Тарталетки

Юнги испытывает так много всего в данный момент, что не может с этим совладать. Его руки сжимаются в кулаки, а воздух с трудом проникает в лёгкие. Идентифицировать и разобрать весь спутанный и разрастающийся комок жалящих эмоций невозможно, когда причина всего этого беспорядка находится прямо перед ним: Чимин ест инжирный персик, стоя на кухне в одних лишь трусах. Светло-серых. Постанывая от удовольствия и слизывая с пальцев сок. — Хочешь, хён? — Заметив Юнги, застывшего у двери, Чимин улыбается и тут же поспешно облизывает зубы языком. Выглядит хищно. Отталкивающе. Юнги делает шаг назад и врезается спиной в ещё одного наблюдателя, который, вероятно, какое-то время находился за ним и был свидетелем паники и попытки дыхательных упражнений. — Нет. Не хочу. Юнги хочет в лес, в самую глубокую нору. На космическую станцию, в безмолвный и бесконечный космос. Куда-нибудь, где нет Чимина и скрипуче смеющегося Сокджина, похлопывающего по плечу. Разворачиваясь и просачиваясь мимо хёна вдоль стены, Юнги рассерженно пыхтит, поджимая губы. Узкие коридоры, чёрт бы их побрал. Общая на троих квартира — не самая лучшая идея, но куда деваться, если ты студент. И главный минус, из-за которого Чимин и разгуливает в трусах, — это отсутствие кондиционера. Юнги падает на незаправленную постель, ненавидя полмира и себя заодно. Он не справляется. Он бессилен. Его пальцы почти расплавились от обжигающих клавиш — техника перегрелась, его мозг перегрелся. Стоило сделать перерыв, чтобы остыть и отдохнуть. Попытаться поспать, ожидая, когда жара спадёт и сменится относительной прохладой вечера без палящих лучей солнца. Юнги собирался выпить воды и подремать, а не взрываться от злости, будто внутри головы случилось землетрясение и вулканы выплёскивают лаву вместе с чёрными столбами дыма, в которых сверкают молнии. Боже, Юнги почти буквально кипит. Какой идиот сунется к нему, когда он в таком состоянии? Слыша шаги у порога, он обречённо понимает, что любой из соседей. И тот, что старше него, и тот, что младше, — оба порой ведут себя наплевательски по отношению к душевным метаниям Юнги. Игнорируя протесты играючи или небрежно, они дают понять, что это малозначительная ерунда, через которую можно взять и перешагнуть. Юнги даже не успевает отрефлексировать возникающие проблемы, как его тянут за руки дальше, вперёд. Так и сейчас — ему не дают долго побыть одному. Сокджин с совершенно спокойным лицом приносит высокий стакан воды. Внутри плавает лёд, тоненький кружок огурца и мятые дольки мандарина. Юнги гипнотизирует взглядом чуть искривлёные пальцы, которые протягивают стакан ближе. — Часов в девять мы собираемся в магазин. Ты с нами? Присосавшись к стеклянному краю, Юнги издаёт неопределённый звук, похожий на булькающее фырканье. — Словами, Юнги-я. — Да. Ради разнообразия было бы неплохо лицезреть Пак Чимина в одежде… — Ах. Приподняв брови, Сокджин кладёт руку на сердце и начинает вещать о какой-то фигне. Его слова сливаются с гулом вентилятора. Но мозг Юнги уже отключился от фонового шума, а язык занят вылавливанием мандаринок. Пиная камушек по дороге, Юнги находит подходящее определение. Фрустрация. Неоправданные ожидания и нереализованные мечты приводят к фрустрации. Мало кто в двадцать имеет роскошный пентхаус и любимую работу, но мечтает о подобном каждый. Финансовая стабильность. Независимость. Воображая своё будущее, Юнги неизменно был там в брендовых шмотках, с выбеленными до платины волосами, слегка утомлённым обилием перспектив и вещей, лениво выбирая, чем насладиться. Пошёл бы тот Юнги на ночной рынок? Принял бы тот Юнги контейнер с порезанными фруктами и тремя шпажками, торчащими из крупных кусочков? Чимин деловито торгуется за пакет персиков, Сокджин очаровывает продавца у лотка с шашлычками. Юнги накалывает скользкий банан, пытаясь вспомнить, сколько у него денег и когда он в последний раз ел нормально. Стыд опаляет щёки румянцем. Что, если причина вспыльчивости и дурного настроения как раз в этом? В голоде, в физической и моральной истощённости? Было бы глупо. Задумавшись, Юнги не принимает участия в разговоре. Следует за друзьями нахмуренной тенью, лавируя среди толкающихся людей. Это неприятно, но и безвылазное сидение в квартире тоже. Защищающие от внешнего мира стены могут и давить, превращаясь в клетку. Юнги рад вырваться, и — его тянет обратно. Чтобы не потерять друзей из виду, он смотрит на… на короткие шорты Чимина, на лёгкую тряску мышц под ними, волнообразную при каждом шаге. Он трогал однажды зад Чимина. Зимой. Было холодно настолько, что все легли спать вместе, зажав Юнги посредине. Чимин маленький, руки Сокджин-хёна оплели пояс, а Юнги лежал ниже, и ему не оставалось ничего другого, кроме как устроить широкую ладонь на ягодице, поверх двух слоёв ткани. В памяти не сохранилось, как дробно стучали зубы и покрывалась мурашками кожа, зато в груди осталось тепло от крепких объятий. Тот эпизод — вынужденная необходимость, спасительная операция. Сейчас, чтобы спастись, нужно наоборот держаться друг от друга подальше. Построить башню изо льда или что-то такое. — И что я сделал неверно? — Стряхнув с запястья ручки пакетов на скамейку, Чимин зачёсывает чёлку со лба, заодно вытирая пот. Сокджин вместо ответа уходит заказывать пиво и закуски. На улице всё ещё душно и влажно, и, выпив, Юнги наверняка превратится в липкую лужу. Но… он не один, и ему вроде как всё равно. Если это поможет заснуть глубоко и надолго, он готов рискнуть. Чимин вскоре с довольным мычанием проглатывает белоснежную пену и выгибает шею, жадно опустошая стакан пива. Сокджин чистит креветки, пачкаясь в чесночном масле. До них долетает сигаретный дым, и Юнги ищет, откуда конкретно. Добродушный парень делится с ним сигаретой, и, стоя под деревом, Юнги сплёвывает горечь на землю. Всё не плохо. Всё относительно хорошо даже. Но не так, как он мечтал, совсем нет, поэтому ему и сложно принять реальность. Это могла бы быть тусовка в честь его успешного альбома — на верхнем этаже небоскрёба, среди единомышленников, профессионалов, с десятью кондиционерами и дорогим алкоголем. Он бы праздновал победу в чартах, благосклонно принимал искренние и заслуженные восторги, а потом оставил бы всех продолжать веселиться, скрываясь в тишине дома, окружённого садом, снял бы тяжёлые кольца и обувь, растворяясь в… Фантазия дорисовывает образы Сокджина с Чимином как нечто привычное и неизменное, и он встряхивает головой с непослушными, отросшими волосами, возвращаясь за стол, испещрённый царапинами. — Всё в порядке? — Чимин заглядывает в глаза и кладёт ладонь на колено, потирая. У Юнги пересыхает в горле. Наверное, стоило сесть рядом с Сокджином. — Мими, держи себя в руках. — Хён ведь не против? Вот. Вот ещё и это побуждает Юнги недовольно и невольно морщиться — ласковые прозвища, которыми друзья одаривают друг друга. Не проходит и минуты, как Чимин бархатно тянет: «Нини», обращаясь к Джину. Нарушение личных границ и ничем не прикрытая откровенность. Со стороны они наверняка создают сомнительное впечатление: трое парней, двое из которых умопомрачительно красивы и нежничают, посылая воздушные поцелуи и ухаживая, подкладывая еду и вытирая с губ крошки. Как какие-нибудь персонажи из хентая типа неко-котят. Запросто можно подумать, что Мими и Нини в отношениях. Юнги в лёгком ужасе от прилюдности интимных моментов и категорически отказывается быть втянутым в это, а его упорно вовлекают, касаясь и выводя из равновесия. Чимин признаётся, что поменял трусы на шорты. Ноет, как его бесит одежда. — Я бы с удовольствием и сейчас разделся и пошёл бы купаться. — Не вздумай, ребёнок. — Цокнув языком, Джин за раз засовывает в рот три креветки. — Вот именно, твоя беготня почти голым похожа на это, — ворчит Юнги, ухватившись за возможность выразить недовольство. — На что? — Ты как те невинные несмышлёныши на пляжах. В крошечных трусиках. — Невинный несмышлёныш? Юнги-хён, прощу прощения, ты не рассмотрел, что я как бы вырос? — Взрослые люди не разгуливают в таком виде. — Дома я имею на это полное право. Ты мне запрещаешь? — Да делай что хочешь. — Тебе… противно? — Неловко. — В каком смысле? Анатомически мы одинаковы. — Каждое тело ценно. Выставляя его напоказ просто так… — Я этим сбавляю цену? Юнги чешет шею. Чтобы донести мысль, придётся быть честным. — Гипотетически, представим себе ситуацию, в которой кому-то бы и хотелось увидеть тебя обнажённым. И оно происходит, но жутко банально. — Не в сиянии свечей и без сексуального подтекста? — посмеивается Сокджин, комкая салфетку. — Чимини, раздевайся под музыку в следующий раз. Чимин качает головой, отрешённо уставившись пустым взглядом в тарелку, и вдруг начинает напевать, расстёгивая рубашку. — Не здесь же! — Всплеснув руками, Юнги стремится остановить и оградить от окружающих, закрывая спиной. С шипением он застёгивает пуговицы обратно, пока Чимин трясётся от смеха. Всё это нелепо. Двусмысленно. Пьяно. Бесплодно. Короткие рукава рубашки натягиваются на накачанных мышцах, а тонкая цепочка, болтающаяся у ключиц, мешает. Кожа Чимина чуть влажная и горячая настолько, будто его мучает лихорадка. — Признайся, хён, что обнажённым я выгляжу лучше. — Все интереснее в нарядах. А без них почти неотличимы. Беззащитны. — Худел, качался — и здравствуйте. Даже заценить некому, ужас… — Я рад, что ты принимаешь себя. Горжусь успехами, ты добился цели в наборе мышечной массы. Я уважаю твою… способность демонстрировать тело без лишних мыслей. Но это вызывает лишние мысли у меня, Чимини. Я бы так не смог. Для меня это имеет сексуальный подтекст, как и сказал хён. — Вау, ты весь день отмалчивался, чтобы накопить сил на признание! — То есть. — Пропуская мимо ушей реплику Сокджина, Чимин ловит Юнги за запястья, когда тот собирается отстраниться. — Чтобы заняться с тобой сексом, тебя нужно раздеть? — Это логично, — фырчит Юнги, отчаянно желая закрыть тему. Высказавшись, он чувствует, как стало и проще, и сложнее. Ни в пять, ни в пятнадцать он не загадывал, что будет жить с двумя раскрепощёнными парнями. Привлекательными во всех смыслах. Разгуливающими у него перед носом в трусах. И их при этом нельзя трогать, поскольку они — ни в каких из сочетаний — не состоят в романтических отношениях. Такие несостыковки добавляются в копилку к уже накопленным, и без того трещащую от несоответствий, переполнив её и вызвав бессильную ярость. Юнги не может позволить себе поддаться лёгкому флирту, если это не подразумевает последующие клятвы в любви и верности. И, если честно, он даже не знает, от кого бы он хотел их услышать — от хёна или от тонсена. Вероятно, что от обоих, но каковы шансы, что так и будет? Юнги мечтает всегда с размахом, о многом сразу. Тревожная часть сознания подкидывает другую картинку, где его используют вместо стула, закидывая одеждой и целуясь прямо перед ним. Несколько горько-сладких снов были именно такими. Рубашка застёгнута на все пуговицы, белая в голубую полоску или голубая в белую — у Юнги рябит от неё в глазах. Сокджин выразительно вздыхает, прежде чем огорошить своим признанием: — Секса не было так давно, что меня заводят даже разговоры о нём. — И почему? — пытливо щурится Чимин. — Потому что я всегда думал о вас. — Прекратите… — жалобно просит Юнги. — Мы же соседи, неужели я стал бы приводить кого-то в наш дом? — Это не проблема, хён, мы можем и уйти. — Нет-нет! Не в этом дело! Святотатство, чтобы кто-то чужой находился там. — Ты перегибаешь. — Я поступаю так же, как и вы. Никто не был в отношениях с тех пор, как у нас появились… мы. Чимин ёрзает, прикусывая нижнюю губу. Уровень флирта сейчас предсказуемо поднимется, градус накала, степень того, что в теории может выдержать сердце Юнги. — Прекратите, — повторяет он. — Иначе я переночую отдельно, в другом месте, оставив вас вдвоём. — Без тебя будет не то… Нормальные люди себя так не ведут. Нормальные друзья так не говорят. Юнги было бы лучше согласиться в недалёком прошлом на проживание с катастрофой в быту по имени Ким Намджун, постигающей сейчас внеземной разум Тэхёна и воспитывающей Чонгука. Разговор, к счастью, сворачивает к другим темам, напряжение постепенно растворяется в воздухе. Юнги ожидает, что его хотя бы поняли и не будут доставать, но Чимин не прекращает ненавязчиво касаться, к концу трапезы кладя голову на плечо и зевая. Его сонливость не отменяет коварности, и вместе с Юнги они нагружают Сокджина большим количеством пакетов с продуктами, чем несут сами. И, наверное, поэтому хён и мстит. В квартире всё ещё душно, Сокджин первым отправляется в душ, выходя оттуда во всём великолепии, не прикрытый даже полотенцем. Юнги закрывает глаза ладонями и опускает голову вниз. — Я же просил… — Эй, я ведь на твоём языке и обозначаю намерение. — И что это значит? — Что я не против. Нужно остудиться. Срочно. Этот день грозит закончиться инфарктом. Влетая в ванную комнату, Юнги нервно снимает футболку. Конечно же, дверь на замок он не успел закрыть. Конечно же, Чимин пользуется этим, проскальзывая за ним следом. — Ты прав. — Наконец-то. — Прикрывая грудь руками, Юнги благодарен, что Чимин перевёл взгляд в потолок. — Прав насчёт того, как разочаровывающе быть раздетым без последствий. — Выйди вон. — Хён… Хотя бы в рамках дружбы мы могли бы помыться вместе. Потереть тебе спину? — Я потру твоим лицом стену. Выйди. Юнги ни за что на свете не уподобится сумасшедшим соседям. Нет. Ночь кажется бесконечной. Телефон разряжается со сверхскоростью. Удушающее тепло побуждает раз за разом облизывать пересохшие губы. Со стороны кухни доносятся приглушённые голоса — кажется, спорят? Ручка двери поворачивается медленно, как в кошмаре. Юнги напрягает челюсти, ожидая нападения. Белое пятно, застывшее в проёме, оказывается Чимином в длинной футболке. — План «А» заключается в водонепроницаемом наматраснике и мокрых простынях, но ты вряд ли в восторге от перспективы стать лягушкой. План «Б» — засунуть тебя в пододеяльник вместе с вентилятором, создав воздушный кокон. — Ещё какие варианты? — Мы скидываемся на кондиционер и кровать побольше. Водим тебя на свидания, по миллиметру, слой за слоем лишая и лишаясь одежды, а потом у нас замечательный секс втроём. — Под кондиционером? Чимин смеётся. Где-то вдалеке гремит гром. — Если экономить, мы сможем приобрести его уже через месяц. Та-да-та-да… Напевая, он стягивает носок — единственный, вообще-то, — и кидает в сторону тяжело вздыхающего Юнги.