты сделала больше, чем я мог надеяться, – сказал Сарданапал. – Чума не ошиблась бы во второй раз, не давала поблажки никому. Ты успела запечатать Жуткие ворота и дать отсрочку на десять лет. Если бы не это… – Могла бы и вообще не поддаться! После той истории с исчезающим этажом… – В той реальности не было той истории. Та Медузия не делала никаких выводов, не умела сопротивляться. Да и Чума была сильнее – настоящая, живая. Не ее жалкое подобие в зеркальном кубе. «То жалкое подобие все равно смогло сломить мою волю», – подумала Медузия, но вслух ничего не сказала. Сарданапал встал, покачнулся. Дошел до стола, оперся на него. – Десять лет я провел в темнице. Вроде ничтожный срок для бессмертного? Но не в мире, где каждая секунда кажется вечной. Я даже всерьез подумывал, что Чума наложила проклятье тягучего времени. Знаешь, когда проходит ночь, а кажется, что сотня лет. Академик поднял руку – правую, которая еще несколько минут назад висела безжизненной плетью. Сжал и разжал пальцы, будто не веря, что они подчиняются. По кольцу пробежали зеленые волны – без заклинания проверял, работает ли магия. Повинуясь внезапному инстинкту, Медузия встала и подошла, коснулась ладони учителя. Он крепко ухватил ее пальцы, словно боясь, что она его отпустит. Кольца соприкоснулись. Сарданапал редко кому позволял такое – светлые кольца не терпят касания темных, а перстень Повелителя духов вообще был весьма своенравным и на такую грубость мог отреагировать магической вспышкой. Несколько раз доходило до ожогов, Ягге жутко ругалась. Потом приходилось проводить обряд очищения – чтобы вернуть гордому перстню прежнюю силу. Касание же со светлыми кольцами давало другой эффект. Артефакты чувствовали друг друга, прощупывали почву, мерялись силой, а потом – насыщали друг друга, по пути давая своим хозяевам подобие телепатической связи. Не такой, когда слышишь мысли, но такой, которая позволяет улавливать настроение. – Ты действительно сделала все, что могла, – сказал Сарданапал, глядя прямо в глаза Медузии. Похоже, что-то такое он уловил в ее взгляде, раз решил приободрить. Хотя вообще-то все должно быть наоборот: это он вернулся из другого мира после десятилетия пыток, это ему требуется поддержка. – Нужна была отсрочка, чтобы Таня успела провернуть трюк с золотой пиявкой. Только мысль о возможном спасении не дала мне сойти с ума. И мысль, что вы все, пусть и зомбированы, но хотя бы в безопасности. – Слабое утешение. Мы не умерли, зато сдались. Очень по-французски: сбежали с поля боя, зато все живы! – фыркнула Медузия. – И что же дальше? Откуда вы узнавали новости? Говорите, драконбол заменили как его… тухлоболом? – Обо всех нововведениях мне заботливо рассказывала сама Чума. Приходила в камеру, хвасталась, смотрела на мою реакцию. Я предпочитал дни, когда мне ломали пальцы. Каждую пятницу, кажется. – Я не приходила, надеюсь? Этот вопрос Медузия боялась задавать, но и молчать не могла. Сарданапал посмотрел ей в глаза. Серый цвет радужки уходил, сменяясь привычным оттенком, все больше напоминая небо. От этого становилось спокойнее, почти так же, как от его выровнявшегося голоса. Академик не отпускал ее руку, да Медузия и сама не спешила ее убирать. Пусть. Некоторым утопающим хватает и соломинки, чтобы удержаться на плаву. – Не приходила. Думаю, Чума не хотела испытывать судьбу. – Ну конечно. Упустила возможность… – «Испытать вас», – хотела добавить Медузия, но усомнилась. Так ли несчастен был бы Сарданапал, увидев ее, изменившуюся? Едва ли. Школа, которой он отдал тысячи лет жизни, для него явно была поважнее. – Ты слишком плохого мнения о моем отношении к тебе. – Вот только подзеркаливать меня не надо. – А этого и не требуется. Действительно. Их кольца до сих пор соприкасаются, и этого достаточно, чтобы уловить смятение. А для человека, который и без того читает ее как раскрытую книгу, этого хватит, чтобы понять мысли. Медузия чуть дернула пальцем, обрывая связь. Кольца – ее и перстень директора – возмущенно перелились зеленым. Они редко друг друга касались, еще реже – так долго, как сейчас. В последний раз, кажется, когда волос Древнира разрубили, и Медузия так же осталась с академиком наедине, надеясь успокоить его, а вышло, как всегда, наоборот. Это он говорил ей, что все будет хорошо, что светлый маг, разрубивший волос, не сможет больше навредить школе. Что Жуткие ворота не откроются, даже если Чума лично заявится к ним с золотым ключиком – вернее, с Амулетом четырех стихий. И опять роль Медузии тогда пошатнулась: пришла утешать, а утешают в итоге ее. Уловив ее настроение, Сарданапал протянул руку и заправил прядь медных волос за ухо. Медузия поймала его взгляд и бережно спрятала его в копилку воспоминаний. К ним она иногда обращалась, переживая и обдумывая редкие минуты, когда директор позволял себе чуть больше обычного. И всегда для этого нужен был повод – угроза школе, смертельная опасность ученикам или ей лично… Воспоминания оставались в этой копилке, потому что продолжения у них не было и не должно было быть. Все это оставалось игрой, где они по очереди давали заднюю. Либо Сарданапал обрывал счастливое мгновение, переключаясь на какую-то шутку, либо Медузия выставляла перед собой щит безразличия. Заправил волосы за ушко – велика радость! Бессмысленным жестам не нужны бессмысленные продолжения. Сейчас же что-то пошло не по сценарию. Академик не отвлекся на другой разговор, Медузия не позволила себе отвести взгляд. Его рука застыла возле ее лица, будто не зная, что делать дальше. Коснулась щеки. Для такого воспоминания понадобится копилка покрупнее, чтобы вместить в нее все чувства. Можно ли позволить себе чуть больше? Раз в три тысячи лет, наверное, можно. Медузия прикрыла глаза и чуть повернула голову – едва заметно, будь у этой сцены наблюдатель, он бы и не обратил на это внимания. Но академик все заметил и понял. Его жест одобрили, прикосновение разрешили. – Надеюсь, та я, из другого мира, сама не пошла бы к вам. Опытные рыбаки знают, где тонкий лед, чтобы на него не ступать. Иначе можно упасть в холодную воду с головой. – Думаешь, сорвалась бы с ее крючка? – Хотелось бы в это верить, – Медузия вздохнула. – Но не верю. Однажды уже не сорвалась, хотя видела вас не раз. Его пальцы скользнули по щеке до подбородка. Медленно и едва касаясь кожи. Возможно, даже не касаясь – в полумиллиметре, ровно так, чтобы она чувствовала тепло. Другая рука все еще крепко держит ее. Сколько продлится это прикосновение? А взгляд? Тут не копилочка, а целый сундук понадобится. – Все сложилось так, как сложилось, Меди. Если бы ты пришла, даже просто поиздеваться надо мной, Чума бы заподозрила неладное. Посадила бы тебя в клетку рядом. – Вдвоем мы бы что-нибудь придумали. Да и потом, что тут можно заподозрить? Говорите, к вам заглядывали ученики? Явно же не затем, чтобы поддержать. – Увы, это так. Она крепко промыла им мозги. Но ты – другое дело. Чума, при всех ее недостатках, не дура. Она понимает, какая между нами сильная связь. Медузия поняла, что он имеет в виду – связь учителя и ученицы, связь двух людей, слишком давно друг друга знающих. И все равно от этих слов больно сжимается сердце. Могло бы быть что-то другое, если бы они не играли друг с другом в недотрог. Хотя вот сейчас игра идет не по плану. Сарданапал решил смухлевать, зайти на ее сторону, а она делает вид, что не замечает этого. Как родители, играющие с детьми, снисходительно отворачиваются, пока ребенок подтасовывает карты. Она и не заметила, что их кольца опять соприкоснулись, а мысли, образы, чувства, если хотите, сплелись воедино. Увидеть это мог бы только сильный маг с истинным зрением: он бы заметил, что даже ауры двух людей образуют одну, единую. Но был бы кто-то в этой комнате, и они бы не позволили такой сцене случиться. – Десять лет – как вечность, – сказал Сарданапал и чуть склонил голову, касаясь лбом лба Медузии. Она ощутила едва заметный аромат коньяка. Ей бы тоже выпить, а потом – уйти в свою комнату перебирать воспоминания о сегодняшнем дне. Это удобно: в воспоминаниях ничего нельзя изменить, ими можно только наслаждаться. Сейчас же, пока все происходит, измениться может все. И это чертовски пугает. Его дыхание, его пальцы, уже действительно касающиеся ее щеки. Рука, смело сжимающая ее ладонь. Десять лет отчаяния и надежды. Темное царство со слабым, едва различимым светом в конце. Медузия прикрыла глаза, отдаваясь во власть колец – они уже объединили сознания двух магов и позволили ей хоть немного, но почувствовать директора. Подзеркаливать она не любила, да и не умела делать это незаметно, но тут другое – от соприкосновения колец, тем более такого долгого, не закрыться даже самому лучшему из телепатов. А академик и не пытался. Его отчаяние с примесью веры передалось ей, и Медузия захотела вернуться к свой роли – утешающей, сострадающей. Той роли, которая ей редко удавалась, потому что Сарданапал всегда оказывался более сильным, добрым. И, как ни странно, сдержанным. Он тоже закрыл глаза, и ей даже не нужно было смотреть на директора, чтобы в этом убедиться. В молчании прошло несколько лет… нет, секунд. Вот о чем он говорил: мгновения растягиваются в вечность. Впрочем, от такой вечности отказываться не хочется. В десятилетнем заточении у Сарданапала был свет в виде надежды. А тут что? Разве что-то брезжит в конце? Их руки уже не сцеплены. Случайно затянувшееся касание перешло в полноценное объятье, но вот удивительно – сознания не рассоединились вслед за кольцами. Медузия все еще чувствовала директора и даже слегка видела его мысли. Спутанные, тяжелые. Их лица слишком близко, чтобы избежать неизбежного. – Меди, пожалуйста… И в этом «пожалуйста» чувствуется мольба. «Пожалуйста, в этот раз ты отступи. У меня нет сил». Да, в умении читать мысли мало приятного, особенно если эти мысли отталкивают тебя от желанного. Но наконец ей выдалась подходящая роль – в этот раз быть сильной должна именно она. В единственный момент, когда между ними всего несколько сантиметров, и даже неловкое движение может привести к… – Вам нужно отдохнуть, – Медузия отступает, разрывая связь. Вместе с этим рвется и что-то в ее душе. Директор был так близко всего секунду назад, и вот застыл с протянутыми руками, словно не до конца верит, что ей удалось уйти. Благодарный взгляд. – Спасибо, Меди.