К Элизе

«У меня кончаются чернила. Я отдала последние драгоценности на твоё спасение, Элизия. Как ты? Люди верят в меня. Полагаю, ты бы очень гордилась мной, если бы могла прочесть письмо. Наверное, я немного соскучилась по твоим комплиментам. Мей не так разговорчива, как обычно. Она и не была особо разговорчивой, но теперь меня словно перестали замечать. Я не знаю почему, но я должна воссиять снова. Каждый должен увидеть звезду. Если бы ты сейчас была рядом, то видела бы меня лучше, чем остальные. Я так искренна и скучаю, это немного неловко. Ты никому не покажешь это письмо? Иден не должна быть слабой, я и есть сильная, но те, кто подумают иначе, проявят сомнение к моему несомненно звёздному облику. Это не совсем то, чего я добиваюсь. Ты была бы намного теплее. У меня порвался пергамент. Я надеюсь, это не проблема? Я жду, когда тебе станет легче и ты снова станешь рядом со мной, Элизия. У меня остались последние капли чернил. Я надеюсь, ты не против такого короткого письма? Прости, так вышло, но я обязательно напишу больше в другой раз. Возьми меня снова в храм. Иден, Дорогой Элизии.» Элизии нет, как и Иден — от неё остался фрагмент, заключённый в тело сосуда, безжизненного душою. Элизианское Царство было разрушено, поглощено вышедшей из-под контроля энергией хоукая. Царство, блещущее ровными колоннами, лёгкой дымкой, пахнущей сладостью и ощущением неги в столь интересном измерении. Иден — не Иден. Она не та Иден. У неё её имя, воспоминания, глаза и почерк, но тело — не то. Тело сидит в палате над клетчатой бумагой, расписанной красиво обычной шариковой ручкой. Тело заправляет белые волосы за уши. Тело дрожащими руками запаковывает письмо в конверт и просит его отправить. Иден просит его отправить. — Если к Элизии уже можно, отнесите ей это письмо. — Она протягивает смятую бумагу санитарке. Санитарка принимает сто двадцать седьмое письмо с одним и тем же содержанием. Элизии нет семь лет. Иден — тоже. Мей нет семь лет. Остального мира — тоже. Храм — пустая ложь, обещания, ненастоящий мир и ненастоящая Иден, лживая Элизия и пластиковая Мей. Колонны ссыпались в розовую пыль, полы разошлись трещинами геометрически-ровными, воздух наполнился скорбью и скорой кончиной. Хоукай пахнет смертью. Элизия пахнет ложью. Иден ничем не пахнет. Иден больше нет. — Мей, я знаю, что ты не так сильно доверяешь Элизии, но, пожалуйста, передай ей это письмо. — Иден смотрит в пустоту. Психиатриня слушает. — Райден-доно, Вы хотя бы раз говорили ей своё полное имя? — боязливо спрашивает Тесла, санитарка. — Нет. Иден зовёт Мей по имени, обращается ласково и просит так добро, что любой здесь растает. Мей не тает. Мей с подозрением смотрит, ничего не спрашивает у докторов, но изучать продолжает, не подбираясь к личности Иден настолько близко, чтоб получилось необратимое. Мей крепко сжимает пластик ручки в руках и каллиграфическим почерком пишет в своей собственной книжке, не отдавая отчёты клинике — у неё отдельные показания для них. Мей сохраняет Иден под своим надзором, не давая более никому к ней подойти. Мей не разговаривает с Иден никогда. Мей только делает вид, что она не знает Иден.