Пока листы не закончатся

      Марк однозначно не был импульсивным, совсем напротив — робкий, талантливый мальчик. Его смущение и чувствительность были неотъемлемой частью характера, без которой воссоздать образ Ансьеля в голове казалось чем-то нереальным. Его одноклассники и некоторые студенты коллежа (в число которых, раньше, почетно входил и Натаниэль), что не были знакомы с ним лично, воспринимали его именно так: клишировано-ранимая и стеснительная творческая душа с такими же клишированными крашенными в черный цвет ногтями. И если второе Нат вовсе не замечал, а обращал внимание лишь тогда, когда писатель сам просил оценить их видок, то о первом готов был спорить с пеной у рта, хотя ему все равно бы никто не поверил. Ведь позиция Куртцберга явно была… абсолютно отличающейся от позиции кого-либо еще в этом вопросе.       Нет.       Нет, нет, нет, нельзя сказать, что он не считал Марка милым. Нельзя также сказать и того, что тот не «воспринимал все близко к сердцу каждый чертов раз». Натаниэль знает это. Всегда знал. Но за несколько месяцев их отношений он просто уловил еще одну вещь: Марк такой не всегда (хотя для Ната это было ясно и во времена дружбы); возможно, он не хочет привлекать к себе внимания, когда находится не с Натаниэлем в своей компании или у него есть веские причины так себя вести. Однако орать о том, как же люди ошибаются, и о том, что Натаниэля пора спасать, хотел вопить он сам каждому умнику в ухо, что причислял Ансьеля к «спокойным видам». Да ни черта подобного!       Марк был болтлив. До жути болтлив. Сначала Натаниэль думал, что это из-за отсутствия рядом с брюнетом хороших друзей, не считая заботливой Маринетт, до сего момента. Но лишь потом до Куртцберга дошло: он ошибался; это была реальная натура Марка. До звона в ушах кричащая, импульсивная и затмевающая все на своем пути. Так, работая вместе со своим парнем, сдвинуться с места они вообще не могли: тот все болтал и болтал, предлагал тысячу и одну идею, искал что-то в интернете две минуты, тыкал в экран и продолжал увлеченно беседовать со стеклянными глазами Натаниэля, который сходил с ума от просто огромнейшего переизбытка информации. Казалось, голова сейчас просто пойдет по швам, настолько неуловимый поток Нат пытался переработать одновременно. Так еще и отвечать как-то надо, а из ответов выходило только «угу», «неплохо», «да-да» и грубое «блять», которое слетало с уст само собой — у Натаниэля просто заканчивались силы.       И твою ж мать.       Видеть в такие моменты расстроенное лицо Марка, который тут-же замолкал, было намного больнее, чем напрягать свой мозг для принятия вызова этой гребанной бестии. Натаниэль впопыхах извинялся, не смотря на то, что ненавидел просить прощения, и сию же минуту вновь «внимательно» слушал речь своего партнера. Вернее сказать, собирался, однако Марк на совсем замолчал и стал теребить край футболки, отведя взгляд. Куртцбергу стало не по себе. Вообще не по себе. В комнате повисло неловкое молчание, которое прерывали только шум работающего компьютера и звуки из приоткрытого окна. Нату стало в разы совестней: да, он не виноват, что не может полностью смириться с такой частью своей второй половинки, однако держать лишние слова при себе вполне способен; точнее, должен быть способен. Потому, нарушая образовавшуюся тишину, Натаниэль глубоко вздохнул и опершись о стол локтем правой руки, кладя на ту голову, сказал: — Пожалуйста, не воспринимай близко к сердцу, — Марк непонимающе уставился на своего парня, мол, о чем ты вообще? — Этот твой взгляд и резкое молчание, знаешь… не внушает доверия о том, что все в порядке. Прости, если задел, у меня сегодня выдался тяжелый день и-       Ансьель спохватился, приоткрывая рот на долю секунды, как рыба, заметался из стороны в сторону, чуть не свалившись со стула: какой ужасный эгоизм! Натаниэлю, по-видимому плохо, он устал и, наверное, просто хочет поспать, а он завалился к нему, расселся как у себя дома, так еще и трындит без остановки. Бедный, бедный Нат! — Нет! Нет, н-нет, нет, что ты, — Марк повторял одно и то же слово несколько раз, чтобы убедиться в том, что Натаниэль слушает и улавливает смысл, им, Ансьелем, сказанного, — я, наверное, помешал тебе отдыхать. Все-таки это была незапланированная встреча, так еще и по моей инициативе. А я так себя веду, прости, пожалуйста! Если хочешь, я могу уйти прямо сейчас, знаешь…!       Черт.       Понеслась, душа родимая. Прежде, чем Натаниэль успевает среагировать, Марк вскакивает со стула и спешит собрать вещи со стола. Куртцберг только рычит, показывая свое недовольство действиями партнера, что тот воспринимает как «О боже, нужно быстрее свалить». Однако крепкая хватка на запястье с огромным количеством каких-то браслетов, — ведь, как никак, повседневный стиль Марка вне учебного заведения крайне отличался от того, что он носит в школу обилием аксессуаров и тем, как именно они выглядели, — заставляет парня с изумрудными глазами ойкнуть и на минуту остановиться.       Он снова смотрит на своего парня этим жутко непонимающим взглядом и Натаниэль едва-ли не тает. Но постоянные махинации такого плана — равно выработанный к ним иммунитет: Нат ухмыляется, причем так по лисьи, и с ума сходит уже Марк; юноша бурчит что-то себе под нос, мол, «я все понял и видимо поторопился, да?», одновременно с этим пытаясь вырвать руку из чужой хватки. Куртцберг качает головой в знак того, что догадки Ансьеля верны и тому ничего не остается делать, кроме как успокоиться и сесть на место, поглядывая на Натаниэля из-под густых ресниц, все еще ощущая тепло чужой ладони на своем запястье. Отпускать его, кажется, не собираются, и первым разговор решает начать Марк потому, что атмосфера слишком давит: — Прости, Нат. Я просто до сих пор немного стесняюсь и боюсь принести тебе… неудобства, — выдавливает из себя писатель, испуская легкий вздох, — тебя, наверное, смущает, что я так много говорю? Если да, то просто скажи, пожалуйста! У меня и в мыслях не было докучать тебе. И прости, что стал сразу рвать ногти когти! Мне стоило сначала выслушать тебя, прости-прости! Просто иногда я хочу сказать столько, что забываю о том, что ты все еще здесь и тебе может быть что-то неприятно. Я надеюсь, что не так сильно разозлил тебя, как это могло бы-       Договорить юноше не дают.       Пока Марк оправдывался, стараясь уместить в «одной фразе» как можно больше своих эмоций и сожалений, он даже не заметил, что Натаниэль отпустил его руку и приблизился настолько, что стоял между бедрами возлюбленного и размеренно дышал тому в шею. Окончательно понять, что ситуация координально изменилась ему удалось только тогда, когда Куртцберг положил руки на его ляжки и провел языком от основания шеи до мочки уха. Пульс Марка участился и если бы не мысли о том, что опозориться еще больше будет просто огромнейшей тупостью, то он бы уже просто свалился с этого гребанного стула. Натаниэль жался к партнеру, устало и медленно выводя какие-то узоры на ногах Ансьеля. Также не спеша он вылизывал открытый участок шеи, то и дело задевая чувствительным языком чокер с крестом, свисающим спереди. Ну, хотя бы он не мешал. Однако упираться в искусственную кожу во время изучения настоящей казалось Нату отвратительной идеей, поэтому без доли смущения он расстегнул аксессуар и отложил на стол максимально далеко, насколько смог дотянуться, оставаясь в прежнем положении.       На радость возлюбленного, юный художник отстранился, напоследок чмокнув его в шею, но рук с чужих бедер не убрал и уставился в горящие смущением глаза напротив: — Тебе не нужно стесняться своей натуры, Марк, — эти слова, сказанные рыжим юношей, заставили что-то в груди упомянутого сжаться и трепетать, — я действительно просто устал и не могу сконцентрироваться.       Марк неуверенно кивнул, отводя взгляд в сторону и не давая Натаниэлю возможности смотреть сквозь душу. На это деяние он получил разочарованный вздох. — Хорошо, давай заключим небольшую сделку, — Ансьель узнает эту ухмылку из тысячи, — мы продолжим обсуждение комикса на кровати, — рыжеволосый юноша сильнее оперся руками о чужие ляжки и наклонился ближе, — если ты будешь следовать тому, что я попросил, то мы просто спокойно обсудим идею, ты выпишешь основное из нее и можно будет просто лечь спать. Однако, если ты не справишься с поставленной задачей…       Куртцберг замолчал на пару секунд, будто давая парню напротив подумать: и он понял. Понял каким был настрой Натаниэля и что будет в случае проигрыша Марка, потому замотал головой, сгорая от нахлынувшего смущения.       Наконец, победно усмехнувшись, Нат выпрямился, разминая руки. Ансьель поспешил встать со стула, попутно чуть не упав, но все-же добрался до кровати целым и невредимым. Закинув ноги и удобно устроившись, юноша с волосами цвета вороньего крыла глубоко вздохнул: ждал возлюбленного.       Дождавшись, пока Натаниэль тоже усядется, причем достаточно близко к Ансьелю, Марк улыбнулся и старался не смотреть в глаза Куртцбергу, пока продолжал свой рассказ о нескончаемых идеях разного рода. И сначала все шло хорошо: постукивая ногтями правой руки по своему блокноту, который писатель захватил со стола, он вполне спокойно разъяснял, что и как нужно сделать, нарисовать и описать. Парни наконец-то смогли нормально пообщаться, Натаниэль улавливал смысл того, о чем говорит его партнер и отвечал более бодро. Однако гладко все пройти никак не могло. Марк начал запинаться, потом стал использовать слова паразиты, которые стали единственными понятными в льющемся потоке речи, а потом, спустя время, и вовсе вернулся к тому, с чего все началось. Ансьель стал рассказывать с чересчур сильной интонацией, говорил хоть и громко, но нечетко и путался через слово, иногда даже оговаривался и начинал сначала.       Натаниэль посмеялся и вздохнул. Юноша приблизился к Марку, заставив того замолчать и моментально залиться краской. Кажется, Нат прошептал что-то о том, что Ансьель все-таки проиграл ему, но в тот момент, когда сердце забилось в быстром ритме, а в нескольких сантиметрах от лица темноволосого юноши было лицо возлюбленного — писателю было не до насмешек и лишних слов. Он судорожно выдохнул, собирая всю свою решимость в кулак и сам притянул художника для нежного поцелуя. Куртцберг опешил, не ожидая, что Марк так легко сдастся и в принципе примет поражение, однако оставлять все в чужих руках далеко не собирался.       В тот вечер они так и не дописали последнюю главу третьего тома.