I'll keep holding on For you

Чонгук скидывает белые кеды в коридоре, спотыкаясь на ровном месте и баюкая ушибленный мизинец. Не то чтобы его друг горел желанием высунуться из комнаты и возмутиться шуму, который он наделал — нет. Но в этих стенах резким звукам никогда не были рады. Парень окидывает подозрительным взглядом идеально стоящую обувь в коридоре, и на автомате поправляет свою, выстраивая ровный ряд. В гостиной абсолютная темнота, хотя на улице день. Новые шторы, которые он, мучаясь, вешал целый час, совсем не пропускают свет. Чонгук включает ночник в форме луны, и, давая глазам привыкнуть, тихо двигается в сторону кухни. Он уже знает, что увидит там: нетронутые контейнеры, которые он приготовил вчера и рассортированные в идеальном порядке столовые приборы. Отсутствие грязной посуды заставляет парня устало вздохнуть. Он тщательно моет руки, достает из холодильника рис с овощами, запускает идеально чистую микроволновку и отправляется в спальню. Он не стучится и не спрашивает, можно ли ему войти — знает, что его присутствие здесь обусловлено только его энтузиазмом. Светодиодная лента, натянутая вдоль одной из стен, сегодня горит синим, а значит все немного лучше, чем он предполагал. На огромной кровати, закутанный в мягкий плед и толстовку, лежит его лучший друг. Юнги не поднимается и даже не смотрит в сторону открывшейся двери. — Хён? — шёпотом зовет его Чонгук, подкрадываясь ближе. На тумбочке возле кровати он находит грязную кружку из-под кофе, молча забирает ее и уносит на кухню, возвращаясь только тогда, когда она становится чистой. Юнги поднимает на него глаза когда чувствует, как матрас рядом с ним прогибается. Чонгук, опустив голову на подушку, тяжело вздыхает, уже предвкушая предстоящий разговор. — Ты снова ничего не ел? — А смысл? — хрипло усмехается Юнги. — Тебе еще не надоело сюда таскаться? — Не надоело. Давай поужинаем вместе? — Чонгук опускает руку на талию друга, прижимаясь ближе и заключая его в объятия. Юнги, изначально напряжённый, немного расслабляется в его руках. — Не хочу, — наконец отвечает он. — Ты снова пришел, чтобы услышать это? — Я пришел, чтобы увидеть тебя, хён. Приготовить еды и убраться, если нужно. Но ты снова даже не выходил из спальни, поэтому я тут. Лежу и обнимаю тебя, уговаривая поужинать. Чонгук пропускает чужие волосы сквозь пальцы снова и снова — привычка, от которой он никак не может отвыкнуть. Юнги поднимает на него глаза, изучая покусанные губы и нервный взгляд чёрных глаз, в которых отражаются звезды из ночника. — А ещё, — продолжает он, впиваясь глазами в потолок, — Я знаю как страшно тебе выходить из комнаты без меня. И как сильно ты не хочешь признаваться в этом, тоже знаю. Так что хён, пожалуйста, — он поворачивается, и Юнги едва успевает спрятать своё лицо за капюшоном, — Пойдем кушать? — Мне не страшно, — поправляет его Юнги, играясь с шнурком от толстовки, — Я просто не вижу смысла. И зачем я тебе такой нужен, я тоже не понимаю, — признается он. — То, как ты ухаживаешь за мной… так стараются только для семьи или любимых. Чонгук замирает, прикусывая нижнюю губу. Не то, чтобы он не хотел однажды признаться в своих чувствах. Он просто знает, что их не примут. Не сейчас, когда у Юнги едва хватает сил на существование. — Ты и есть моя семья, — произносит он тихо, чувствуя, как Юнги напрягается в его руках. Тем вечером они ужинают втроем: Чонгук, Юнги и огромный секрет, висящий между ними.

***

Чонгук всегда любил проводить тихие вечера вместе с Юнги. Раньше, он с удовольствием читал книгу, лежа на коленях у старшего. Но в последнее время Юнги все чаще сбегает в свою комнату сразу после ужина, тем самым призывая Чонгука идти к себе домой и не тратить тут время. И его это категорически не устраивает. Он волнуется о своем друге, и имеет на это полное право, даже если в ответ на его беспокойство на него смотрят равнодушным взглядом с кривой ухмылкой. Поэтому каждый вечер Чонгук придумывает себе новые причины, чтобы не уходить. Его помощь принимают. А слушать то, что бубнит себе под нос уставший от жизни человек, страдающий от депрессии — это всегда не лучший вариант. Юнги обычно съедает от силы треть от предложенной порции, но Чонгук радуется каждому кусочку. Он старается есть неторопливо, показывая старшему пример. И по возможности отвлекает разговорами о том, как он провел день. Чонгук знает, что его всегда внимательно слушают. В глубине души он надеется, что однажды его истории будут интересны настолько, что Юнги сам не заметит, как доест весь ужин. Но пока довольствоваться приходится и малым. Чонгук собирает всю посуду и загружает посудомоечную машинку, краем глаза подмечая, что в этот раз Юнги никуда не уходит из-за стола. Он ничем не выдает свою заинтересованность и старается не торопиться, тщательно споласкивая каждую тарелку, а затем обрабатывая все поверхности и раковину. Еды в холодильнике ещё достаточно, так что сегодня задержаться под предлогом готовки у него не выйдет. Закончив уборку, парень оборачивается, натыкаясь на холодный взгляд своего друга. На мгновение он даже теряется, пока не осознает, что Юнги глубоко в своих мыслях и смотрит сквозь него. Чонгук подходит аккуратно, чтобы не спугнуть, и оглаживает чужие плечи. — Расскажешь, что тебя тревожит? — спрашивает он тихо. Юнги медленно поворачивается, упираясь взглядом в пол. — Ты, — произносит он тихо. Даже его голос звучит безжизненно, и Чонгук обязательно поёжился бы от холода, если бы уже к этому не привык. — Думаю, это я должен тревожиться о тебе, хён. — Хватит, я не хочу этого разговора. Юнги устало вздыхает и поднимается со стула, чтобы наверняка снова сбежать в свою комнату, но Чонгук, неожиданно для самого себя, хватает его за руку. — Не хочешь принять ванну? Чужое запястье в его пальцах еще тоньше, чем обычно. Он уже и сам испугался своего предложения, но Юнги в ответ неожиданно кивает. — Подожди пока на диване. Шум воды порывается заглушить его мысли, а щёки краснеют от горячего пара. Чонгук добавляет немного пены и оглядывает себя в зеркало. С такими блестящими дикими глазами и румянцем он более, чем очевиден в своих чувствах. Остается только надеяться, что это не смутит Юнги. Он появляется на пороге неожиданно, и без лишних фраз сбрасывает с себя всю одежду, оставляя её на полу бесформенной лужей, и погружается в воду. — Не слишком горячо? — спрашивает Чонгук. — Нет, всё отлично, — почти шёпотом отвечает старший. Вода обжигающе горячая, но другую он и не воспринимает. Чонгук садится на колени около изголовья ванной и принимается пальцами прочесывать непослушные светлые волосы с отросшими корнями. — Надо бы покрасить тебя, — говорит он тихо. Юнги лишь хмыкает в ответ, прикрывая глаза от удовольствия и сползая ниже под воду. — Почему цитрусовую пену добавил? — спрашивает он неожиданно. Чонгук лишь пожимает плечами, дотрагиваясь кончиками пальцев до чужой шеи. Он чувствует, что его прикосновения вызывают кучу мурашек, но причину находит в разнице температур между его холодными руками и горячей водой. — Когда мне грустно, я почему-то подсознательно начинаю выбирать оранжевые продукты. — делится он. — Значит, тебе сейчас грустно? — Юнги поворачивает голову, приоткрывая один глаз и окидывая парня внимательным взглядом. — Грустно тебе, хён. У меня все в порядке. — Мне не грустно, мне никак, — бубнит себе под нос Юнги, неожиданно с головой погружаясь под воду. Руки Чонгука замирают в воздухе, пока сам он с тревогой вглядывается в белую пену. Друг выныривает спустя почти минуту, зачёсывая мокрые волосы назад своим привычным жестом. — Почему просто не оставишь меня? — спрашивает он неожиданно громко. — Я не могу, я действительно больше так не могу, Чонгук. В чем смысл? Юнги хотелось бы сорваться на крик, но он лишь ухмыляется, заметив замешательство на лице друга. Напугал, как он и думал. Но вместо того, чтобы отмолчаться или сменить тему, Чонгук берет себя в руки и смело встречает холодный взгляд. — Расскажи, — просит он тихо. Юнги вздыхает. Его глаза бегают по швам настенной плитки, когда он неожиданно произносит: — Со мной все в порядке физически, у меня есть своя квартира, есть даже работа, не требующая постоянного внимания, есть деньги, еда, удобный матрас и крутые черные шторы. С первого взгляда с моей жизнью всё абсолютно хорошо. Но я не чувствую этого, понимаешь? Чонгук слегка хмурит брови. — Я не слеп, чтобы не замечать того, что имею. Не глуп, чтобы не осознавать радости, которые есть в этом мире. Но мое тело будто не способно испытывать ничего кроме всепоглощающей пустоты. Я высосал из этой квартиры все хорошее, такая же участь ждёт и тебя. Я принимаю твою помощь, я благодарен тебе за нее, но я не чувствую…мне нечем даже отплатить тебе за твою доброту, — Юнги дышит чаще, заламывает пальцы, а взгляд его всё еще беспокойно бегает по стене. Он опасается реакции на свои слова, ещё не понимает, что только что дал Чонгуку еще одну причину заботиться о нем, которую тот с радостью проглотил. У старшего глаза на мокром месте, но сам он, похоже, этого даже не замечает. — Не хочу больше чувствовать, что пользуюсь тобой, Чонгук, — продолжает он внезапно. — И существовать так больше не хочу. Оставь меня, пожалуйста? У младшего дыхание сбивается, он смотрит во все глаза на Юнги, повернувшегося к нему лицом, по которому ручьем стекают слезы. Тот не вытирает их, лишь сидит, с дрожащими губами, разглядывает своего лучшего друга. Надеется, что его отпустят? Чонгук в этой фразе услышал не просьбу побыть одному, он услышал «дай мне умереть, хватит за меня цепляться». Он рвано выдыхает, подскакивая на ноги и вытирая собственные слезы длинными рукавами толстовки. В груди все горит огнем, а сердце заходится в бешеном ритме, чтобы проложить себе путь наружу и упасть к чужим ногам. Чонгук не выбегает из комнаты и не покидает квартиру. Он прямо в одежде залезает в ванну, поражаясь тому, насколько обжигающей кажется до сих пор вода. Юнги поджимает ноги к себе, непонимающе уставившись на него. Чонгук тяжело дышит и выдавливает тихое: — Обними меня, хён, — слёзы продолжают бежать из его глаз, а весь мир вокруг и вовсе прекращает своё существование, сузившись до одной бледной протянутой руки. Юнги притягивает его ближе, разворачивая к себе спиной и устраивая в своих объятиях. Чужие плечи вздрагивают от бесшумных всхлипов, и Юнги, вздыхая, оплетает тело младшего, прижимая к себе так крепко, насколько только возможно. — Тише, глупый, — шепчет он, мазнув губами по чужой шее. Для Чонгука эти слова — спусковой механизм. Он больше не сдерживает своей истерики. Юнги чувствует, как он в его руках разваливается на кучу мелких кусочков, но лишь сжимает крепче, стараясь их удержать в одном месте. Одной искалеченной жизни для них достаточно. — Чувствуешь? — Чонгук берет его ладонь, прижимая к собственной груди. Намокшая толстовка наверняка неприятно липнет к телу. Юнги ощущает то, с какой скоростью бьется чужое сердце и, не сдержавшись, оставляет мягкий поцелуй на шее. — Всё хорошо, мой маленький, — шепчет. — Забудь о том, что я сказал. Пожалуйста, Чонгук, забудь. Младший поворачивает голову и они почти сталкиваются носами. Его щеки покраснели, ресницы слиплись, а глаза блестят так, что оставь он на них наводку, ученые наверняка открыли бы в них парочку новых созвездий. — Хён, я люблю тебя, — шёпотом признается он. — В любом из смыслов, которые ты готов принять. Он разворачивается обратно, отдавая Юнги столько времени, чтобы принять это, сколько ему понадобится. Тот молчит и ничем не выдает своей реакции, заставляя Чонгука прикусить губу, лишь бы не расплакаться вновь. Они сидят в тишине еще несколько минут. В воде жарко и неудобно, но выбраться из нее — значит выбраться из объятий Юнги. — В любом из смыслов, что я готов принять? — раздается тихий вопрос спустя некоторое время. — В любом из смыслов, что ты готов принять, — кивает Чонгук. Из крана капает вода, а тело начинает затекать в неудобной позе. — Юнги, я останусь на ночь сегодня у тебя? — На ночь? — уточняет старший. — Я уже было начал надеяться на всю жизнь. Чонгук давится воздухом, резко разворачиваясь в объятиях и почти вываливаясь из ванны. Юнги мягко улыбается в ответ. — Ты весь промок, и уже поздно. Пора выбираться отсюда. — Конечно, хён. Пора выбираться.