Смотритель маяка и хозяин морей

Стид Боннет с самого детства грезил пиратством. Пираты казались ему опасными, мужественными, бесстрашными и очень свободными, самыми свободными людьми на свете. Возможно, так ему казалось по той простой причине, что за всю свою жизнь он не встретил ни одного пирата. Как бы то ни было, но отважным покорителем морей Стид так и не стал. Во многом свою роль сыграло то печальное обстоятельство, что отец пообещал лишить его наследства и, в принципе, был готов хоть вот прям сейчас сделать вид, что сына — особенно такого неудачного, как Стид, — у него никогда не было. Поэтому младший Боннет, продолжая лелеять в сердце мечты о море, пошел по другому пути. К счастью, его отец не имел ничего против смотрителей маяков, особенно если их альтернатива — пиратство. Тем более быть смотрителем маяка — профессия довольно престижная, пусть и не так уж хорошо оплачивалась. Но все лучше, чем смотреть в глаза соседям и знакомым и признаваться: «Мой сын — идиот, и немножко пират, да». Поэтому сейчас Стид, уже не боявшийся ни разгневать, ни разочаровать родителей, вот уже долгий десяток лет работал смотрителем маяка. Самому Стиду давно перевалило за сорок, но, как выразилась однажды его жена, в душе он по-прежнему оставался вечным ребенком. Жизнь на маяке ему нравилась, тихо, спокойно, если море не штормит, и ни одного человека на много миль вокруг. Все шло своим чередом, и компанию Стиду составляли привезенные из дома книги. Иногда, конечно, бывали моменты, когда хотелось выть от одиночества, но случались они слишком редко, чтобы придавать им хоть какое-то значение. Стид занимался любимым делом и был совершенно счастлив. Кругом не было ничего, кроме моря, волнами разбивающегося о каменный берег, и скал, окружающих остров словно щит. Только море, берег и маяк — то единственное, что по-настоящему хранил Стид последние десять лет своей жизни. Кто-то назвал бы это бегством от реальности, от ответственности, от семьи. Стид бы назвал это смыслом всей его жизни. Он до сих пор помнил, как сложно было приноровиться к быту на маяке в первый год здесь. Тут и вечно недовольная жена Мэри, и дети, которые будто бы решили посоревноваться, кто из них сможет дольше и чаще болеть, и всякие домашние обязанности, которые Стид надеялся оставить в своем поместье, а вместо этого привез с собой на остров вместе с семьей. Они тогда жили в маленьком, даже крохотном домишке возле маячной башни, довольно, кстати, хлипком домишке, как позднее показало время — его разрушили волны спустя пару месяцев после отъезда Мэри с детьми. Так что, наверное, и хорошо было, что они уехали, весьма вовремя. Самом Стид после этого не стал заново отстраивать дом, а просто собрал свои скудные пожитки и переехал на цокольный этаж маяка. Со временем ему там даже понравилось жить, всего лишь и нужно было отодвинуть к стене запасы свечей и продовольствия, и тогда туда вполне хорошо помещалась и узкая кровать, и даже книжный стеллаж. С домашней библиотекой это, конечно, не сравнится, как не сравнится и с широкой кроватью в бывшей спальне, но Стид не жаловался. Его все устраивало. А к тому, что не устраивало, все равно за столько лет он успел привыкнуть и прикипеть душой. Сложнее оказалось привыкнуть к тому, чтобы не спать всю ночь и, наоборот, отсыпаться днем. Но это мелочи, пустяки. Зато теперь можно было каждое утро встречать рассвет и по вечерам провожать закат, любоваться холодным мерцанием звезд на ночном небе, вглядываться в окружающую маяк темноту и представлять, сколько за эту ночь кораблей избежали крушения на скалах благодаря свету его маяка. Сам Стид почти не выходил в море. Провизию ему доставляли на лодке с материка, и ему всего-то и надо было, что принимать на берегу мешки с едой, маслом и свечами. Однажды, правда, Стиду пришлось покинуть безопасный берег, чтобы спасти тонущего человека, но это было всего единожды и много-много лет назад, Боннет об этом и не вспоминал уже даже. Жизнь Стида текла размеренно, каждый день был похож на другой вплоть до секунд, и Стиду оставалось просто плыть по течению. Его работа начиналась незадолго до заката солнца, к этому времени нужно было принести с цокольного этажа побольше свечей и масла, чтобы потом не бегать за ними ночью каждый час, проверить фитили на свечах, обрезать сгоревшую часть, стирать копоть, следить за силой и яркостью пламени… Работы хватало, иногда ее было даже слишком много. Зато с рассветом, когда моряки больше не нуждались в свете маяка, можно было отложить все дела и заняться чем-нибудь, что велит душа. Душа Стида велела побольше отдыхать, есть, спать и читать книги. Особенно хорошо их было читать на залитом солнечном светом каменном берегу в тени раскинувшейся там высокой сосны. Ветер тогда легонько трепал изрядно отросшие волосы, и от разбивающихся волн, выливающихся на камни белой пеной, на губах оставался вкус соли. И тогда можно было дать волю воображению, и представлять вместо берега корабельную палубу, вместо книги в руках — пиратскую шляпу, и смело пускаться в очередной морской бой, не на жизнь, а на смерть, как и подобает настоящим мужчинам! А ближе к закату Стид откладывал книгу в сторону и в одно мгновение снова становился из бесстрашного пирата смотрителем маяка. Тогда Стид возвращал книгу на стеллаж, запасался всем необходимым и поднимался по винтовой лестнице в маячную комнату. Ровно триста сорок три ступени. А если что-то забыл, то спускался обратно вниз и снова поднимался. Стид шутил про себя, что никогда бы раньше не подумал, что смотрителям маяков нужно так много тренироваться, ноги у него, наверное, теперь были, как у какой-нибудь антилопы, такие же быстрые и сильные. В общем, ему было совершенно не на что жаловаться. Этот день не должен был ничем отличаться от других: хороший денек, солнечный, на небе ни облачка, море спокойное. Поэтому для Стида стало неприятным сюрпризом, когда в одно мгновение тишь и благодать могла превратиться в шторм, с льющимся с небес, как из ведра, ливнем, раскатами грома и сверкающими среди серых туч молниями. Впрочем, в непогоде нет ничего странного, если ты служишь на маяке — тут, волей-неволей, ко всякому привыкаешь. Вот и Стид по привычке скрылся от непогоды в маячной башне, зажег керосиновые лампы в фонарном помещении и следил за огнем до тех пор, пока на прояснившемся небе не забрезжил первый рассвет. Только тогда служба Стида была закончена, и он смог покинуть маяк. Земля вокруг маяка была затоплена, и перед самым входом даже образовалось небольшое болотце, через которое Стид, слегка пошатываясь, все же сумел перескочить. Ботинки, правда, все равно слегка промокли, а потом и вовсе с громким чпоканьем утонули в размокшей почве. Стид чертыхнулся. Исключительно мысленно, не подобает же настоящему джентльмену ругаться вслух. Еще его немного расстроила вырванная стихией с корнем сосна, что росла у берега, Стид любил раньше прятаться в ее тени от слишком яркого солнца и читать книги. Теперь, видимо, ему придется искать новое укромное место на этом крошечном острове. И это, конечно, не могло не расстраивать. Однако потом произошло событие, которое отодвинуло все прежние переживания даже не на второй, а на десятый, если не сотый, план. Стид, продолжая сокрушаться о любимой сосне, краем глаза заметил движение на берегу. Сначала подумал, что показалось, но все же решил подойти поближе, так, на всякий случай и любопытства ради. Подошел — и понял, что собственное любопытство он явно переоценил. Потому что на берегу лежало… нечто. Стиду сначала показалось, что это человек, и он собрался было возвращаться на маяк за аптечкой, благо, идти было совсем недалеко. Но, присмотревшись, понял, что нет, не человек это. По крайней мере, Стид за всю свою жизнь еще ни разу не встречал людей, у которых вместо ног извивались бы черные щупальца, похожие на щупальца осьминога, но в разы больше и внушительнее. И Стиду бы убежать и забыть об этом, как о страшном сне, но существо не шевелилось и вообще напоминало труп, а Стид с детства был очень — наверное, даже слишком — добрым и любопытным мальчиком. Поэтому к маяку он все же за аптечкой сбегал и тут же вернулся обратно. Долго ходил вокруг да около, но так и не придумал ничего лучше, чем провести под носом у таинственного существа смоченной в нашатыре бумажкой. Как ни странно, это подействовало. Существо вздрогнуло, открыло глаза и закашлялось. — Что за… дрянь?! — выдохнуло существо, сморщившись, и наконец взглянуло на Стида с крайней степенью возмущения. — Нашатырь, — Стид пытался сохранить хладнокровие и самообладание, но чувствовал, как бешено сейчас стучит в груди сердце. — А ты русалка? Или какой-нибудь хозяин морей? — Кракен, — кашлять существо перестало и выглядело теперь крайне угрюмым, если не сказать обиженным. — И вообще, сам ты русалка! — Не русалка, у меня ноги есть. — А у меня хвоста нет. — Зато есть эти… — Стид пошевелил пальцами в воздухе, описывая что-то, лишь отдаленно напоминающее осьминога. — Щупальца, — подтвердило существо. — Ага, они самые. — Меня Эдом кличут. — А я — Стид Боннет, смотритель маяка. Приятно познакомиться, — заученно представился Стид, понял, как глупо это, должно быть, выглядело со стороны, и засмеялся. Существо… Эд, то есть, рассмеялся в ответ. И так у Стида появился первый друг на этом острове, да и просто — первый друг. Не совсем человек, конечно, но кто сказал, что дружить можно только с людьми? Эд выглядел как человек, если не считать черных щупальцев вместо ног. Обычный такой человек, лохматый, кудрявый и бородатый. Он сначала показался Стиду жутко хмурым типом, но оказался тем еще весельчаком. Он много шутил, рассказывал истории про океан, в красках описывал встреченные им пиратские корабли и то, как бедным кракенам вечно приходится сражаться с чайками за рыбу. Стид ухахатывался с этих баек и с трудом мог представить, как получеловек-полуосьминог мог бы вообще сражаться с чайками. Стид же, в свою очередь, приносил из башни свои любимые книги и читал их Эду вслух, ведь выяснилось, что читать его друг-кракен совсем не умел, а хорошие истории любил даже больше самого Стида, если это, конечно, возможно. Эд уплывал по ночам, когда Стиду нужно было подниматься на маяк и разжигать огни, и возвращался днем, когда Стид уже просыпался после ночной смены и не выглядел ожившим трупом. Иногда приносил ракушки с морского дна, и Стид мог подолгу смотреть, как переливаются на перламутре солнечные лучи. В волосах и бороде Эда часто застревали водоросли и мелкие рачки, однажды Стид даже сумел достать из этих зарослей целую живую креветку и смеялся после этого, согнувшись в три погибели. А еще с Эдом можно было говорить по душам. До встречи с ним Стид и не осознавал, насколько ему не хватало все эти годы простого человеческого общения, когда можно говорить обо все на свете и раскрывать другому человеку свою душу. Впрочем, возможно, такого общения у него и вовсе никогда не было, задолго до переезда на маяк. Мэри была чудесной женой, замечательной женщиной и просто потрясающей матерью, но другом для Стида она так и не стала. А дети… Стид любил играть с ними в пиратов и вместе смотреть по ночам на звезды. Только это было давно, сейчас Стид уже и не знал даже, чем сейчас живут его дети, чем увлекаются, что любят, в какие игры играют. Может быть, по примеру своей матери открыли талант в рисовании? А может до сих пор, как сам Стид в их возрасте, грезят пиратством и морем? Когда Стид думал об этом, на его глазах сами собой наворачивались слезы, и ему отчаянно сильно хотелось вернуться домой, к жене и детям. Однако каждый раз его останавливал страх того, что после этого он может уже больше никогда не покинуть этот дом. Стид уже однажды сбежал от семьи, от долга, от ответственности и думал теперь, что, стоит ему вернуться назад, и долг с ответственностью сразу лягут на его плечи неподъемным грузом и попросту раздавят его. — Знаешь, — помолчав, сказал Стид, — я всегда хотел быть маяком для своей семьи. — Маяком? — переспросил Эд, лениво пожевывая травинку, и взглянул на маяк. С земли он казался очень внушительным, грозным и мрачным. — В смысле, светить им, освещать путь и все такое, — пояснил Стид. — А, понятно, — жевание травинки стало еще более ленивым. — Когда маяк светит, это красиво. — Очень красиво! Я бы хотел, чтобы моя семья думала так же. Представляешь, сын смог бы стать смотрителем маяка после меня, и была бы у нас целая маячная династия, и мы бы все жили на этом острове всю жизнь, и… — Так вы и жили. — Что, прости? — Могу ошибаться, конечно, но, помнится мне, лет десять назад я видел тут какую-то женщину с детьми. Разве это не твоя семья была? — Моя, — кивнул Стид и грустно улыбнулся. — Мэри с нашими детьми. — И где они сейчас? — Вернулись в поместье. Оказывается, Мэри ненавидит океан, да и маяки не особо любит. — Вот как? — Она пишет мне письма, — словно оправдываясь, сказал Стид. — И я ей тоже пишу, передаю на материк вместе с лодочником, который провизию привозит. Мэри теперь картины рисует, а я раньше и не знал даже, что она рисовать любит. — Ты видел ее картины? — Еще нет, я… Меня долго не было дома. — А маяк — не дом? — Дом, конечно, но… — Стид запнулся. Маяк за десять лет действительно стал для него домом, гораздо большим домом, чем поместье когда-либо могло бы стать. Но вся его семья была сейчас где-то там, далеко-далеко, будто бы даже в какой-то другой жизни, в которой Стиду и места-то никогда не было. Но вернуться он все-таки хотел, хотя бы ненадолго, просто чтобы увидеть, как сильно выросли дети в его отсутствие, какие картины рисует Мэри. Чтобы вспомнить, каково это — снова жить среди людей, а не только среди моря, чаек, книг и свечей. Эд молчал, не перебивая и, кажется, даже и не ждал, что Стид продолжит говорить. А Стид и хотел что-нибудь сказать, но подходящие слова никак не находились. — А ты? — вместо это спросил Стид. — Что — я? — эхом откликнулся Эд. — Где твой дом? — Там, — Эд махнул рукой в сторону моря. — Все это — мой дом. — И как тебе живется в таком большом доме? — Свободно, я полагаю. Стид его понимал, он и сам чувствовал себя на этом крошечном острове посреди моря, на маяке, где никого больше нет, удивительно свободным. Прежде он и не думал, что свобода вообще может ощущаться так ярко, что это может быть настолько важно. Всю свою прежнюю жизнь Стид будто бы и не дышал вовсе — а теперь дышал полной грудью и даже немного боялся, что этот кислород его однажды разорвет. И это было чертовски, невообразимо приятное ощущение. — Странный ты человек, Стид Боннет, рисковый, — с легкой ухмылкой заметил Эд, когда Стид закончил читать вслух книгу о деревянном мальчике, решившем стать человеком, и отложил ее в сторону. — Рисковый? — переспросил Стид. — Почему? — Ну как же? Работаешь с огнем и деревом, еще и кучу книг хранишь. Представляю, какой тут пожар разгореться может. — Хм… Не смотрел на это все так. — Говорю ж, рисковый! — прогрохотал Эд и по-дружески стукнул его по спине. И Стид внезапно, в самом деле, почувствовал себя очень рисковым мужчиной. Это было окрыляющее такое чувство, будто весь мир открыт перед тобой и все моря колено. — А чего ты вообще в смотрители маяка подался-то? — спросил однажды Эд, и Стид глубоко задумался. Для себя он ответ сформулировать мог, но почему-то произнести его вслух казалось глупым. Не отвечать же, в самом деле, что ему просто захотелось? Что он все свои годы жил с ощущением, что находится не на своем месте и проживает чью-то чужую жизнь, чужую судьбу. И что однажды он все-таки набрался решимости все это изменить. — Я вот слышал историю про одного из первых смотрителей маяка, — тщательно подбирая слова, сказал наконец Стид после долгого молчания. — Он то ли преступником был, то ли просто людей не любил, уже и не помню. Но сослали его на маяк, вроде моего, тоже далеко от людей, до ближайшего города плыть и плыть, собеседников нет, помощи нет. А море там неспокойное, хотя где оно вообще спокойное?.. И переживал этот смотритель в башне и шторма, и ураганы, чуть не умер от страха, холода и голода и даже питался сальными свечами в особо тяжкие дни! — Хм… И ты эту историю слышал до того, как сам стал смотрителем, или после? — До, конечно! Она меня очень вдохновляет! — Ты тоже хочешь свечи есть? — Да нет, хотя, конечно, опыт, должно быть, был весьма интересным, — Стид показушно задумался. — Так и что же тебя вдохновляет? — То, что несмотря на все минусы этой работы… — Вроде голода, холода и ужаса… — Ага… Несмотря на все минусы, он говорил, чувствовал себя по-настоящему свободным человеком. Даже в самые жуткие и тяжелые дни. Разве это может не вдохновлять? — Хм… — протянул Эд, а потом улыбнулся. — Да, пожалуй, это действительно вдохновляет. Стид улыбнулся ему в ответ и подумал о том, что, расскажи он эту историю Мэри, она бы его вряд ли поняла. Скорее всего, даже назвала бы сумасшедшим. Мэри, наверное, никогда и не чувствовала, каково это — быть по-настоящему несвободным. А Эд… чувствовал? Стид был уверен, что да, иначе бы понимать друг друга им обоим было бы гораздо сложнее. С появлением Эда жизнь на маяке заиграла новыми красками. Стид больше не был одинок, ему больше не было скучно, он просыпался с мыслями о том, что нового принесет ему начавшийся день, потому что дни перестали быть похожими друг на друга. Они читали, плавали, смеялись, разводили костер на берегу, Эд учил Стида рыбачить, а Стид вплетал в его волосы ракушки и вынимал рачков, слишком уж руки чесались этим заняться еще с их первой встречи. — Ты — мой первый друг, — признался Стид, глядя на пламя догорающего костра. В животе была приятная тяжесть от только что съеденной жареной рыбы, в ушах звучали шум моря и треск поленьев, и ему сейчас совершенно не хотелось покидать берег, подниматься по тремстам сорока трем ступеням и проводить ночь в одиночестве на маяке, в окружении ламп и всяких там мудреных механизмов. До встречи с Эдом Стид никогда не боялся одиночества, но теперь, когда Стид узнал, что бывает иначе, одиночество кололо его еще острее. Это было похоже на то, как, например, ты никогда бы и не захотел съесть банан, если раньше их не пробовал. А теперь попробовал — и хочешь еще и еще, только о бананах теперь и думаешь. — Ты тоже мой первый друг, Стид, — откликнулся Эд. Так просто, будто и не было ничего постыдного в том, чтобы дожить до сорока лет и не иметь друзей. Впрочем, может быть, у кракенов оно все как-то иначе воспринимается. — Я рад, что встретил тебя. — Тебе пора, Стид Боннет, смотритель маяка. Твоя смена скоро начнется. Эд улыбнулся Стиду на прощание, плавно соскользнул с берега в воду и уплыл. Не мешать же другу выполнять его работу, верно? На то они и друзья. Они увидятся вновь на следующий день, и еще через день — и так дальше. У них впереди еще вся жизнь, поэтому можно и остаться с одиночеством один на один еще ненадолго. Ведь теперь оба знали: это «ненадолго» — отнюдь не целая вечность. Они больше не одиноки. Они есть друг у друга. Смотритель маяка и кракен.