Как рассказывать истории зимними ночами?

Ханаби лежала в своей постели, укутанная с ног до головы в одеяло. Она чувствовала, что, если она хоть на секунду высунет из-под покрывала руки , то они тут же заледенеют. В деревянном доме пахло какой-то промозглой сыростью, а на улицах-то в ту ночь было еще страшнее: завывал всю ночь какой-то страшный ветер да свирепая, пришедшая со студеного моря Сенсоо, вьюга проникала сквозь все щели в доме, выветривая все натопленное за день тепло. А Ханаби все не могла уснуть, хотя бы оттого, что завернутые в покрывало ноги, казалось, были насквозь ледяные. Она заворочалась и нечаянно разбудила второго рядом спавшего с ней человека. С татами из своей постели вылезла недовольная рыжая голова, разлепила оба сонных глаза, долго терла их спросонья, а затем зашипела: - Я сейчас кого-то убью! - Замерзла просто, уснуть не могу. Прости, Чи-сан. Та прислушалась к холодным сквознякам. Лицо неприятно обдало холодом. - Вот зараза, разыгралась же буря. - Чикушо с растрепанными волосами, завернувшись в покрывало, сделала несколько шагов, легла рядом с Ханаби. У Ханы-чан глаза "слепые", усталые, блестят немного нездоровым блеском. Девочка почувствовала, как Чикушо нырнула к ней под одеяло и сверху накрыла их обеих своим. Теперь-то они не замерзнут. Ханаби невольно прижимается к Чикушо спиной. В ее голову лезет странная мысль: все вокруг замерзает, и она сама, как из ледника, отчего тогда Чикушо-сан такая горячая? Ханаби чувствует ее дыхание, и оно тоже согревает, приятно овевает лицо. Ханаби этой морозной ночью хочется отвлечься и подумать о чем-нибудь другом. И она вспоминает, как Чикушо рассказывала, что она на самом деле из теплых краев. Ее маленькую вместе с сестрой-близняшкой привез Хиаши-сан из дальних мест. Ханаби казалось, что отец вывез ее сюда из-за сиреневой радужки глаз, за редкость, как зверушку. От этого и имя такое. По крайней мере, Хиаши-сан не разлучил ее с двойняшкой, не поступил, как с котенком: всех утопить, а красивого оставить. И Чикушо была благодарна Хьюга-саме за это. А еще она знала, что версия Ханаби, почему у нее такое имя, хоть и обидная, но неверная. Точнее, настолько неправильная, что и вовсе необидная, настолько, что пусть уж Ханаби лучше считает, как сейчас. Хиаши в той заграничной поездке был не один, а со свитой. И жил там долго. Так, что слухи о том, что с ней собирались сделать в чужих краях, долетели и до нее. Городок Асахикава небольшой, жить там скучно, и поэтому интересная сплетня не могла долго оставаться в тайне. Передавали, конечно, по секрету, чтоб не дошло до Хиаши-самы. Только спустя некоторое время о том, что случилось с рыжей фиолетовоглазой девочкой знали все взрослые, а потом узнала и она сама. Оказывается, в тех краях, где Хиаши жил несколько лет и откуда привез близняшек, был обычай из двух близнецов убивать первого, который появится на свет: якобы это демон пытается опередить настоящего ребенка и родиться раньше. А Чекушо была не только первой, а еще и фиолетовоглазой, и, как потом выяснилось, еще и рыжей. Хиаши был в этих краях человек неместный, поэтому в мудростью повивальных бабок, уже готовивших для девочки нож, не восхитился. А то, что глаза у нее фиолетовые, так у него на родине у многих "необычные глаза", и поверьте, там знают, как с этим жить. Только вот то ли родная мать, то ли повитухи, то ли кто из окружения Хиаши оборонили слово. И слово это "прилипло" к девочке, стало кличкой. Сначала прозвищем, которым называли за глаза, но потом... Слишком уж хорошо оно описывало те чувства, которые испытывали люди, узнав ее историю. А еще сыграло роль, что прозвище пришло за ней оттуда, настигло из тех мест, где ее бы убили за то, что она родилась первая. Чикушо - означает всякое живое существо. И она бы смирилась, ведь благодаря решению Хиаши она жива. Однако это все же была оскорбительная кличка. Чикушо... этим словом, действительно, можно было назвать любое живое существо... кроме человека. Так называли домашний скот или птицу, выращиваемую на убой, а о человеке так говорить было не принято, если не хочешь показать, что ничего человеческого в собеседнике не видишь, а хочешь его оскорбить. Это было все равно, что сказать другому в лицо, что он "скотина" или "тварь", а в некоторых случаях оно значило и "ублюдок". Все в ее имени намекало то на суеверие, согласно которому ее должны были убить, то на то, что она - нежеланный ребенок. Вот и вышло, что у рыжеволосой вместо имени грязное слово, которое девочка теперь всю жизнь будет слышать, когда кому-то будет до нее дело. А самое обидное было то, что сестра-близняшка от матери получила красивое имя, которое не клеймит на всю жизнь. Она была названа в честь красивого цветка, сиреневого, а иногда синего, сорта гортензии, Аджисай. От ее имени так и веяло теплыми дальними странами, где весна не длится два неполных месяца, что и цветов не увидишь, и лето не дождливое и холодное, радующее лишь иногда проблескивающим из-за туч неверным тусклым солнцем. Узнав о такой несправедливости, Хиаши дал ей новое имя, раз у нее теперь новая жизнь. Он назвал ее по созвучию с прежним именем и позаботился, чтобы в кандзи, которыми оно пишется тоже была "жизнь". Так Чикушо стала Чидзуру, что значило "журавлиная стая". Хиаши решил, что так он и смягчит подозрительность своего клана к девочке, и поможет ей самой осознать себя как часть семьи. Вторая жена Хиаши, Минако-сама, узнав, что Хиаши "переименовал своего приемыша" нервно поджала губы и, узнав новое имя девочки, язвительно отметила: "О, это имя для леди!" Тем самым она как бы говорила, что бывшей Чикушо подошло бы, что-то попроще и без намеков на семейный тотем. Это потом рыжая, хваставшаяся своим птичьим именем, прибежит к главе клана в слезах и спросит, какое из имен у нее настоящее: красивое, которое дал он, или "грязное" от родных родителей? - А это зависит от тебя. - Сказал Хиаши. - Я дал тебе выбор, и то, как ты будешь жить, и определит, какая ты настоящая. *** Чикушо прижала Ханаби к себе, сомкнув руки у нее на животе, заслонила спиной холода. - А правда, что у тебя на родине растут сливы с кулак? - Нашла время спросить неугомонная Ханаби. - И я тебя ими поколочу, если быстро не заснешь, - отвечает рыжая невпопад, не до конца отойдя ото сна, но услышав что-то про кулаки. А рука у Чидзуру тяжелая. - Тебе теперь точно тепло. Меня не проведешь. Только Ханаби знает, что угрозы пустые: сейчас эти руки нежные, и они ласково обнимают ее, разглядывающую, узоры, которыми покрыта кожа рыжеволосой девчонки, замысловатые рисунки, которые немного отличаются от ее собственных. Вообще-то Чидзуру старше года на два, ей целых четырнадцать, и она должна была свои наколки с техникой призыва получить давным-давно, только Ханаби хорошо помнит тот вечер, когда Чидзуру исполнилось двенадцать. Случился какой-то жуткий скандал, мама кричала, что отец ее оскорбил, что он думает не о ее малолетних сыновьях, а той кому самое место в рыболовецкой деревне, раз он взял ее из милости. Она долго с ним бранилась, а Чидзуру забилась подальше и от жены Хиаши, и чтоб вообще никого не видеть. А клановых наколок тогда не получила, а их разрешили ей поставить совсем недавно, два года спустя, в тот же год, что и Ханаби, так, что девочки в свое время проходили инициацию и терпели боль вместе, а теперь вместе боролись с ночной холодрыгой. А еще у Чи-сан, как ее называла Ханаби, глаза не слепые, а красивые с фиолетовой радужкой. Ханаби рассказывали, что ее когда-то давно даже в больницу возили, чтобы узнать, что с ней такое. Только лекари разводили руками, потому что ни разу такого не видели: ни в Младшей, "кареглазой", ветви Хьюга, ни в Старшей, "белоглазой". А приговор был весьма печален для Хиаши, который когда-то привез необычного ребенка из теплых краев, и для самой девчонки. Глаза, как признали лекари, были дивно красивые и необычные для этих мест, сама малышка была здорова, вот только не было в ее чакре ничего особенного, тем более, что вторая близняшка родилась совершенно обычной. И стихий у них обеих тоже не будет. Только вот лекарь видел, что Хиаши очень хочет хороших новостей и желает слушать от медика совсем другое. - Есть вещи, в которых она может превзойти даже меня. - Сказал врач, а Хиаши заинтересованно посмотрел на собеседника. - У нее здоровые сосуды чакры, что редкость в этих краях. У Хьюг из Побочной ветви они неразвиты, а у Хьюг из Главной - слишком слабы. Так, что, если у господина есть деньги на ее будущее и его светлости Хьюга-саме ничего не жалко, то она даже шосен может освоить, если окажется способной к учебе. Только вот в будущем Чидзуру пришлось корпеть над рисованием чакросвитков, над тем, чтоб узнавать, как ухаживать за призывными птицами, да качать мышцы. Хиаши, конечно, был заинтересован в том, чтобы дети, которых он привез из дальней поездки, были впоследствии образованы, только он решил, что в этом вопросе справится своими силами. Но из результатов обследования секрета не делал. Поэтому, когда в их семье появилась его вторая жена, Минако-сан, для нее не было трудностью узнать про бесполезность фиолетовых глаз и про здоровые сосуды. Именно в ее пересказе Ханаби эту байку часто слышала. А все потому что "Чикушо не была достаточно усердна", и Минако-сан ей об этом напоминала. А для Чидзуру шосен вовсе не был мечтой. Дети часто растут совсем не так, как хотят те, кто о них заботится. Она как-то рано поняла, что мысль о шосене была лекарством, но только не для нее вовсе, а для ее отца, который сперва был расстроен обследованием, хоть и изо всех сил это скрывал. И здесь в провинции ее никто такому дзюцу, как шосен, не научит. - Расскажи мне историю. - Попросила Ханаби. - Никто не слишком взрослый для захватывающей истории на ночь. Вообще-то Ханаби умудрялась всегда выбрать самый неподходящий момент для своих просьб и вопросов. Например, однажды спросила у Чи-сан, отчего у отца ее волосы черные, а у нее каштановые, и будет ли Хиаши-сан любить ее такой? Та объяснила ей, что все это ерунда, про волосы. Она, наверное, в мать или в дедушку, которого никогда не видела, уродилась. - Хиаши-сан даже меня любит за что-то... хотя я рыжая, видела? - Она тряхнула рыжими кудрями, обнажив на секунду татуированный лоб и озорно посмотрев на Хьюгу своими фиолетовыми глазами. Конечно, все врачи в городишке знали, что глаза приемыша Хиаши хоть и очень красивые, но вполне обычные, только вот идиотов-то, которые будут думать, что очи у девочки волшебные, в мире полно. Вот и заклеймили ей лоб и язык на всякий случай, ведь жить с вырезанными глазами никому не пожелаешь. Это произошло с ней еще в детстве. Хиаши такое одобрил, потому что решил, что через общие инициации и клановые нательные рисунки она станет "роднее" людям, с которыми живет. Ни сказок, ни историй рыжеволосая не знала, тем более таких, которых бы тоже не знала Хана-чан, зато она много читала и могла "выдумывать" свои. И рассказывала Ханаби о том, как в былые времена, триста лет назад, Страна Молнии из войска в десять тысяч человек потеряла две тысячи замерзшими, как они зарезали своих же лошадей, не выдержавших мороза и бескормицы, как застыло на зиму холодное море Сенсоо, омывавшее Страну Молнии с запада, а лед был настолько прочный, что выдерживал армии самураев в полном доспехе. За окном выл ветер, и истории про то, как самураи во время похода в Страну Мороза падали мертвые от холода, как чернели их обмороженные руки и ноги, а главной заботой полевых ирьенинов становились ампутации, казались Ханаби до ужаса достоверными и особенно жуткими. Ведь так и оказалась Чи-сан у нее в комнате. Девчонку забрали из далекого крохотного нетопленного флигелька, когда ударили морозы, переселили в теплый помещичий дом. С этим даже Минако-сан, не желавшая жить с девчонкой в одном доме, смирилась, ведь даже у родственников из побочной ветви в их деревнях есть крепкие дома с жаровнями и теплая одежда, чтобы переждать зимние ночи. Нельзя было отнять у Чидзуру той живости и артистизма, с которым она рассказывала о неудачной осаде замка в Стране Мороза. Реализма добавляло то, что юная девушка рассказывала о том, чего сама боялась: вдруг она прогневает Минако-саму, и ее вернут обратно в промерзший флигель усадьбы? Она, конечно, жила с непутевой Ханаби уже почти месяц, только морозы никак не спадали, и возвращаться в прежнее жилье было все равно, что идти на верную смерть от пневмонии. Вот и рассказывала Чикушо истории, про то, как много лет назад было еще хуже, и птицы, замерзая в полете, падали на улицы замертво, проецируя в этих рассказах свои собственные страхи. Ханаби улыбнулась тому, что месяц назад увидела Чидзуру, закутанную в несколько слоев одежды, которая продрогшим и немного больным голосом сказала, будто оправдываясь: "Мне велели сюда идти. - Девушка поднесла к еще теплой жаровне покрасневшие руки, так, что Хьюга испугалась, что та их обожжет. - Я к тебе. Греться." Рыжеволосая пришла греться к ней, а в итоге теперь сама согревала девочку, а Ханаби слышала ее дыхание, чувствовала через ночную рубашку, как сильно бьется сердце. Чидзуру должна была признать, что теперь и у нее пропал сон, она увлеклась и теперь рассказывала Ханаби историю про старый, порванный от ветхости трактат, в котором был рассказ о многоголовой призывной собаке, которая, сколько ни руби, не может умереть. У самой рассказчицы в жизни таких призывов не было, только нормальные, потому что только в книжках человек может заключить призыв с разными животными, да причем волшебными, и пользоваться их помощью в свое удовольствие, а она получила призыв не какой ей воображалось в мечтах, а, какой был в тех краях, и счастлива была. Только трактат на пергаменте все равно будоражил фантазию. Пергамент существовал, а значит, где-то выла на луну многоголовая бессмертная собака, которая, если ее ранить, распадается на целую стаю и загоняет врага, пока не загрызет до смерти. И всю эту стаю надо как-то убить, если хочешь покончить с этим чудовищем, ведь если останется хоть одна такая тварь - тут и конец тебе. Тайно Чикушо мечтала о таком призыве, ведь у нее-то были совершенно обычные журавли и белоглазки. Девочка даже сама себе в этом признаться не могла: она понимала, что такая гадина очень опасна, а ей не десять лет, чтоб думать о таких глупостях, но хотя бы почитать про нее было ох, как интересно, ведь такая, наверно, больше нигде не водится. Вены у белых глаз Ханаби немного проступили, свидетельствуя о пробужденном любопытстве, а Чидзуру поняла, что ребетенок готов исследовать мир, и искать интересную зверюгу, которая по рассказу того же пергамента сожрала последнего своего призывателя, пытавшегося ее укротить: а сражались с ней испытанный воин и славный джонин по имени Нодати, который был в то время глава клана Фуума, и семь его сыновей. В то, что собака существует, Чикушо верила не до конца, для нее она выглядела чересчур волшебно, но в качестве байки на ночь история из трактата сгодилась. Только Ханаби была младше ее и мечтательней, поэтому тут же спросила: - А мы с тобой, когда вырастем, пойдем ловить неуязвимую собаку? Чикушо с минуту молчала, соображая, насколько ей влетит, если кто-то узнает, какие сказки она бессонными ночами рассказывает младшей дочери Хиаши-самы. - Ну, ты же возьмешь меня в свой поход? - Спросила она у девочки. - Конечно! - Ни капли не сомневаясь ответила Ханаби. - У тебя же пергамент! Чикушо печально вздохнула и подумала, что так она хотя бы будет знать обо всех проделках Хьюги и сможет оценить, насколько они безопасны. - Все собаки многоголовые в норах своих спят и из логова носа не показывают, ясно?! Слышишь, вьюга какая? Думаешь ей не холодно у себя на лежбище? - Спросила рыжая. Ханаби подумала и решила, что холодно, и, отчего-то испугавшись мороза на улице, поежилась и еще теснее прижалась к Чикушо. - Тогда я буду мечтать о весне и о своем весеннем походе! - Прошептала девочка. "Лучше б я ей про призывных призрачных драконов рассказала. - Подумала Чикушо. - Их все равно лет триста никто не видел". Девочка затихла, приятно засопела. Разнежилась, наконец-то от телесного тепла. В коридоре послышались шаги. И кого это еще бессонница из кровати гонит? Дверь скрипнула, приоткрылась. Рыжая копна волос высунулась из-под одеяла на встречу звуку и увидела Минако-сан. Та посмотрела на нее и взглядом показала, что ее место на татами пусто. Оказывается, что переговаривались они слишком громко и разбудили госпожу Минако, не говоря уже о том, что они не дают покоя ее маленьким сыновьям. Чекушо надеялась, что Минако ничего не слышала про поход к многоголовой собаке-людоедке, иначе обвинят ее не только в том, что она плохо влияет на характер Ханаби, а в чем похуже. Ведь это в общении с ней причина того, что Хана-чан "дикая", а вовсе не в ранней смерти родной матери, не в попытке Молниевиков выкрасть Хинату, не в тяжелых зимах на приграничье, которые сделали Хинату робкой, Ханаби дерзкой, а ее, Чикушо, во всем виноватой. - Она замерзала. Сквозняки страшные, не могла уснуть... А со мной так ей теплее. - Прошептала девушка. Ханаби, конечно, не была ее дочерью, но сейчас для Минако-самы важно было другое: ее возмущало, что Чикушо не знает своего места и ведет себя с детьми Хиаши слишком фамильярно. Не вошло бы у нее это в привычку, ведь если Хиаши смотрит сквозь пальцы на "общение" этого приемыша с дочерями, то когда-то она может забыть о разнице между собой и ее сыновьями. Тревога во взгляде Минако-сан уменьшилась, но недовольно поджатые губы говорили больше, чем несказанные слова: женщина с удовольствием бы отправила рыжую не то во флигель замерзать, не то в соседнюю деревню, во всяком случае подальше от себя и своих мальчиков. Слова Чекушо, кажется, только разгневали женщину, но она, постояв еще немного, удалилась. "Как будто она мне не сестренка!" - Обиженно подумала Чидзуру, поглядев на мирно спящую Ханаби.